Унесенные бездной. Гибель «Курска». - Черкашин Николай Андреевич - Страница 49

• Предыдущая
• 49/67
• Следующая

Но вернемся за хлебосольный стол старого адмирала:

– Как-то в ноябре 1999 года я, будучи в Питере, зашел в клуб моряков-подводников, что на Васильевском острове, и получил там ксерокопии писем старшины 2-й статьи Мазуренко Вячеслава Николаевича, который служил на К-27 турбогенераторщиком.

«Вот уже более 30 лет, как произошла авария ядерного реактора на К-27, которая повлекла гибель нескольких моих сослуживцев по атомоходу. 28 мая на личном самолете командующего Северным флотом адмирала Лобова, – пишет старшина Мазуренко, – нас, первых десять человек, отправили в Ленинград. Через пару недель пятеро из прибывших умерли. За эти 30 лет жизнь разбросала моих друзей в различные уголки нашей бывшей великой страны. Я стараюсь поддерживать связь, ни на Украине, ни в России никто не получил материальной компенсации ни за потерю кормильца, ни за потерю здоровья».

Увы, но это так…

– Николай Григорьевич, как сложилась судьба самой «Золотой рыбки»?

– Почти пятнадцать лет К-27 простояла в Гремихе. На ней проводили различные технические эксперименты, даже вышли на мощность правым бортом. Потом перебазировали в Северодвинск, чтобы подготовить к затоплению.

В конце 1981 года, будучи начальником технического управления Северного флота, я зашел на стоящую в заводском доке субмарину. Встретил меня капитан 2-го ранга Алексей Иванов. Да-да, тот самый инженер-механик, взявший на себя смелость записать в журнале: «БЧ-5 к выходу в море не готова». Во время аварии Иванов получил более 300 рентген, однако, отлежавшись в госпитале, попросил оставить его на «своей» лодке. Он ведь в состав первого экипажа К-27 вошел ещё в 1958-м. Лейтенантом, командиром турбинной группы принимал подлодку из новостроя и более 20 лет преданно ей служил.

Конечно же, для Иванова не было секретом, что авария навсегда угробила уникальный атомоход. И что выйти в море ему больше не суждено, понимал тоже. Единственное, что светило его кораблю в будущем, – это «саркофаг» для реактора да могила на глубине 4000 метров (такова была рекомендация МАГАТЭ в качестве минимальной глубины захоронения твердых радиоактивных отходов). Однако привязанность моряка к своему кораблю – самая трогательная, самая непостижимая вещь в суровых, порой жестоких буднях военного флота…

Мы прошлись с Ивановым от центрального отсека до кормового. В основном меня интересовал реакторный – там готовили «слоеный пирог» из твердеющей смеси битума и других защитных долговечных материалов. И я, и Иванов знали, что подводную лодку готовят к захоронению, но об этом, не сговариваясь, молчали.

Поразило идеальное содержание отсеков. Чистота там царила такая, что за поручни можно было держаться в белых перчатках. И это – при сокращенном в три раза экипаже. С какой же любовью содержал корабль его последний командир и старожил Иванов!..

Распрощавшись с Мормулем, я отправился в Питер искать теперь уже почти легендарного Иванова.

Последний командир К-27 капитан 1-го ранга в отставке Алексей Анатольевич Иванов живет на Васильевском острове; еду к нему на улицу Кораблестроителей. Встретил меня высокий, сухощавый, очень спокойный и очень грустный человек. Расспрашиваю Алексея Анатольевича, что и как было дальше.

– Стали мы готовить К-27 к её последнему погружению. Сняли турбины, ещё кое-какие агрегаты… Восстановили плавучесть, навели в отсеках такую чистоту, какая и на боевых кораблях не снилась. Все-таки в последний путь голубушку провожали…

– Почему её решили затопить? Ведь столько старых атомарин в отстое ныне…

– Дело было не в возрасте. Дело в том, что после аварии, после мощного перегрева, расплавленный уран вместе с металлом-теплоносителем вымыло в первый контур. При скоплении в системе урана более килограмма могла возникнуть критическая масса со всеми вытекающими из неё в виде цепной реакции последствиями…

– А с реакторами как поступили? Почему их не вырезали?

