Прикосновения Зла (СИ) - Чижова Маргарита Владимировна "Искра От Костра" - Страница 23

Рука хозяина крепко сжала предплечье невольника.

– Я что-нибудь придумаю, и ты будешь ночевать в нормальных условиях, а не в цепях.

– Господин, – с мольбой простонал Нереус. – Зачем снова идти против законов? Смирись с неизбежным и освободи помыслы от лишних тревог.

Мэйо загадочно улыбнулся. Выражение его лица – самодовольное и коварное – не предвещало ничего хорошего:

– Наши законы одних обеспечивают благами, а других – обязанностями, и в этом есть главный источник несправедливости, перед которой бессильны даже Боги!

– Надеюсь, ты не собираешься теперь нарядиться Тревосом? – тихо спросил островитянин.

Поморец беззаботно отмахнулся:

– О, нет! Моряки – крайне суеверный народ и, если обман раскроется, точно выкинут меня за борт. К тому же дважды рассказанная шутка не так веселит, правда?

– Ради всего святого, господин, оставь эту опасную затею! Здесь же не Таркс…

– Поэтому следует крепко подумать об осторожности, – нобиль нравоучительно поднял указательный палец. – Чем я и займусь.

Надсмотрщик проводил геллийца к спуску в трюм. Запястья раба сковали тяжелыми кандалами и швырнули его во тьму, к таким же несчастным, вынужденным кое-как размещаться в ужасной тесноте.

Здесь никто не разговаривал, и оттого казалось будто вокруг вместо людей – растворенные среди мрака тени. Время ползло медлительной улиткой. Бездействие выматывало хуже самой тяжелой работы. Нереус не пытался размять затекшие мышцы, только изредка шевелил руками, чтобы хоть на мгновение избавиться от мучительного давления оков. Заснуть не получалось. Островитянин мысленно повторял молитвы и гимны, надеясь с их помощью обрести душевный покой. Геллиец знал, что главное унижение еще впереди…

Вечером рабов подняли на палубу и заставили танцевать. Это развлекало моряков, а невольникам, как считалось, позволяло сохранить в пути физическую крепость.

На родине Нереуса танец являлся особым ритуалом, имевшим глубокий религиозный смысл или служившим для передачи сильного чувства, яркой эмоции. Теперь же подавленный юноша несуразно топтался, пропуская мимо ушей едкие замечания зрителей. В таком настроении он едва ли мог изобразить приятные глазу движения.

Через пару минут геллиец почувствовал на себе ободряющий пронзительный взгляд и тайком улыбнулся. Мэйо стоял рядом с отцом на корме, приосанившись и излучая довольство.

Ощутив так необходимую сейчас поддержку, Нереус расправил плечи, горделиво вскинул подбородок и пустился в пляс широко, не жалея сандалий. Он знал, что именно такое веселое буйство всегда нравилось молодому поморцу.

Хозяин оценил старания раба. Мэйо вытянул губы, будто вознамерился поцеловать геллийца, хотя расстояние между ними составляло больше тридцати шагов. Островитянин не мог слышать, что сказал отпрыску Макрин, и ошибочно полагал, будто отец с сыном наконец обрели утраченное согласие.

– Публичное выражение телесной симпатии к невольнику и демонстрация чувственного влечения к нему умаляет твое достоинство, Мэйо, – сухо заметил сар.

– Я выразил одобрение, а не симпатию, – смело ответствовал родителю черноглазый юноша. – Если бы хотел намекнуть на нечто большее, то поступил бы так…

С темной ухмылкой он недвусмысленно качнул бедрами взад-вперед.

– Ты можешь не раздражать меня хотя бы один вечер? – Макрин положил руки на пояс. – В твои годы я уже помогал вести дела на вилле и заботился о приумножении семейного богатства. Имея склонность лишь к выпивке и распутству, кем видишь себя в будущем?

– Философом.

– Бродягой-пустомелей? Желаешь за медяки кривляться перед толпой невежд?

– К чему эти вопросы? Все решено и без меня – с кем вступлю в брак, кто особняк подарит, куда пошлют служить…

– Неблагодарный, – пожилой нобиль смерил отпрыска осуждающим взглядом. – У единиц есть то, что ты имеешь. И этого, оказывается, мало! Вокруг чего парят твои желанья?

– Ищу любовь, но не могу сыскать.

