Вера и террор. Подлинная история "Чёрных драконов" (СИ) - Шиннок Сарина - Страница 58

— Кэно, чтоб тебя черти взяли! Ты мой гараж взорвал?! — заорал японец так гневно, что даже его акцент пропал бесследно.

Кэно так и застыл на месте, уставившись на Уехибу и открыв рот, но не сказав ни слова.

— Да иди ты в жопу, япоша! — гаркнул на Морихея Клык. — Он пиво пил со мной!

— Тогда кому он отдал термит? Горел именно термит!

— А я помню! — послал его Кэно.

Разозленный до крайности японец пошел разбираться дальше. Кэно осмотрел последствия взрыва: серое небо, серая земля, ядовитая серая пыль над землей, режущая глаза и легкие. Черные силуэты старых деревьев и черные обгорелые стены разрушенного гаража. У свободы, как подумалось ему, странный цвет — черно-белый, странный вкус хрустящего на зубах пепла, странный запах сгоревшего до тлена старого мира.

Кэно отер выступивший на лбу и над верхней губой пот, совершенно не ожидая, что Клык схватит его за горло, а произошло именно это.

— Говори, что удумал? — шепотом прошипел он. — Я видел у тебя под курткой детонатор!

— Я честь свою защищал, — прохрипел убитый ужасом Кэно.

Клык все понял. Он отпустил парня. Теперь вопреки любым канонам и уставам он зарекся молчать — иначе Морихей мигом погонит этого малого из клана, а на улице он пропадет. В лучшем случае погибнет, в худшем — будет обречен сгнить в какой-нибудь суровой тюряге, вроде «Лагеря гладиаторов». А чем пацан это заслужил?

Никто не погнал Кэно вон из клана — парень сам ушел через пару дней. Оставил только записку следующего содержания: «Не хочу быть оружием в чужих руках. У меня есть гордость». Куда он ушел, чем он жил, жил ли вообще — разузнать не удавалось почти целый год. Анархисты откровенно жалели об этом событии — они уже успели сродниться с этим шустрым малым. Клык назвал этот поступок «бессмысленным бунтом», который пройдет вместе с переходным возрастом, на что Страйдер ответил: «А если не доживет?». «Доживет, куда денется — я этому его учил», — успокоил их Клык, но в голосе его, как и остальных, звучала тоска. Больше всех тосковала Скарлетт.

Его нашел его наставник — Клык. Случайно. Просто ехал на своем байке в город, пропустить в баре одну-другую кружечку пивка. Он припарковал железного коня около заморенной забегаловки. Стальная дверь, выкрашенная зеленой краской, заляпанная грязью и разукрашенная отпечатками обуви. Неоновая вывеска, на которой половина букв не горела, а половина отпала вовсе — когда-то здесь было написано «Valhalla», теперь осталось только «V…lha…l…». Но анархисты любили это место, не смотря ни на что, Морихей даже обещал выделить деньги на восстановление заведения. Клык в лирической задумчивости прошел мимо серебристых мусорных баков, нагроможденных на углу здания, но вдруг остановился. Прислонившись к металлическому баку спиной, на асфальте сидел парень. На нем были огромные тяжелые грязные ботинки, рваные джинсы, футболка «Sex, Drugs, Rock’n’Roll», и затертая почти до дыр косуха. На голове был пивом поставлен ирокез. Волосы около ирокеза парень не состригал. Волосы эти блестели от грязи и провонялись пивом, как и он сам. Он докуривал помятую сигарету и попивал дешевый портвейн. Лицо было покрыто размазанными потеками пота и грязи, над верхней губой, на подбородке и на висках кожу пробивала еще мягкая и редкая, но темная щетина, под левым глазом красовался свежий синяк.

— Мужик, что ты на меня так пялишься? — недовольно пробурчал панк.

— Я не на тебя пялюсь, — иронично молвил Клык, — а на серьгу в твоем ухе. Золотая она — тебе не по статусу.

Молодой человек испуганно схватился за сверкающую серьгу в своем левом ухе. Клык вгляделся в его глаза, он узнавал взгляд парня — дикий, отчужденный, но полный внутреннего огня взгляд исподлобья светло-карих глаз.

— Имя-то как твое? — спросил он.

— Кастет, — буркнул пьяный панк. — Можешь звать меня просто ублюдком — не обижусь.

Рейнджер коварно ухмыльнулся и, качая головой, надвинул ковбойскую шляпу на глаза:

— Врешь ведь! Врешь… Кэно. Вернуться ты должен, Кэно.

Кэно идиотски засмеялся тупым пьяным смехом:

— Мужик! Ты чего? Неужели ты всерьез полагаешь, что панк кому-то что-то должен?!

