Преждевременный контакт (СИ) - Дмитриев Вадим Алексеевич - Страница 31

- Ты, Лившиц, уникум, - не без сарказма говорил он сам себе сейчас, в свои шестьдесят пять. - Какой же ты, все-таки, уникум.

Говорил и невесело вздыхал.

В молодости у него было много женщин, но черноволосый красавец Яшка Лившиц о женитьбе тогда говорил так: "Лучше десять раз спросить дорогу, чем один раз заблудиться". Вот так, ни разу и не заблудился. Остался бобылем. Один в большой, когда-то шумной, до краев заполненной жизнью и суетой квартире. Тогда, давным-давно, полвека назад по этой квартире, еще коммунальной и многосемейной, пахнущей фаршированной рыбой и вишневой наливкой, целыми днями вереницей бегала озорная еврейская детвора.

- Яшка-бандит! - кричала тетя Ривка, развешивая белье по кухне. - Как мог такой умный и красивый мальчик вырасти таким бандитом. Бедный Соломон. Не дай бог, связаться его сыну с криминалом.

То был скол веков - конец кровавого двадцатого и начало двадцать первого века прогресса. Может потому, что детство Якова Соломоновича прошло в лихие 90-е, пророчество толстухи Ривки в чем-то сбылось. Он связался-таки с криминалом - стал экспертом-криминалистом.

От тех веселых дней остались лишь воспоминания. И еще книги. Сейчас, в свои шестьдесят пять он каждый вечер садился в продавленное кресло с бокалом дорогого коньяка и читал старую фантастику. Книги достались по наследству от отца Соломона Аркадьевича Лившица, гения астроэнергетики. Настоящие бумажные книги уже давно стали раритетом, но Яков Соломонович любил читать только такие - бумажные. Настоящие. И пусть они утратили неповторимый запах типографской краски, хруст клея на переплете, ощущение новизны и навсегда пропахли пылью и старостью. Но держа в руках эти старые книги - носители всего пережитого человечеством за последние тысячелетия - Яков Соломонович испытывал необъяснимый трепет как в детстве, когда зачитывался Купером, Дюма старшим, Айзеком Азимовым, братьями Стругацкими... Вот таким он был тогда - Яшка-бандит, любитель глотать книги, как горячие пирожки тети Ривки. Таким, по сути, и остался по сей день.

Читать под дождь - высшее наслаждение, и сегодняшним вечером Яков Лившиц опять укрылся верблюжьим пледом в своем любимом кресле с книгой в руке. Под мягким светом старого зеленого торшера, в который раз перелистывая посеревшие от времени страницы томика Стивена Кинга, он отпивал небольшими глотками коньяк из широкого бокала и непроизвольно причмокивал от удовольствия. Этот вечер ничем не отличался от уже прожитых. Такой же тихий и одинокий как всегда. Пока в дверь не позвонили.

Яков Соломонович не сразу догадался, что это входной звонок. Сначала подумал, что показалось. За долгие годы одиночества он совсем забыл этот звук. Но трель раздалась еще раз, затем еще, и он понял, звонят в дверь. Удивленный Лившиц опустил ноги в домашние тапочки, поставил недопитый бокал на книжный столик рядом с торшером и, буркнув под нос: "Это что за здрасьте?", пошаркал к двери.

Тот, кого он увидел на пороге не то, чтобы удивил его и не то, чтобы озадачил. Он его испугал. Хотя бояться Лившицу было нечего.

- Вы?

Яков Соломонович жил тихо, работал прилежно и врагов не нажил. Но именно этого человека, была б его воля, обходил бы десятой дорогой. А лучше, не знал бы вовсе. Все началось, когда этот человек несколько лет назад появился в его лаборатории с небольшой картонной папкой под мышкой. А в папке дело Соломона Аркадьевича Лившица, казненного во времена большой чистки за антипрогрессивные, антинародные действия. И дело его старшего брата Исаака, участника подполья, пропавшего без вести при операции "Сломанная стрела". И дело его матери Рахили Лившиц, казненной за пособничество вместе с отцом.

- Яков Соломонович, - тогда сказал этот человек, - вы специалист с большим опытом, вас уважают коллеги, и лично вы своим ежедневным кропотливым трудом сделали для дела Прогресса гораздо больше, чем кто-либо. Но ваша семья...

- Я думал, что времена, когда сын отвечает за отца, давно прошли, - попытался возразить Яков Соломонович.

