Ангелы по совместительству (СИ) - Сыромятникова Ирина Владимировна "tinatoga" - Страница 89

— "Вилка Тома?" — капитан поднял с земли означенный инструмент.

— Гениально! Серебряная Вилка Тома!!!

Вилка, конечно, не серебряная, а мельхиоровая, но не суть.

Все, жизнь удалась — свое имя я обессмертил. Осталось брата воспитать…

Призрачные огни отполыхали над горами и в Кунг-Харн вернулся покой. Ну, как покой — люди затаились. Те, кто еще недавно рассуждал о вреде условностей, красили веки сажей, доставали из сундуков халаты традиционных цветов и, с некоторым усилием, вспоминая количество положенных поклонов. Город заполонило серое и коричневое, цвета, унаследованные Кунг-Харном от каторжан. Пастыри и светлорожденные, печатные и свободные вцепились в предписанные Уложением ритуалы с таким рвением, будто карающие стояли у каждого из них за плечом, казалось, появись прямо сейчас в небе ледяной дракон — скажут "такова жизнь" и пожмут плечами. Но подняться до таких высот благочестия дано было не всем.

Крупнейшая к северу от Миронге община талле пребывала в состоянии непрекращающейся истерики — не укрощенный служением Храму дар практически лишил своих несчастных обладателей соображения. Тщетно Номори Каши пытался подать пример рассудительности — общинники не слышали никого, кроме себя. До обмороков и припадков пока не дошло, но сейчас хватило бы и меньшего — людям, заботам о благополучии которых старейшина посвятил пятнадцать лет жизни, предстояло стать первыми жертвами грядущей катастрофы.

И Номори сдался бы, удалился от дел, искать душевного спокойствия перед лицом уничтожения, если бы не дети — треть общины составляла молодежь до четырнадцати лет, будущее целого народа, надежда на возрождение. Чуть больше полусотни юных талле, выросших без оглядки на традиции, свободных от идеи служения и подспудного ожидания визита вербовщиков. Из-за них Номори не мог позволить себе остановиться.

После краткого момента колебаний, старейшина отправился за помощью к Тай’Келли. Ибо если не пастырь, то — кто?

Храмовый комплекс Кунг-Харна строился на северной окраине с прицелом на будущий рост города. Присланные из самой столицы архитекторы благоразумно оставили место под новую ратушу, часовую башню и прочие городские нужды. И надо признать, за двадцать лет город вырос, но только на юг, в сторону рудников. Кварталы печатных лепились по неудобьям, а вот благочестивых граждан, желающих заложить дом поближе к Храму, все не было и не было. Расползались по камням недорезанные строителями лозы, зарастала бурьяном несостоявшаяся площадь, появилась вокруг владений жрецов ограда (скорее — от ползучих гадов и насекомых, чем от людей), требованиям Уложения это никак не соответствовало, но даже покойный Главный смотритель не решился нарушить замысел и отдать печатным место, предназначенное для свободных людей. В итоге, Номори шел к Храму по петлястой тропинке, не защищенной от палящего солнца тенью домов или сенью листвы, словно в скит.

— Не положено.

Тай’Келли сидел в пыльной, замусоренной гостиной казенного дома (казалось, последние полгода ее вообще не убирали), перед ним стояли треснувшая чашка и засаленный чайник, пить из которого Номори не согласился бы даже под страхом смерти.

— Что — "не положено"? — настаивал старейшина.

— Ничего. Ничего без приказа не положено. Семиглавье!

Оно, конечно, так: эти семь глав Уложения писались для того, чтобы обеспечить единоначалие в час испытаний, сосредоточить силу в руках пусть не благочестивых, зато практичных гражданских властей. Но Номори-то нужна была помощь не стражников, а авторитета!

Тщетно. Пастыри, все сплошь — приезжие, оставались глухи к мольбам. Служить закону, а не людям — их особое послушание, и что при этом случится с остальным миром никого не волнует. Когда-то Номори полагал это силой, но вот случился не бунт печатных, а реальная, не зависящая от воли человека беда, и — где их сила?!! Тьфу!!!

Добро же! Они хотят приказа? Будет он!

С невиданной доселе решительностью Номори зашагал обратно в Кунг-Харн. Вознеся молитву и укрепив дух, старейшина решился переступить через головы десятков чиновников и слуг, попрать все традиции и приличия, стать мишенью для общественного порицания и дурной молвы… Отправился прямиком к градоправителю, проще говоря.