– Активные зоны в них были новые, невыработанные… И не поддавались выгрузке. Поэтому весь первый контур залили фурфуролом, он кристаллизируется и становится как гранит. Весь реакторный отсек залили битумом. Подгоняли на причал асфальтовозы и через съемный лист в отсек… Говорили, что на сто лет такой защиты хватит.

– Ну вот уже 18 лет прошло, а что будет через оставшиеся 82 года?

– Поднимать её, конечно, надо. Вот на «Курске» новые судоподъемные технологии освоят, и хорошо бы К-27 заняться. Она лежит на недопустимо малой глубине. Все в Арктике почище будет.

– Почему же её затопили всего на 33 метрах?

– Точку затопления определяли в Москве. Со мной, сами понимаете, не советовались.

В сентябре 1982 года лодку отбуксировали в Карское море. Недалеко от северо-восточного берега Новой Земли было намечено место её затопления. Открыли кингстоны, заполнили главную осушительную магистраль. Я поднялся на мостик, снял флаг и положил его за пазуху. Сходил с корабля последним. Вся моя жизнь практически была отдана этой подводной лодке… С буксира торопили криками и жестами, я прыгнул в шлюпку. Стальное тело лодки, каждый сантиметр которого был мне знаком, спокойно колыхалось совсем рядом. Я поцеловал корабельный металл и, не выдержав, заплакал…

Но субмарина не спешила тонуть: она все больше заваливалась на нос и, наконец, застыла с задранным хвостовым оперением. Было ясно, что её нос уперся в грунт: длина лодки составляла всего 109 метров, а топили её, вопреки рекомендациям МАГАТЭ, на глубине 33 метров. Оставить К-27 в таком положении, конечно, было невозможно. Буксир-спасатель «наехал» на хвост, пробив балластные цистерны, и вскоре вода сомкнулась над ней. Это произошло в точке с координатами 72°31 северной широты и 55°30 восточной долготы.

– А как вы себя сегодня чувствуете?

– По врачам не хожу. Курить бросил… Правда, головные боли дают знать, кровь иногда беспричинно из носа идет. Зуб только один остался… А в остальном – держусь.

– А дозу большую схватили?

– Кто же её знает? Нам не объявляли… Думаю, не меньше 400 рентген.

Алексей Анатольевич, слава богу, держится ещё молодцом, чего не скажешь о его сослуживцах, нахватавшихся «бэров». Как и большинство бывших подводников, ударился он в огородничество – огурчики, капуста, все свое, с дачного участочка на Карельском перешейке.

Если бы американские коллеги Иванова, инженеры-механики с таких же «термоядерных исполинов», увидели его дом (по средним питерским меркам вполне нормальное жилище), они бы решили, что это многоэтажный барак для военнопленных, взятых после исхода Холодной войны. Панельные стены, сработанные грубо, зримо, неряшливо если не рабами Рима, то уж наверняка военными строителями со всей пролетарской ненавистью к тем, кто будет жить в этих многоэтажных «хоромах». Как и повсюду у нас, стены лифта исписаны матом и хитом – названиями поп-групп, именами поп-звезд и прочих «поп…». Исполосованные бритвой объявления на стенах… Всюду следы вандализма, бунтующей злобы. Это тоже радиация, не менее зловредная для души, чем жесткие «гаммы» уранового излучения для тела. Среда нашей жизни отравлена точно так же, как воды Северного Ледовитого океана.

С чего мы начнем свое великое очищение? С подъема «Курска»? С подъема К-27? С подъема затопленных ядерных реакторов ледокола «Ленин»?

В сентябре из поселка Видяево разъехались последние родственники погибших подводников. Я возвращался на автобусе, который был подарен курянами экипажу атомного крейсера «Курск». Теперь крейсера нет, а автобус остался. Такие дела… В салоне беседовали военные психологи, врачи-психиатры из Военно-медицинской академии. Они покидали поселок последними из всех, кто прибыл сюда по зову беды. Кстати, вместе с ними работала и дочь министра МЧС Шойгу. Я разговорился с полковником-медиком – доктором наук, питерским психиатром Владиславом Шамреем.

– История отечественной психиатрии не знает ещё столь массированного воздействия средств информации на и без того травмированную психику людей, потерявших своих близких. Некоторые из них были в пограничном состоянии между жизнью и смертью. Многие родственники уже пережили прощание со своими близкими в Видяеве, выдержат ли их нервы ещё одни похороны?

• Предыдущая
• 49/67
• Следующая