Инициатор (СИ) - Ольга Ворон - Страница 57

Разрывая знак, Марк развёл руки и спрыгнул со стола:

- Довольно на сегодня! Отдыхайте. Завтра будет день – будет и разговор.

Когда Марк оставил их, свет в комнате поменялся. Синие тона сменились тёплыми жёлтыми, а яркость умерилась, словно подстраиваясь под уставших йахов, молчаливо сидящих в углу и смотрящих на закрывшуюся дверь.

- Даня…

Даниил развернулся. Бледное лицо Алисы с припухшими глазами и истончившаяся кожа, сквозь которую проглядывали тонкие синие жилки вен заставили его стиснуть зубы.

- Тебе нужно поспать, - взял он её за локоть.

Алиса, не сопротивляясь, легла. За последние дни она перестала ощущать реальность происходящего. Словно всё ещё лежала в склепе в подземелье храма и видела сны. Сны, в которых хватало место и страху и боли и тихому ощущению блаженной усталости. Это чувство – усталости – было хорошо знакомо ей по времени ученичества, но забыто за время служения – йахас усталости не знает, только раны, жара или жажда могли загнать в угол и заставить отлёживаться. Но теперь её угнетала именно усталость, тяжёлым сургучом заполняющая мышцы и перекатывающаяся в них ленивой волной.

Даниил помог ей опуститься на лежанку и сам сел рядом. Алиса устроилась, вытянувшись в струну, и смотря в потолок.

- Спи, я посторожу.

Даниил взял в ладонь белые холодные пальцы и, стиснув зубы, отвернулся. В теле Алисы словно не оставалось жизни.

Алиса послушно закрыла глаза, но потом облизала губы и спросила:

- Почему?

- Что – почему? – вздохнул Даниил.

- Почему ты не оставишь меня?

Даниил расправил на своей ладони её тонкие вялые пальцы, повёл мизинцем по складкам и морщинкам и задумчиво спросил:

- Всё в этом мире делается только по одной причине. Потому что мы – живые. Все мы – живые. Даже те, что как мы… мёртвые душой, умирающие телом. Жизнь толкает к поступкам, жизнь заставляет жить. Всё, что мы делаем – и есть наша жизнь. Не совершая ничего – не живёшь. И нельзя останавливаться. И невозможно не двигаться. Даже тогда, когда твоя пуля уже нашла тебя…

- Живые… - повторила Алиса.

Смотря в потолок, она оставалась равнодушной, словно происходящее не касалось её, словно не звучали слова, нужные ей как воздух, как кровь – свежая, живая, бьющаяся из взрезанной артерии по губам.

Даниил устало улыбнулся:

- Всё в мире сводится только к жизни. Или смерти. И желание быть рядом – тоже...

Она закрыла глаза и замерла.

В глубине грудной клетки стало замирать сердце, задерживаться вдох. И только сознание, заволакиваемое белым туманом, ещё металось, сиротливо ударяясь о клетку бессмысленности существования. Оно искало ответы, но вокруг оставался только туман, медленно заполняющийся красным…

…

...Белая пустыня тянулась от горизонта до горизонта. Под серым небом кружился ветер – срывал снег с места и тащил позёмкой, где-то шлифуя наст до серого, костяного цвета, а где-то укладывая взбитые рыхлые волны заносов. То проваливаясь едва ль не по пояс, то ступая на жёсткий гребень, по заснеженному пространству шла обнажённая девушка. Рыжие волосы казались седыми под снегом, а кожа белела страшным льдистым цветом покойника, уже не расцвечиваясь при порывах. Но девушка шла – тяжело вырывалась из цепкого обхвата снега, выползала, в кровь стирая колени и ладони о наст и утомлённо шагала дальше, механически, безучастно.

Алиса сдавливала боль, комкала, словно салфетку, сделав маленькой, точечной, и забрасывала в ненужные в схватке и пути органы. И боль пилила внутри, точила, кусала, подрывала силы и дух, но не могла остановить совсем.

- Алиса… - ветер звал, налетая то с одной, то с другой стороны, но стоило только обернуться на знакомый голос, как ударял горстью льда, заставляя жмуриться и прятаться за задеревеневшими негнущимися руками.

А, когда она вновь начинала карабкаться через завалы, опять звал – уже с другой стороны, играя, как кошка с мышкой. И она снова и снова оборачивалась на голос.

