Что сказал Бенедикто. Часть 1 - Соловьева Татьяна - Страница 14

Кох склонился над погибшим, заглянул в лицо, действительно, стало плохо. Он придержал дыхание, чувствуя своим телом смерть другого тела.

– Не смотри, и на самолет не смотри, летать не сможешь.

– Смогу.

– …Тут сопляк Аланда приехал, говорит, что видел, как Эрнст разбился, и все равно летать хочет. Расписал мне все падение, как по нотам, словно сам там сидел.

– Распиши ему рожу, а еще лучше зад, и пусть катится отсюда.

Кох всматривался в незнакомые, мрачные лица, эти люди только что потеряли товарища, он не мог их осуждать, что бы они ни говорили.

Начальник аэродрома положил руку как раз на левое плечо, повязку Кох снял еще в машине.

– Может, ты и храбрый парень, но самолеты кто-то должен делать. Ты их чувствуешь.

– Я не говорю, что я не буду их делать, но летать я должен уметь.

– Ладно, генерал отпустит, заезжай, только порядок во всем должен быть. За самоволку и от него, и от меня получишь.

– Мы тебя, Кох, ведь и в угол поставить можем, так и знай, – сказал кто-то еще. – Так что уезжай скорее, конструктор.

– Можно я рано утром завтра приеду?

– Не проснешься, кошмары замучают.

– Можно я самолет все-таки посмотрю?

– А что еще тебе можно? Может, ему уже можно и полетать?

Смех над мертвым телом прозвучал для Коха странно. Он всё-таки не мог отделаться от чувства, что разбился он сам.

Кох подошел к самолету, как доктор больного долго рассматривал швы, сочленения, выстукивал раму. Нет, это все никуда не годилось, это, действительно, машина смерти. Мысли роем носились в горячем мозгу Коха, кто-то опять хлопнул его по больному плечу. Кох обернулся.

– Пей, – человек, грозивший поставить Коха в угол, протягивал железную кружку, – раз уж приехал, помяни Эрнста, это был настоящий пилот. Летал на самых первых деревяшках и черти его не брали, а сегодня вдруг как ветром сдуло.

Кох взял кружку, выпил залпом и выронил кружку на землю, все обожгло внутри.

– Ты что, не разбавил? Спятил? Дайте ему воды! – закричал начальник аэродрома, но все только хохотали.

Кох глотнул воды, все равно сильно жгло. Такая шутка. Кох подошел к тому, кто потянул ему кружку, отвел от своего лица правую руку (левая так и висела безвольной плетью), отвел, расслабил, вспоминая краткую абелевскую науку, всего себя выдохнул в эту отяжелевшую кисть, и без особого размаха ударил в хохочущую физиономию. Летчик навзничь полетел в траву. Стало тихо.

– Неплохо, – сказал начальник аэродрома. – Не будете над новичками издеваться, правильно, Кох. До Корпуса доедешь?

– Доеду.

Кох подошел к упавшему, который почему-то заколебался в своем решении немедленно ответить Коху.

– Всё? – спросил Кох. – Не ржи тут, как конь, а то хвост свой заглотишь…

Кох сам не понял, почему и как он мог такое сказать. Он таких оборотов не употреблял никогда, даже голос это был не совсем его, какой-то низкий и с хрипотцой. Летчик прямо сидя пополз от него. Кох пошел к машине, ему было совсем плохо. Начальник аэродрома схватил Коха за левое плечо.

– Эй, парень, ты что такое сказал?

– Что я сказал?

– Кох, но это слова, это голос Эрнста. Ты что, знал его? Но как ты смеешь, дурак, изображать погибшего?

– Я ничего не изображаю. Это, конечно, ужасно смешно – для веселья сжечь мне всю глотку и тоже священным именем вашего Эрнста. Еще раз увижу этого… на аэродроме – всю траву, что здесь растёт, ему в пасть засуну.

– Ладно, Кох, заживет. Извини.

– Ну и летайте на вашем деревянном дерьме. Посмотрим, кто дальше улетит.

– Кох!.. Аланду не говори… Приезжай завтра, у нас с утра полеты.

– Пляшите сами вокруг своей единственной деревянной лошадки, а я найду, чем заняться.

– Ты как разговариваешь?

– А как с вами еще можно разговаривать?

Кох пошел к машине. Руку на руль не закинуть, в голове быстро нарастал отвратительный гул.

Кох пробовал продышаться, правой рукой закинул левую на руль, на малой скорости проехал вперед, развернулся, отъехал от аэродрома, пошарил в бардачке, вспомнив, что у Аланда там лежала какая-то фляга, глотнул осторожно и, ощутив опять что-то спиртное, вывалился из машины, его вывернуло, но стало легче. Кох отошел и лег на траву. Впереди было какое-то болотце, вода прозрачная. Кох прямо через рукав напился, думал, что теперь сможет сесть в машину и вернуться в Корпус, но земля странно закачалась под ним, он снова лег, его продолжало раскачивать, как в каком-то безумном полете, словно он ложился то на правое, то на левое крыло и никак не мог остановиться.

