Что сказал Бенедикто. Часть 1 - Соловьева Татьяна - Страница 12

– Отпусти!

Абель выпустил его.

– Пошли в зал, кишка тонкая. Я тебе хоть самое элементарное покажу, а то тебе в армии всю рожу отобьют, будешь так драться. Или девочкой сделают.

– Правда, покажешь?

– Придется, а то и поумнеть не успеешь.

– Фердинанд, я совсем запутался, я ничего не понимаю. Я был так счастлив. Ты понимаешь, я все детство видел его лицо и говорил с ним. Это даже не сны, это что-то другое. А он как гад со мной…

– Он как отец с тобой, и я с тобой как брат, объяснил бы мне кто почему. Он не виноват, что мы, как трехдневные слепые щенки, тычемся носами в собственную лужу. Он не над нами смеется, а просто потому, что ему в самом деле смешно это видеть. Но он же берет нас, не брезгует, отмывает, ставит на лапы, подводит к молоку – только нет, молоко на пол, и обратно, откуда вынули.

– Что мне делать, Фердинанд?

– На подарок его посмотри, это он тебе привез на день рождения.

– Что это? Телескоп?!

– У себя разберешь, потом установим. Мы в зал собирались, пойдём, пока я не засел за работу.

– Чем ты занимаешься?

– Медициной.

– Сколько тебе лет?

– Почти девятнадцать. Он мне про Корпус рассказывал, а тебя он сюда привел.

– Мне он ничего не рассказывал.

– Вильгельм, он прекрасно знает нам цену. Расскажет и тебе, когда поймет, что ты остался. Я не уверен, что тебе в жизни еще раз встретится такой человек, я до сих пор от счастья опомниться не могу, что он мой учитель, что он меня оставил при себе. Таких людей, как он, я не видел никогда. Если он в чем-то нам непонятен, то это потому, что у нас мозги недоразвиты.

– Что делать, Фердинанд?

– Делай то, что он говорит, про то, что ты хочешь летать, он не забудет.

– Фердинанд, ты слышал, как он Баха играет?

– Нет, но представляю. Говорю тебе: таких, как он, не бывает.

– Он сам меня выгонит.

– Он не выгонит. Если, как ты говоришь, ты все детство его видел в медитации, то ясно, что он всю жизнь тебя за уши тянет в духовные миры. Как он может тебя оставить? Это мы предатели, а не он. Я тоже не мистик, но у него иные отношения с материей, временем и пространством. Он знает, что ты подумал, как ты поступишь, как это может быть? Тебе не интересно это понять?

– Фердинанд, я люблю его, не могу тебе даже объяснить, что он для меня значит. Но мне стыдно перед ним, ни перед кем мне не было так стыдно.

– Может, нужно однажды устыдиться себя самого, Вильгельм, чтобы захотеть перемен?

Абель с Кохом провели весь день вместе не в силах наговориться и разойтись по своим комнатам. Аланд иронично посмотрел на оставшиеся чистыми листы на столе Абеля, на нетронутые, горой сваленные учебники Коха.

– Ты завтра едешь сдавать математику, Вильгельм?

– Да.

– Фортепианные упражнения, которые ты выучил без меня, ты мне так и не покажешь? – уточнил Аланд.

– Почему? Я готов.

– Хорошо, послушаем, Фердинанд? Телескоп установили? Ночь будет ясной.

– Господин Аланд…– смутился Кох. – Я не знаю, как вас благодарить…

– Рад, что тебе угодил, а ты угоди мне за роялем. Между прочим, Фердинанд, ты так и не начал музыкой заниматься.

– Мне скоро девятнадцать, поздновато.

– Мне скоро 330, и что? Фердинанд, музыка в Корпусе – обязательный предмет. Можешь не быть Ференцем Листом и Фридериком Шопеном – но ХТК отыграть было бы неплохо. Играй, Вильгельм, послушаем, что ты сделал самостоятельно. Я знаю, что ты хорошо поработал. Хочу, чтоб ты сам себя послушал и признал, что ты молодец.

Абель удивленно смотрел, слушал.

– Правда, что он раньше не играл?

– Правда.

– Пальцы какие точные.

– У тебя они, Фердинанд, не хуже. Иди, помоги ему с телескопом разобраться, я хочу один здесь побыть.

Абель с Кохом вышли, но у двойных дверей зала остановились, Аланд сел за рояль, играл он завораживающе.

– Он всегда такой? – спросил Кох.

– Какой?

– Он кипит энергией. Мне кажется, его тронешь – током ударит.

– Как правило, я таким его и вижу.

