Прикосновения Зла (СИ) - Чижова Маргарита Владимировна "Искра От Костра" - Страница 20

Увлекшись приятным занятием, поморец нервно вздрогнул, когда услышал за спиной голос Нереуса:

– Мой господин!

Раб сошел с тропинки и стоял на склоне холма, придерживаясь рукой за низко свисающую ветку магнолии.

– Да как ты смеешь прерывать мою беседу с этой милой нимфой?! – рявкнул нобиль. – Иди сюда, негодник! Я проучу тебя!

Геллиец упал на колени, воздев над головой скрещенные в запястьях руки.

Мэйо коршуном подлетел к нему, схватил за ворот туники и потащил в ближайшие кусты.

– Я буду колотить тебя, покуда лицо не превратиться в мякиш!

Удалившись на приличное расстояние, поморец отпустил невольника и как ни в чем не бывало спросил:

– Что случилось?

– Ты передумал меня бить?

– Я и не собирался! Сказал так для отвода глаз, желая поскорее отделаться от шлюхи.

– Шлюхи? Ты знаешь, чья она дочь?

– Кретина, по вине которого мы пачкались в навозе. Сначала я отдеру всех его дочек, затем присуну в зад жене.

Нереус покраснел:

– А если о том узнают?

– Непременно! Ты и расскажешь каждому знакомому, добавив крепкое словцо и красок.

– Отец зовет тебя. Я слышал, в доме суета. Велят складывать вещи к отъезду.

– Мои?

– И твои тоже. Из порта прибыли за лошадьми. Двенадцать лучших жеребцов погрузят на корабль. Мальчишкам приказано ловить Альтана.

Мэйо помрачнел. Альтан был его любимым конем, которого готовили не для скачек, а как боевую лошадь под будущего Всадника.

– Все ясно, – процедил нобиль. – Мы едем в Рон-Руан. Отец – на заседания Совета, а я – в проклятый легион.

– Но тебе же нет шестнадцати!

– И что? Его это волнует? Быстрее выдворит из дома – чище совесть и мигом поубавиться забот.

– Мой господин…

– Не тревожься, я помню о твоем освобождении.

Геллиец закусил губу. Подумав, он сказал с пылом и непоколебимостью:

– Свобода – это высшее из благ, ярчайшая звезда на небосклоне жизни, и свет ее манит в любое время суток, но разве право обладать такой наградой заслуживает тот, кто в трудный час лишь о себе печется? Когда страдает ближний, как я могу отворотить лицо? Ты будешь там один, среди чужих людей, с другим рабом, которого не знаешь! А если наживешь врагов, его подкупят и тогда сумеют учинить любую каверзу. Подумай об этом!

Благородный юноша молчал.

– Возьми меня с собой, прошу! – островитянин хотел упасть к его сандалиям, но Мэйо не позволил – остановил коротким жестом.

– Рабов в Империи с избытком. Коль плох один, продай, купи еще, – поморец сделал паузу. – А вот друзей, проверенных бедой, беззлобных, независтливых и честных, пожалуй, отыскать труднее, чем черный жемчуг.

– Твои слова являются согласием?

– Я обещал, что дам тебе свободу и, держу слово – даю свободу выбора. Ты волен поступить, как пожелаешь.

– Болтают, будто нет ничего краше зесарского дворца. Хочу взглянуть на это чудо света. И на храм Туроса. И на Арену меченосцев.

– А я, - подхватил Мэйо, – хочу попасть в бордель «Хмельной сатир», затем наведаться к гетере Мелии и посетить общественные термы. А после нанести визит жене почтенного советника…

– Наставить рога Фирму?

– Конечно! Он – коротышка и даже не заметит, что будет слегка ближе к потолку!

Представив скупца в образе получеловека-полуоленя, Нереус посчитал такого кевравра невероятно уродливым и богопротивным. Впрочем, Фирм не понравился рабу и в своем обычном виде, поэтому островитянин неожиданно для самого себя поддержал идею Мэйо еще раз выставить сановника дураком.

Книжная культура Империи находилась на пике процветания. В каждой провинции было минимум по одной государственной публичной библиотеке, а частные исчислялись сотнями. Их фонды состояли из секций, посвященных афарской, эбиссинской, геллийской и срединноземной литературе, а также подразделялись на специализации.