В дом светлорожденного его пустили неожиданно легко и в дальние, личные покои проводили без возражений. Лишь ступив на мягкие ковры и раздвинув шелковые занавески Номори осознал причину смятения слуг — Ана’Тулле пьянствовал. И не один, а в компании с хранителем порядка и благочестия, держателем ключей от ворот и второй круглой печати… в общем, с начальником городской стражи. Оргия уверенно приближалась к завершающей стадии — бесчувственным телам в лужах мочи и рвоты. Сладковатый запах, витающий в воздухе, подсказывал, что почтенные мужи радовали себя не только выпивкой, а значит, пытаться протрезвить их магией либо зельями — не только бесполезно, но и опасно. С неприятным холодком в душе, Номори понял, что дееспособной власти в городе попросту не существует.

Но он не отступил, нет, он попытался воззвать если не к разуму светлорожденных, то хотя бы к чувству самосохранения:

— Досточтимый владыка, опора праведных и надежда…

— М-е-е.

Проще надо, буквально двумя словами.

— Город на грани бунта. В горах — странная магия. Нужно что-то делать!

— Пды ссс… — градоправитель поманил его рукой, порылся в устилающих ложе подушках, цапнул Номори за руку омерзительно влажной ладонью и вложил в кулак что-то холодное и угловатое.

Старейшина глянул и обомлел: ему только что вручили золотую пайсу, в период семиглавья — символ высших властных полномочий. То есть, теперь он мог самого Ана’Тулле на виселицу отправить, если бы это хоть что-то меняло.

"Они что, сидели с этим и ждали первого, кто войдет?"

Или, что хуже, именно его? То-то слуги так быстро отворили. Какая поразительная прозорливость…

— Впрд! — напутствовал его градоправитель. Хранитель порядка и благочестия самым гадким образом подмигнул.

Старейшина выкатился из покоев, пока эти алкаши еще чего-нибудь не придумали.

Отбежав на безопасное расстояние (в приемную чиновника), Номори бережно пристроил на груди символ власти и украдкой посмотрелся в большое ростовое зеркало. Ну, что сказать? Самой заметной частью отражения оказалась пайса, у самого же старейшины солидности не прибавилось ни на гран. Внешность крупяной моли. Не одаренные в его возрасте по крайней мере обзаводятся морщинами мудрости и седой бородой, у Номори же и этого не имел — то, что отрастало у него на подбородке, людям лучше было не показывать, приходилось брить. Вот и получался из старейшины эдакий великовозрастный щенок, по недоразумению облачившийся в чужие регалии. Срамота.

Дальше-то что? Мало ему было своих, теперь весь город на шее!

Внезапное осознание чудовищной ответственности едва не закончилось для Номори апоплексическим ударом. Кое-как отдышавшись, он устроился в ближайшей чайной с кружкой мятного отвара в руках и попытался здравым смыслом заменить годы обучения, положенные чиновнику высокого ранга. Как он ни старался, с какой стороны на дело ни смотрел, по всему выходило — волнений не избежать. Дело даже не в еде. Осветительное масло, отвращающие знаки — магическая защита города давно уже держалась на честном слове. Допустим, пайки он урежет, с сегодняшнего дня, но стоит печатным обнаружить, что кто-то из соседей съеден, рабочие кварталы вспыхнут, как трут. И в таком ключе идея встретить озверевшую толпу в блаженном наркотическом забытьи уже не казалась Номори глупой.

Похоже, Ана’Тулле спихнул на него самую тяжкую часть смиглавья — решение о том, какую часть горожан спасать. Основная масса горняков, как это ни печально, отпадала, мысль о чиновниках вызывала неодолимое отвращение (не справились — милости не заслужили), оставалась собственная община и семьи мастеров. Вот только как выдернуть их из города незаметно и что они будут делать посреди дикого поля? Неделю назад старейшина отбросил бы эту идею как безумную, но теперь перед его глазами была племянница Шу’Тимара, сумевшая пересечь Тималао с ребенком на руках. Не может же Номори оказаться глупее! Забрать детей, уцелевших изгоняющих, пустить оставшийся ячмень на семена… План, конечно, плохенький, но хоть что-то.