Он еще раз пьяно хихикнул и, допив портвейн, выкинул бутылку подальше, послышался приглушенный звон стекла.

— Ты должен вернуться, — требовательно повторил Клык.

— Лучше купи мне пиваса, мужик, — бросил Кэно.

Такую вонючую никчемную жизнь парень вел уже около года. Снова стал воровать, ночевать приходилось на помойке — с вокзалов стражи порядка выгоняли в три часа ночи. Первое время ему казалось, что так он нашел свою свободу — никто не указ, никаких обязательств, делаю, что хочу, иду, куда хочу… Но это была иллюзия. Иллюзия надуманного циничного счастья. Жизнь начинала казаться дерьмом в полном смысле этого слова, когда приходилось доедать заплесневелый гамбургер, найденный в мусорном баке. Впрочем, не все было так однообразно. Полгода назад познакомился с одной девицей. Черные волосы до плеч, внизу подкрашенные красным, кожаный прикид, такие же огромные тяжелые ботинки, как у Кастета, три дырки в правом ухе и пять в левом, еще по одной в брови и в носу. Называла себя Гиеной. Она была старше его года на четыре, на что было начхать и ему, и ей. Яркое воспоминание: они проснулись утром, без одежды лежа на холодном полу грязной кухни с ободранными серыми стенами, в углу полупустая бутылка, в которой покоится теплый и вонючий дешевый портвешок.

— Мне никогда в жизни не было так хорошо, — произносил Кастет. — Ты вообще первая у меня…

В ответ он услышал что-то невнятное вроде:

— У тебя все получилось! Мне тоже понравилось.

Потом предложила попробовать «траву», уверяя, что марихуана совсем не вызывает зависимости. Потом вместе грабили автозаправку, на выручку достали героин, его варили в грязной ложке на все той же загаженной кухне. Он уже не мог вспомнить, как согласился пробовать эту дрянь, только знал, что уже не может без нее. Все описания о том, что мир становится ярче, что появляются странные галлюцинации, что погружаешься в иное измерение оказались чистой воды враньем. Было просто хорошо, и в теле и на душе, окутала сладостная до тошноты нега, было до того хорошо, что хотелось рыдать от счастья, хотя и сути этого счастья уловить было никак нельзя.

А потом все оборвалось в один день. Вечером они в обминку заснули на той злосчастной кухне, последнее, что Кастет запомнил — она снимала жгут с его плеча. Было хорошо. Только утром он очнулся в наступающей ломке, с холодным мертвым телом на руках. Не успел ввести себе спасительную дозу, как явился отец Гиены. Он квартала два гнался за Кастетом с топором, крича в слезах: «Это все из-за тебя, вонючий ублюдок! Зарублю тебя, сучий ты сын! Гореть тебе в аду, пьяная мразь!». Спасло его то, что он успел взобраться на крышу одного дома по пожарной лестнице. Там он просидел до вечера, видел, как проносили в тот же день гроб. «Красивая была», — помыслил себе он, провожая взглядом Гиену в последний путь, и ушел к помойке около запущенного бара.

Теперь в душе образовалась пустота, отчего эту самую душу поглотил холод. У него не осталось желаний, стремлений, он жил впустую, сам не зная, зачем. Клык пошел за пивом — решил, что церемониться с Кастетом, в прошлом Кэно, бесполезно. Кэно же мало интересовало пиво. Он смотрел на блестящий отполированным хромом байк Рейнджера. Зверь! Очень красивый мотоцикл. И оставил его здесь просто так — знал, что лишние здесь не шастают. Кэно встал с асфальта, от волнения пожевывая потухший окурок. Он запрыгнул на мотоцикл и завел двигатель.

— Твою мать! — закричал Клык и вскочил из-за стойки, услышав рев своей машины.

Он выбежал на улицу, но Кэно уже, разогнавшись на полную, уносился прочь, показывая ошеломленному Рейнджеру средний палец. За этим занятием он не заметил, как выскочил на встречную полосу, оставив на белом пунктире след паленой резины.

— Гаденыш! — заорал вслед панку анархист. — Мой байк!

— Пошел ты! — уже с приличного расстояния выкрикивал ему Кэно, когда навстречу угонщику несся, как разозленный стальной монстр, грузовик «Peterbuilt». Кэно ударил по тормозам, но было поздно. Удар при столкновении согнул пополам колесо и погнул вилку. Благо, самого угонщика отшвырнуло на дорогу, и он остался жив. Парень не понял ничего, что произошло. В лучах заката над ним вырисовался силуэт мужчины в ковбойской шляпе. Кэно ощупал грязной ладонью вымоченный кровью ирокез… На этом воспоминания оборвались.