Благодать (СИ) - Титов Алексей - Страница 48

А что здесь делает она, Люба?

Ну что, ну что, скажите, в нём такого, что она не смогла найти ни в ком, с кем могла бы «сливаться в экстазе» без лишней нервотрепки?

Таким вот образом промелькнувшие перед нею воспоминания о вчерашнем дне навели ее на мысль, с которой она проснулась. Значит, решила она, меня это и впрямь волнует. Или должно волновать.

Люба осторожно обхватила пальцами его руку и, приподняв ее, скользнула вбок. Опустила руку на простыню и встала с кровати, стараясь не потревожить пружины под матрасом, отзывавшиеся скрипом на каждое более-менее энергичное движение. Вечером накануне Вадим предложил испытать старую кровать на прочность, и Люба пришла в ужас от перспективы заниматься любовью на столь шумном ложе, но, конечно, поддалась бы, обязательно поддалась на уговоры, если бы Вадим проявил настойчивость. А он взял да и уснул.

Девушка прижалась лбом к холодному оконному стеклу, и устремила взгляд на неухоженное буйство заброшенного сада, на кривую дощатую башенку голубятни, увитую какими-то лохматыми побегами. Дальний конец подворья скрывался за растрепанными яблонями да вишнями, за чудовищно разросшимися кустами какого-то сорняка. Люба нашла пейзаж малопривлекательным, и его нисколько не приукрашали даже пятна солнечного света, отражаемые рваными мокрыми листьями огромных лопухов.

Длинная сараюха справа привносила в картину свою долю мрачности. Любино внимание привлекла кривым винтом закрученная железяка на поросшей мхом и пучками и белесой травы крыше. Железяка была похожа на изжеванную телевизионную антенну. И что же ее так покоробило? Хозяин, расстроившийся из-за того, что так и не смог поймать волну любимого канала?

Стены сараюхи скрывал бурьян. Да, Вадьке придется здорово попотеть, коль ему взбредет навести во дворе порядок. Зная его леность, Люба предположила, что он предпочтет оставить всё как есть. И пояснит, как всегда, оправдываясь: для конспирации, мол. Понимание глупости своего сюда прибытия навалилось на девушку угрюмым оцепенением. И угораздило же кого-то назвать эту дыру Благодатью. Хотя первопоселенцы и думать не могли, что через несколько поколений село попросту вымрет. Надо бежать, - подумала она. Бежать, пока никто не проснулся. Следующей была мысль о тридцати километрах до Елкина. Она поглядела на в кровь истертые пальцы на ногах, и беззвучно заплакала. Она просто не дойдет. Кровью из разбитых ног истечет. Придется-таки ждать возвращения за ними Паши.

2

Утерев слезы, промокнув лицо рукавом рубашки, Люба наклонилась и легонько хлопнула ладонью по груди парня.

И отскочила в сторону, отброшенная не столько стремительностью его подскока, сколько благодаря собственным рефлексам. Вадим, пошатываясь, стоял у кровати и сонно размахивал кулаками.

— Вадим, — сказала она.

— А? — он глянул на нее, через секунду его глаза обрели осмысленное выражение узнавания. Люба подумала, что только она, наверное, в силах истолковать этот особый блеск в его серых ледышках-градинах.

— Привыкать надо, Вадичка. Нескоро еще кошмары отступят.

— Ну, так это я и сам знаю, — сказал он разочарованно, будто ожидал от нее некого откровения, а услышал вербальное выражение собственных мыслей. Она приблизилась к нему и повела кончиком пальца по груди парня — его кожа пошла мурашками.

— Люб, давай насчет сортира просуечусь для начала, а то с твоими побудками… — он схватился за мошонку и вытаращил глаза. Градинки едва не выкатывались из глазниц.

— Давай, — сказала она на выдохе, — а я пока постель приберу.

— Ну чё ты, не обижайся, — с этими словами он взял ее за плечи и немного отстранил, — правда, приспичило.

Вадим бросился из спаленки, а Люба пыталась разобраться, что испытывает сейчас, приводя в порядок смятую постель. Сколько раз она делала это после его уходов. А как насчет того, чтобы заниматься этим до конца жизни? Сможет ли она это делать если не с удовольствием, то хотя бы с терпением, каковое истязала теперь, разглаживая чуть влажную простыню? Сможет ли стирать его носки и трусы, гладить рубашки, варить борщи и не сожалеть о том, что не бросила его, решившись и проявив, наконец, самоуважение?