Но человек лишь улыбнулся и, погладив ухоженную "эспаньолку", добавил:

- Времена всегда одни и те же.

И вот опять этот человек стоял на пороге его квартиры, придерживая окровавленными руками вываливающиеся из живота собственные кишки.

- Как это? - обескуражено пролепетал Яков Соломонович. - Почему это?

Алекс еле стоял на ватных ногах, прислонясь плечом к дверному косяку и, казалось еще немного, и вот-вот потеряет сознание.

- Я надеюсь, вы хорошо учились на хирургическом факультете? - спросил он. - Раны зашивать умеете?

Яков Соломонович не мог выдавить из себя ни слова. Он лишь двигал, как рыба, немой челюстью и округлял глаза.

- В больницу нельзя, нет лички.

- Ну конечно, - наконец произнес Лившиц, подхватывая Алекса, сползающего по дверному косяку. - Я должен был догадаться.

Он тягостно вздохнул, подставив сухое плечо, и раненый всей тяжестью повис на тщедушном еврее. Кряхтя и постанывая, Яков Соломонович дотащил его в спальню, уложил на постель, затем содрогнулся, выбежал в ванную комнату и вернулся с клеенкой, которую аккуратно подложил под кровоточащий живот. Он стоял перед Алексом, не понимая, что делать дальше.

- Что же вы стоите? - настойчиво сказал тот. - Делайте что-нибудь. Вы - доктор, или я?

- Да-да, конечно, - пришел в себя Яков Соломонович, засуетился и снова выбежал из спальни в ванную комнату.

Через минуту он вышел, вытирая руки полотенцем.

- Конечно-конечно, - задумчиво бурчал он себе под нос, залезая под стол.

В руке у него появился потертый лекарский чемоданчик с медными, потускневшими от времени застежками. Он поставил его на прикроватный столик и наклонился над вспоротым животом. По специальности Лившиц был хирургом и сейчас, стоя над кроватью и протирая руки перекисью водорода, он внимательно, профессиональным взглядом изучал рану.

- Сколько времени прошло, милейший? - деловито поинтересовался он.

- Полчаса, - ответил Алекс и застонал.

-Тихо-тихо, - испугался Лившиц, - не вздумайте умереть тут у меня. Мне легче вас зашить, чем похоронить.

А про себя подумал: "Значит, ткань еще не начала отмирать".

Алекс невольно улыбнулся.

Яков Соломонович открыл чемоданчик и стал выкладывать на стерильную салфетку нужные ему инструменты: медицинские щипцы, иглу в виде буквы "С", зажимы, нить. Рядом поставил спиртовку и флакон с антисептиком, положил вату, бинт, салфетки. Затем надел латексные перчатки и принялся за рану. Аккуратно засунул на место торчащие внутренности и визуально исследовал резаные края.

- Все отлично, - бормотал Яков Соломонович, - какая прекрасная рана. Залюбуешься. Ткани еще живые, мышцы сокращаются, а края отлично прилегают друг другу. Замечательно. Шедевр.

Казалось, он наслаждается увиденным. Досконально изучив рану, он взял шприц и стал обкалывать ее местным наркозом. Алекс опять застонал.

- Тише-тише, - ласково пропел Лившиц, успокаивая его как ребенка, - все будет хо-ро-шо.

Последнее слово он произнес нежным родительским тоном, будто обращался к маленькому мальчику, сбившему коленку.

Алекс усмехнулся.

"Конечно же, все будет хорошо, - подумал он, - но когда?"

Наконец наркоз стал действовать, и Алекс перестал чувствовать боль. Он отвернулся и посмотрел на давно не крашеный потолок. Подумал о случившемся. То, что его решили полностью слить, он понял еще в машине. И уже тогда догадался, кто принял решение. Но какой смысл? Неужели ставки в этой игре настолько высоки, что переступить через него, либо через кого бы то ни было - всего лишь тактическая необходимость на пути к цели.

Эти мысли увели его далеко отсюда, а тем временем Яков Соломонович стал иссекать рану, удаляя засохшую кровь и подверженные некрозу ткани. Делал он это методично, время от времени вытирая пот с взмокшего лба и облизывая свои мясистые губы, будто видел перед собой не ножевую рану, а хорошо прожаренный бифштекс с капелькой крови. Закончив обработку, он приступил к химической антисептике очищенных краев.