– Про 300 лет он хорошо пошутил…

Они отправились к Коху, скоро Аланд пришел туда. Глаза его поблёскивали, он потирал руки.

– Хорошо! – сообщил он. – Телескоп установили? Вильгельм, будешь глазеть на небо?

– Да, если можно.

– Пойдем, Фердинанд, я тебе интересную статью привёз. С переводом в Берлин никаких проблем, как я и предполагал. Вильгельм, ты всё еще рвёшься помаршировать? Завтра после экзамена ты у меня на плацу до вечера маршировать будешь.

– Это нарушит мое расписание.

– Перед медитацией зайди ко мне.

– Спать не ложиться?

– У тебя завтра экзамен, но медитации никто не отменял. Хочешь успеть поспать, отойди от телескопа, думаю, это не последняя ясная ночь в твоей жизни.

Кох улыбнулся, внутреннее веселье Аланда было заразительным.

Аланда часто не было в Корпусе, утром он заезжал, отвозил Коха на очередной экзамен. За неделю Кох все экзамены сдал. Аланд завершил «бумажные» дела с переводом в Берлинский университет Фердинанда, привез Коху его аттестат за курс гимназии, сообщил, что они с Фердинандом уедут и, следовательно, Кох может месяц от них отдохнуть.

Глава 5. Внук Бенедикто

Кох снова остался хозяином Корпуса. Он разучивал новые упражнения, этюды, оставленные ему Аландом, разбирал первые прелюдии и инвенции Баха, подолгу выслушивал перетекания и преображения гармоний из одной в другую, бродил по улице на территории Корпуса и размышлял о своей жизни.

Никто не появлялся на территории Корпуса, и до возвращения Аланда и Фердинанда Кох и не думал кого-то здесь встретить.

Он первый раз в Корпусе засел за оставленные чертежи и крайне удивился, когда кто-то вдруг взял его за плечо. Кох медленно обернулся, рядом стоял незнакомый человек. На случай появления посторонних в Корпусе Аланд не оставлял никаких распоряжений, этого как бы не могло быть. Он смотрел на незнакомца, не произнося ни слова.

За последние два месяца Кох очень вытянулся. Он оставался такой же худой, но ростом догнал Аланда, из-за худобы сам себе напоминая жердь. Перед ним стоял высокий старик, он определенно был выше Коха. Рука его на плече лежала твёрдо, слабым стариковским прикосновением не назовёшь. Кох попытался встать и не смог даже пошелохнуться.

– Кто вы? Как вы вошли сюда? – прошептал Кох.

– Как ни странно, через дверь, – улыбнулся старик и снял, наконец, с плеча Коха свою тяжелую руку. – Красиво рисуешь, – кивнул старик. – Но в мои времена мальчики, интересующиеся живописью, рисовали красивых женщин и другие прекрасные творения Господа. Ты тоже хочешь быть Господом для этой летающей железной метлы?

Кох посмотрел на едва начатый чертеж фюзеляжа.

– Тебе очень хочется поскорее сесть в самолёт, Вильгельм?

– Вы знаете, как меня зовут? Но кто вы такой?

– Что ты так испугался? Тебе нравится быть одному, и ты опасаешься, что я буду бесконечно болтать и мешать тебе думать?

Теперь промолчал Кох.

– Пойдем, прогуляемся.

Старик смотрел такими ясными молодыми глазами, что Кох смутился, рука старика тем временем снова опустилась Коху на плечо и неумолимо повлекла за собой.

– Да скажите же, кто вы такой?

– А ты кто такой?

– Я Вильгельм Кох.

– Ты уверен?

– Что значит уверен? Вы сумасшедший?

– За тысячу лет никто ни разу не назвал меня сумасшедшим. Ты первый, Вильгельм Кох, если ты Вильгельм Кох, как ты утверждаешь.

Старик рассмеялся, и смех его очень напомнил Коху смех Аланда.

– Расскажи мне лучше о своих снах, дорогой. Помнишь, тебе снилось, как ты был листком, как ты плавно слетал с дерева и как тебе нравилось это парение в потоках ветра. А потом ты превращался в ястреба или в орла? Но ты кружил над землей на застывших простертых крыльях. Тебе тоже сначала это нравилось, но наскучило и это, тогда ты стал чайкой. Ты сворачивал и разворачивал крылья, ты складывал их так и эдак, летел против ветра, падал вниз камнем и взлетал на восходящих потоках, пока ветер не выломал тебе крыло, едва не оторвав его напрочь, просто вырвав его из плеча. Тебе было очень больно, но убило тебя не это, а то, что ты понял: ты никогда не сможешь летать. Помнишь?