В ногу! - Андерсон Шервуд - Страница 12

Вечером у себя в комнате Мак-Грегор читал книги по юриспруденции, перечитывая каждую страницу по нескольку раз, а на следующий день, катая бочонки на складе, продумывал то, о чем читал накануне.

Мак-Грегор имел способность улавливать и усваивать факты. Он читал юридические книги так, как другой читает стихи или старинные легенды. Все, что он перечитывал, он запоминал и не переставал обдумывать. Он вовсе не испытывал священного трепета перед законами. Тот факт, что они были придуманы людьми, чтобы управлять своей социальной системой, и являлись результатом многовекового совершенствования, его не особенно интересовал. В его представлении законы были оружием, с помощью которого можно было атаковать и защищаться. Он только горел желанием поскорее принять участие в бою.

В жизнь Мак-Грегора вошел некий новый элемент. Его охватило одно из тех многочисленных желаний, которые овладевают сильными натурами, стремясь рассеять их силы в мутном потоке оборотной стороны существования. Огромное тело Мак-Грегора стало испытывать настойчивый, нервирующий зов пола.

В доме, где жил Мак-Грегор, он слыл человеком таинственным. Благодаря молчаливости он заслужил репутацию мудреца. Конторщики, обитавшие в этом доме, считали его ученым. Хозяйка полагала, что он студент духовной семинарии. В том же коридоре жила красивая девушка, служившая в универсальном магазине. По ночам она грезила о Мак-Грегоре. Вечером, когда он, захлопнув дверь в комнату, направлялся на занятия, она всегда сидела на стуле у своего порога. Когда он проходил мимо, она поднимала глаза и смело глядела на него. Возвращаясь обратно, он Скова видел, что она сидит у дверей, снова встречал ее смелый взгляд.

После встречи с этой черноглазой девушкой Мак-Грегор убедился, что ему трудно сосредоточить свое внимание на книге. Он испытывал то же чувство, что и год тому назад, когда сидел с дочерью гробовщика на склоне холма в Угольной Бухте. Как и тогда, он чувствовал необходимость защищаться. И он старался быстрее проходить мимо дверей черноглазой девушки.

А та в свою очередь не переставала думать о нем. Когда Мак-Грегор уходил в вечернюю школу, с верхнего этажа спускался молодой человек в панаме и, стоя в дверях, беседовал с девушкой. Во рту у него постоянно болталась папироса, которая потешно свисала при разговоре.

Молодой человек не переставал говорить со своей черноглазой собеседницей о рыжеволосом Мак-Грегоре, которого ненавидел за его молчаливость, а девушка охотно поддерживала разговор.

По вечерам в субботу молодой человек и девушка иногда вместе ходили в театр. В один из таких летних вечеров, возвращаясь со спектакля, девушка остановилась у входа в дом.

— Давай поглядим, чем это занимается рыжий великан, — сказала она.

В темноте они прокрались по переулку и остановились в маленьком грязном дворе, глядя снизу на Мак-Грегора, который, положив ноги на подоконник, читал в своей комнате при свете лампы, горевшей у него за плечом.

Когда они вернулись к парадной двери, девушка поцеловала на прощание молодого человека, но при этом закрыла глаза и подумала о Мак-Грегоре. Она легла в постель и не переставала грезить о нем. Она представила себе, как молодой человек, с которым она только что была в театре, нападает на нее, но в это время вбегает Мак-Грегор и выбрасывает его за дверь.

В противоположном от Мак-Грегора конце коридора, возле лестницы, жил парикмахер. Он бросил жену и четверых детей в маленьком городке штата Огайо и, чтобы остаться неузнанным, отпустил себе длинную черную бороду. И вот между ним и Мак-Грегором завязалась дружба. По воскресным утрам они ходили гулять в парк. Чернобородого парикмахера звали Фрэнк Тэрнер.