– Я так и думал, – с досадой произнес Макрин. – В твоей голове ­­­­– одна похоть!

– Нет, – оставшись в очередной раз неуслышанным, Мэйо дал волю злобе. – Там еще ветер и морская пена.

Нереус уловил опасное настроение хозяина, но был бессилен повлиять на ситуацию. Невольника снова отправили в трюм.

Закат догорал и триера встала на якорь у берега. Большинство моряков покинули корабль. Промаявшись с час, островитянин задремал. Его разбудил зычный окрик гортатора[16]:

– Геллиец Нереус! Вылезай! Живо!

В лилово-фиолетовых просветах туч мерцали звезды. Оголенная мачта издалека напоминала устремленное к небу гигантское копье, наконечник которого терялся среди укрывшей залив матовой темноты. Ежась спросонок, раб молча следовал за командиром гребцов. Тот приказал сидящему возле наковальни моряку сбить с островитянина кандалы и грубо велел ему:

– Иди быстрее!

– Куда мне надлежит идти? – уточнил юноша.

– К хозяину. С ним приключилась беда.

Огорошенный этим известием Нереус в мгновение ока добежал до палубной надстройки, где ночевал молодой нобиль. В маленькой комнатке на узком лежаке валялся Мэйо – бледный, потный и хрипло дышащий. Волосы поморца разметались по подушке. Лицо исказилось страданием. Левая рука судорожно мяла край тонкого одеяла, правая – безжизненно свисала с постели.

Возле масляной лампы стоял сар Макрин. Он выглядел постаревшим и более изможденным, чем обычно. Рядом с градоначальником мраморным изваянием замер триерарх[17], тоже немолодой, благородных кровей мужчина.

Почтительно согнувшись, геллиец шагнул мимо них и быстро опустился на колени. Он осторожно взял хозяина за кисть, поцеловал его горячие пальцы и аккуратно положил ладонь поморца себе на голову.

Мэйо погладил раба по волосам с бережностью, которую почти никогда не проявлял к вещам.

– Такое уже случалось во время зимних гроз, – откашлявшись, сказал Макрин. – Врачи объясняют его кошмары и странные видения тяжелым душевным расстройством. Оттого он не вполне дает отчет в своих поступках…

– Мои познания лекарской науки весьма ограничены, – насупился триерарх. – Однако это похоже на «Поцелуй Язмины».

Островитянин напряженно сглотнул. Он неоднократно слышал о загадочной болезни, поражающей лишь мужчин знатного происхождения. Она вызывала фобии, мнительность, приводила к бесплодию и преждевременной кончине, чаще всего – самоубийству. Тревога сильнее сдавила горло Нереуса.

– Да, – помявшись, согласился Макрин. – К сожалению, от «Поцелуя Язмины» нет противоядия, возможно только облегчить страдания чем-то приятным. Мэйо любит животных – особенно лошадей и собак. Я дарил ему лучших скакунов, а жена посчитала, будто говорящая безделица доставит сыну больше радости. Мальчику и вправду нравится возиться с этой игрушкой: наряжать ее, кормить с рук, повсюду таскать за собой.

– Правила, касающиеся рабов, продиктованы соображениями безопасности, –заученно произнес триерарх и добавил, смягчая тон: – Однако, как я вижу, здесь особый случай. Вы можете дать гарантии в лояльности этого невольника?

– Разумеется, – чуть громче сказал градоначальник. – Он воспитан в духе покорности, исполнительности и безоговорочного послушания.

– Вашему сыну достался поистине редкий образец. Среди подобных вещей с избытком встречаются лентяи, воры и смутьяны. В былые времена им запрещалось не только говорить в присутствии людей, но даже шевелить губами. За кашель и икоту на сутки лишали пищи и ставили к столбу. Теперь и побои не держат их в узде, – пробурчал капитан. – Любимых кукол следует пороть чаще и изнурять трудом. Лишь полосы на шкуре напоминают им о необходимости соблюдать приличия. Утром я снова пришлю сюда медика и, надеюсь, что с вашим сыном все будет в порядке.

– Близ Рон-Руана врачует эбиссинец Хремет. Я планирую пригласить его к Мэйо, – Макрин сделал пару шагов и, обернувшись возле двери, грубо бросил Нереусу: – Тебе оказана небывалая честь, раб. Если хоть волос упадет с головы моего сына, ты проклянешь женщину, породившую тебя на свет.