Портики и залы общественных книгохранилищ могли беспрепятственно посещать все граждане. Многие предприимчивые нобили занимались торговлей отдельными редкими книгами и целыми собраниями сочинений. Коллекции пополнялись не только подлинниками, но и искусно выполненными копиями, которые создавали специально обученные рабы-скрипторы[6]. Большой популярностью пользовались трактаты о выборе и хранении рукописей. Даже вольноотпущенники, разбогатев, непременно обзаводились хотя бы одним книжным стеллажом.

Сатирики жестоко высмеивали знать, превращающую библиотеки в роскошные украшения особняков, забывая об истинном предназначении этих сосредоточий мировой мудрости. Философы обличали скудоумцев, которые, имея несметные кладовые свитков, не удосуживался прочесть даже их названия.

В эпоху Клавдия собирание книг стало модой. При библиотеке дворца открылась мастерская, где работали не только писцы, но и знатоки филологии, сверщики текстов, антикварии[7], художники и кожевники. Этот культурный центр использовался также для проведения встреч и ученых бесед грамматиков, философов, литераторов. Отдельные залы вмещали государственный архив. Книгохранилище дворца состояло из девяносто двух тысяч сочинений. Всем этим заведовал вольноотпущенник зесара, возведенный в чин прокуратора. Ему помогал раб-магистор, а за порядком в огромных помещениях следили невольники-либрарии.

Снаружи прямоугольное здание имело три входа с портиками и лестницу во всю ширину фасада. По бокам проходили длинные узкие внешние коридоры. Постоянная циркуляция воздуха в них предохраняла стены от сырости. Изнутри они были пробуравлены тысячами глубоких квадратных ниш, похожих на мраморные соты. Там хранились свитки из папируса, драгоценных металлов и проклеенной ткани, покрытые воском кипарисовые досочки, пергаменные кодексы и книги из слоновой кости. Особо дорогие экземпляры размещались в шкафах.

Библиотеку украшали мраморные колонны, бюсты, статуи муз и картины, созерцание которых способствовало приподнятости мысли. Полы читальных залов устилали плиты из темного камня, чтобы яркие цвета не отвлекали и не раздражали гостей этого подлинного храма наук.

Даже во время разрастающейся смуты Руф не желал отказывать себе в удовольствии посещать дворцовую библиотеку. Он занял удобное кресло у стены и слушал, как раб-анагност[8], взобравшись на подий[9], читает рассуждения «О равенстве».

– Равенство справедливо только для одинаковых по достоинству, – декламировал невольник. – Физический труд – удел рабов, которые, хотя и люди, так как обладают речью, но все же имеют тела мощные, наилучшим образом подходящие для выполнения тяжелых работ. Свободные граждане держатся прямо и не способны к несению такого рода нагрузок, зато наделены живым, могучим умом. Для одного человека полезно и справедливо быть рабом, для другого – его хозяином. Невольника следует рассматривать своего рода одушевленной и отъемлемой частицей господина. Их отношения более тесные, семейные, нежели государственные. Хозяин не должен злоупотреблять своей властью, поскольку интересы его и раба совпадают…

Увидев идущего по коридору легата Джоува, понтифекс жестом прервал и отослал прочь юного чтеца. Поздоровавшись, военачальник сел в кресло напротив Руфа.

– Какие слышны вести? – нахмурился Плетущий Сети.

– Нерадостные, – отозвался брюнет. – Фирм что-то задумал. Его человека видели возле дома Олуса.

– Коротышка голосовал за Лисиуса. Их союз для нас крайне нежелателен.

– Любой родственник Клавдия, получив мерило, приговорит меня к смерти, – тяжело вздохнул легат. – Чудовищный просчет! Мы ждали провокации от заговорщиков и, казалось, были готовы отразить любое нападение на зесара… Увы, самонадеянность обернулась трагедией.

– Ты в этом не виноват. Я допустил ошибку. Не учел, что ликкийский блудник может так рано и жестко проявить характер. Он пошел в деда, которого сравнивали с медноклювым грифоном.

– Мальчик оправился от потрясения? Кажется, ночью я слегка перегнул палку.

– Ничего страшного, урок пойдет ему на пользу, – мимолетная улыбка раздвинула губы Руфа. – Хочу предложить тебе навестить Варрона.