- Алиса…

В очередной раз медленно, стыло обернувшись на зов, Алиса не прикрыла глаз – усталость и стужа выморозили желание сберечь зрение, и колкий снег ударил в лицо, ужалил под веки…

Но она увидела.

Тёмный силуэт – тонкий, хрупкий, - стоял в самом центре снежного смерча. За плотной серой завесой и не разглядеть толком – кто там, но Алиса пошла на зов. И тут же ветер усилился. Он стал уже не просто шарахающим по телу россыпью снежных игл, морозящим до костей и пронзительно-жестоким, но сшибающим с ног. Почти ложась грудью на стылый порыв, закрываясь одеревенелыми руками, Алиса тяжело шла к фигуре на горизонте.

Снежный заряд с силой шарахал в грудь.

Раз! Раз! Раз!

Повалившись лицом в снег, она замерла.

- Алиса…

Деформированные трансформацией пальцы сжались, прочёркивая борозды. Бороздки тут же замело. Алиса подняла лицо в серых ошмётках снега и посмотрела вперёд, сквозь завесу – тёмная фигура ждала. Губы девушки сжались, упрямо прогнувшись над ямочкой подбородка. Стиснутые кулаки задрожали, вдавливаясь в снежный покров. И Алиса поползла. Молча, упрямо заставляя замёрзшее тело пружинить. Вперёд! К тёмной фигуре, удаляющейся с каждым шагом всё больше.

Когда вновь упала в снег – мир вокруг бесился снежной круговертью, танцуя победу.

Тонкая фигура, закутанная в тень, словно в лоскутный плащ, оказалось рядом неожиданно. Наклонилась, свесилась лоскутками рванья. И высохшей от времени ладонью тронула её за плечо.

Алиса отняла лоб от холодной снежной массы. Липкий колкий снег, не тая, налипал на лицо.

- Алиса…

Знакомый голос резал холодом скованное сознание, тревожил, словно язык давно замолкший колокол в чистом зимнем небе.

Тонкая рука подтолкнула смёрзшееся плечо. И девушка перевернулась, заторможено-мёрзлым взглядом оглядывая мир. И тотчас узнала.

Сестра Пелагея смотрела сквозь рванное серое полотно клубящейся тени. И её глаза лучились пониманием и лёгкой усмешкой сильного.

- Ма…ма… ту… - губы не слушались. Словно две ледышки бились друг о друга, тёрлись, срывая кожу и сочась тут же стынущей кровью.

Старая наставница улыбнулась и тронула – невесомо, нечувствительно за пелёнкой обмороженной кожи – гудящие от напряжения губы девушки.

- Йахаса, - прошептала сестра Пелагея. И так это получилось шелестяще, словно змея проползла, оставляя волновой след на каменистой пустыни. Будто сама несла внутри проклятье этой крови, вечную жажду запрещённого.

- Я… я… - Алисе хотелось плакать, но на заснеженном ветру глаза костенели, набухали морозом, не способные выдавить скопившуюся внутри влагу. Целый океан безумной тоски – одиночества и отверженности.

Сестра Пелагея вздохнула и провела – невесомо, нечувствительно, нереально – по её лицу. От лба к губам, одной лёгкой волнистой линией. И повела руку дальше, вниз. И тронула – обожгла! – середину грудины.

И там побежала трещина. Словно на перезревшей дыне вдруг от лёгкого стука распахнулась корка. Крак! Чёрной молнией на белом, смороженном теле.

Алиса вздрогнула, беззащитно подняла плечи, и, приподнявшись, вгляделась с ужасом в провал. Потянулась, тронула нечувствительными кончиками пальцев ломанный край. Словно фарфоровый - острый, крепкий и холодный.

- Тссс! - Сестра Пелагея тронула свои губы за серым покрывалом тени, и поманила пальцем из трещины.

Плосколобая чешуйчатая морда высунулась за острый край и оглядела мир сонным ленивым глазом.

Алиса вздрогнула и на негнущихся руках поползла назад, дальше, словно можно было сбежать от сидящего в груди гада. Остановилась, понимая тщетность усилий, и задрожала, кусая губы.

Змеища вытолкнула из трещины голову, выкатила кольцо тяжёлого, толстого тела. Такое не могло поместиться в груди хрупкой девушки, но оно выползало, выпихивало себя на свет, в холод и тени на зов старой наставницы. Костлявый палец манил, старушечьи губы шептали беззвучно что-то, что тут же смораживал в снежинки ветер и уносил, трепля и вписывая в кружево бури. Но Алиса знала.