У этого человека была своеобразная мания. По вечерам и воскресным дням он сидел у себя в комнате и мастерил скрипки. Он работал ножом, клейстером, осколками стекла и наждачной бумагой и почти все свои деньги тратил на материалы для изготовления лаков. Когда ему в руки попадался кусок дерева, из которого, ему казалось, выйдет хорошая скрипка, он приносил его в комнату Мак-Грегора и, держа на свету, принимался рассказывать, что он с этим материалом сделает. Иногда он приносил с собой скрипку и, усевшись на подоконнике, пробовал ее звук. Однажды вечером он отнял целый час у Мак-Грегора, рассказывая ему о разных лаках и читая отрывки из какой-то истрепанной книги о старых скрипичных мастерах.

В парке на скамье сидел Фрэнк Тэрнер, человек, мечтавший открыть тайну кремонского лака[22] для скрипок, и беседовал с Мак-Грегором, сыном шахтера из Угольной Бухты.

Был воскресный день, а потому парк кишел народом. В продолжение всего дня трамвай выбрасывал сюда все больше и больше горожан, жаждущих свежего воздуха. Они приезжали парами и целыми группами — молодые люди с возлюбленными и отцы семейств со своими отпрысками. Даже сейчас, когда день подходил к концу, они все приезжали и приезжали; устойчивый поток народа тек по посыпанной гравием дорожке мимо скамейки, где сидели и разговаривали двое мужчин. Навстречу прибывавшим лился поток людей, возвращавшихся домой. Слышен был детский плач и перекликание родителей с детьми… Полные трамваи выгружались у входа в парк и снова уезжали битком набитые.

Мак-Грегор наблюдал и думал о себе и о людях, беспокойно шмыгающих повсюду. Ему совершенно чужда была та боязнь толпы, которую можно наблюдать в людях, живущих одиноко. Презрение к людям и к той жизни, которую они ведут, еще более укрепляло в нем врожденное мужество. При виде молодежи с опущенными книзу плечами он гордо распрямлял свою могучую грудь. И каковы бы ни были люди, встречавшиеся на его жизненном пути, полные или тощие, рослые или приземистые, он смотрел на всех как на возможных противников в какой-то крупной игре, в которой он скоро примет участие в качестве одного из чемпионов.

Мало-помалу в Мак-Грегоре стала просыпаться та странная интуитивная сила, которую ощущают в себе многие, но понимают только строители жизни. Это была любовь к форме. Он стал чувствовать, что юриспруденция будет играть лишь случайную роль в его колоссальном замысле. Его нисколько не интересовал личный успех. В отличие от большинства окружавших его людей он вовсе не собирался заняться погоней за лакомыми кусочками. Когда в парке заиграл оркестр, он в такт закивал головой и нервно забарабанил пальцами по коленям. Иногда у него возникало желание поговорить со своим другом-парикмахером о том, что делать в будущем, но вместо этого он продолжал молчаливо сидеть, мигая глазами, наблюдать за прохожими и думать о том, как бессмысленна их жизнь. Когда мимо них прошел оркестр, следом за которым гордо и неуклюже шагало человек пятьдесят, Мак-Грегор был ошеломлен. Ему показалось, что он заметил какую-то перемену в людях, словно мимолетная тень пронеслась над ними. Гул голосов стих, и все начали кивать головой в такт музыке. В его мозгу стал обрисовываться гигантский в своей простоте замысел, который почти тотчас же уступил место злобе против марширующих. У него появилось безумное желание кинуться к этим людям и силой заставить их маршировать так, как должны двигаться люди под влиянием порыва. Губы Мак-Грегора подергивались, а руки сжимались в кулаки.

Между деревьями и на открытых лужайках гуляли люди. Другие, собравшись в кучки возле небольшого пруда, ели на белых скатертях, разостланных на траве. Они хохотали, перекликались и звали детей, когда те заходили слишком далеко. Мак-Грегор видел, как одна девушка запустила молодому парню в лоб яичной скорлупой, а затем, смеясь, бросилась бежать. Под развесистым деревом сидела женщина и грудью кормила ребенка. Его крошечная ручка вцепилась ей в губы. На улице, в тени огромного здания, несколько молодых людей играли в мяч, и крики их заглушали шум голосов в парке.