Она увидела курчавую волосинку на простыне, и с гадливостью взяла ее пальчиками. Нечего и к лобку приставлять с тем, чтобы удостовериться – не с её треугольничка эта опавшая волосюшка. Бр-р-р… А будут еще вонючие носки, грязные трусы, пропитанные потом рубашки с засаленными воротами… Её охватила тоска. Она чересчур торопливо покончила с постелью и подумала, что когда романтические отношения влюбленных перерастают в какое-то подобие семейных, образ предмета вожделения очеловечивается до омерзения.

Минут через десяток жуткий грохот ворвался в ее тоскливые размышления, и Люба вскинула ко рту ладошку, ставя сомнительную преграду на пути рвущегося из груди крика. Босые пятки пробухали по всему дому, и в дверном проеме возник Вадим.

— Там с этим толстожопым что-то не в порядке.

В Любин мозг закралась безумная мысль: вишь как, Машку будить не хочет, боясь потревожить ее сон. Мысль была бредовой – жуткий грохот, предшествовавший появлению Вадьки, мог мертвого поднять.

— Что такое? — спросила она по-деловому.

— Это самое. Обморок, вроде.

— В обморок в последний раз бабка при виде трамвая упала. Сознание теряют особо впечатлительные – что да, то да. Ну, и травмированные, там. Он что, с дивана своего навернулся?

— Ага. Только очень предусмотрительно – прям на наши сумари.

— Так он что, на вещах? — возмутилась девушка, испытывая неловкость от того, что состояние человека ее волнует, получается, меньше, чем багаж, на котором он лежит.

— Сказал же. Ну, чего пялишься? Пошли, давай, — Вадим вылетел – только занавески колыхнулись.

Становится оживленно, подумала Люба, становясь в хвост короткой очереди из Маши с Шуриком, первыми явившихся на место происшествия и настолько зрелищем захваченных, что и утра доброго пожелать не соизволили. Хотя, какое оно, к чертям, доброе.

Борис лежал на ворохе сумок, под старым пыльным то ли пальто, то ли пиджаком, и казался мертвым – лицо серое и покрыто бледно бурыми и блекло лиловыми пятнами, руки скрещены на груди, и для полного сходства с покойником не хватало только зажатой в окоченевших пальцах свечки.

Маша присела на корточки и положила сведенные вместе указательный и средний пальцы на сонную артерию толстяка.

— Похоже, спит, — проговорила она с возмущением и удивлением, и вскинула в направлении кампании взгляд бледно голубых – в этот час – глаз.

— Не может быть, — сказал Вадим и поморщился досадливо.

— Сам пощупай, — Маша поднялась, полы ее халатика скользнули в стороны.

— Так это мы запросто, — просипел Вадим, щупая пульс и осовело пялясь на Машину наготу. Она резким движением запахнула халат, и Вадим невольно втянул носом аромат ее тела. — Хоть он, конечно, и не телка, — добавил Вадим разочарованно.

— Хоть вымя и наличествует, — проговорил Шурик и широко зевнул. Потом поправил очки и свел глаза к переносице, будто желая убедиться, что нос на месте.

— Не умничай! — вскрикнула Маша зло, и Шурик попятился.

— Может, растолкать попытаемся? — предложила Люба, наблюдая за Вадимом, взгляд которого то и дело соскальзывал к Машкиному халату. — Нашатырь есть. В сумке, что под ним, в черной с желтым.

— А кто его, борова, поднимет? — Спросил Вадим так, для проформы - кажется, ответ он знал.

— Мы его и вчетвером-то не сдвинем, — с сомнением проговорил Шурик и вновь, устроив оправу на переносице, принялся изучать кончик собственного носа через оптику очков. Тромбануть ему шнобель, чтоб не зря хоть глаза ломал? – размышлял Вадим. И не выдержал:

— Слышь, я их к твоей башке гвоздями приколочу! — взбеленился он. Да справится он с этой тушей и сам, только пусть этот задрот очкастый перестанет глаза ломать. Конечно, справится. Смущал не вес, а эти пятна на заплывшей жиром роже. Аллергия у Вадьки на покойников. В армейке еще приобрел.