Скорее бы Аланд приехал. Что он скажет Аланду, он не знает, ему ничего и не надо говорить, только бы приехал.

Кох встал, смотреть вниз было странно, словно он видит землю из самолета, не земля, а топографическая карта. Не трава, а деревья, не камни – дома, не муравьи, а колонна автомобилей. Много-много автомобилей, их на всей земле столько нет. Куда они едут вереницами? Кох тер лицо, пытаясь отогнать от себя вспыхивающие со всех сторон светящиеся точки. Земля рванулась к нему, и он потерял сознание.

Очнулся и понял, что дело не в том, что он выпил. Если сейчас он очнется в своей комнате – и все это тоже сон, он нисколько не удивится. Кох открыл глаза – он лежит в траве, на дороге распахнутая машина Аланда. Кох встал, сел за руль, он внимательно смотрел на дорогу и просил ее не качаться, ухватился за руль. Странно, что ему не лучше, а хуже. Кох ехал медленно, часто останавливался, смахивал пот, заливавший глаза, у ворот Корпуса снова остановился. Он хотел выйти, открыть ворота, но ворота открылись. Кох с облегчение вжал педаль газа – путешествие закончилось, и только когда налетел грудью на руль, когда на него посыпалось стекло и раздался отвратительный лязг металла о металл, он понял, что ворота были закрыты. Совсем он лишился разума. Чуть сдал назад, и ворота, действительно, открылись. Что за день такой?

Аланд вышел за ворота, Кох впервые увидел его в генеральской форме, отвел взгляд – увидел Абеля, бегущего к воротам. «Ну, хоть этот не генерал», – подумал Кох. Ему стало все равно, что он сегодня не натворил – трудно придумать.

Аланд открыл дверцу, взял Коха под мышки, потянул из машины. Кох покорно вывалился, качаясь на неустойчивых ногах.

– Ну, ты даешь, Вильгельм, какого черта ты в закрытые ворота въехал?

– Они были открыты, – ответил Кох.

– В самом деле? На ногах не стоит, просто герой.

– Он что – пьян? – с ужасом спросил Абель, принимая у Аланда Коха. – Господин Аланд, ему плохо…

– Еще бы, чистый спирт, да еще через час – запить водичкой, самое то. Спасибо, что коньяком не запил, не откачали бы.

– Вильгельм, ты что?

– Я выпил совсем немного. Мы лётчика поминали.

– Вы особенно, господин Кох! – сказал Аланд. – Они его спиртом напоили, Фердинанд. Тащи его к нам, у него ожог, а я это позорище за ворота загоню. Машину разбил, ладно, ворота не пострадали. Наши ворота крепче, чем все их машины, да, Вильгельм? А уж их самолеты – сами пусть на них летают.

Аланд вроде бы улыбался, и в то же время, Кох чувствовал, что Аланд остро сочувствует ему.

– Грудь болит? – вполголоса спрашивал Фердинанд.

– Всё болит, – шептал в ответ Кох. – Мне очень плохо, положите меня прямо тут. Я на земле полежу…

Аланд принял Коха на руки, как ребенка.

Кох с надеждой смотрел в глаза Аланда – неужели не сердится?

– Да, знаю, Вильгельм, жив – и на том спасибо. Черт с ней, с машиной, не машина и была, я знаю, что ты не столько пьян, сколько напуган. Сейчас ты заснешь, а проснешься здоровым. Не беспокойся, с тобой все нормально.

История с аэродромом сном так и не оказалась. Кох проснулся ослабшим, но острой боли он нигде не чувствовал, немного подташнивало, и при попытке поднять голову хотелось положить её снова на подушку.

Аланд улыбался, говорил о пустяках, заговаривал тяжелые мысли Коха. Кох не столько слушал, сколько смотрел на Аланда, и чувствовал, что тот знает абсолютно все, что с Кохом произошло. Конечно, его встреча со странным стариком, его детские сны и полет с Эрнстом – сродни сумасшествию. Аланд знает, что Кох сумасшедший. Что он сделает с Кохом? Отправит в дом скорби? Выгонит? Будет лечить? Фердинанд все-таки очень хороший доктор, он в первый же день понял, что Кох сумасшедший. Он распознал в Кохе склонность к безумию с первого взгляда. Что теперь делать? Почему это случилось с ним? Что он сделал не так? Что он будет делать теперь? Где-то в закрытых стенах сидеть и рисовать самолеты, вспоминая детские сны? Ясно, что к самолетам его не допустят и летчиком ему не стать, он бы и сам никогда не допустил безумца к полетам.