Сорванная помолвка - Вонсович Бронислава Антоновна - Страница 8

Однако все рано или поздно заканчивается. Кончились и мои мучения. Экспресс в очередной раз начал замедлять ход, попутчики зашевелились, кто-то пробасил прямо в ухо:

– Ну все, Фринштад, приехали.

Я открыла глаза. Мы только въезжали в город. Тянулись предместья с небольшими аккуратными домиками. Потом пошли дома покрупнее и побогаче. Но вокзал был ближе к окраине, до центра мы не доехали, и дальнейшие изменения домов проследить не удалось.

Экспресс остановился. Все заторопились на выход. Я – нет. Меня внезапно охватила паника. Сейчас придется знакомиться с женихом. А если он окажется еще хуже, чем я думала? Что тогда делать? Хоть бы он не пришел… Ой, нет, если он не придет, будет еще хуже. Кихано трудностей не боятся!

Я посмотрела на свое отражение в окне, пригладила чуть растрепавшиеся волосы и решительно двинулась к выходу, навстречу перекошенному жениху.

– Фьорда Кихано?

– Да, это я. А вы – фьорд Берлисенсис?

Лицо у него было нормальное, даже красивое, изъянов фигуры я тоже не заметила. Выглядел он старше брата. Возможно, серьезно болел, потому окончил позднее? Потом я заметила на коже следы косметики, призванной спрятать какое-то уродство, и уверилась в версии болезни. Но косметика меня удивила. Настоящий фьорд должен спокойней относиться к собственной внешности и не пытаться скрыть недостатки с помощью средств, больше подходящих кокетливым женщинам.

– А кого еще ты думала увидеть? – ответил он. – Значит, Дульсинея Кихано собственной персоной прибыла. Дульсинея… Ну и имечко. Кто тебя так возненавидел-то сразу после рождения?

Взгляд его неприятных водянистых глаз обшаривал меня с ног до головы, стремясь найти любые изъяны. Голос тоже оказался таким брезгливо-презрительным, что пришлось себе напомнить: я здесь, рядом с ним, не просто так, а ради семьи. А значит, нужно постараться умерить гордость и попытаться найти общий язык.

Я всегда думала, что воспитанные люди не позволяют себе высказываний по поводу имен, внешности, происхождения. Может, его болезнь была слишком тяжелой и затронула важные участки мозга? Тогда его не должны выпускать без сопровождающих. Но на перроне почти никого не осталось.

– Что молчишь? Не знаешь?

– Меня назвали в честь возлюбленной дедушки, – ответила я, решив его не раздражать лишний раз.

– Но не бабушки? – Он неприятно рассмеялся. – Любил, значит, дедушка по юбкам бегать, а внучек дурацкими именами в их честь называли.

– Фьорд, мне кажется, личная жизнь моего дедушки вас не касается, – постаралась я как можно деликатнее намекнуть на такое нетактичное поведение. – Мы здесь не для того, чтобы его обсуждать.

– Можно и не его, – покладисто согласился Берлисенсис, – а бабушку. Щедрая она у тебя, смотрю, туфли выделила. Такие уже лет сто как не носят, не меньше.

Напоминать себе, что я здесь ради семьи, приходилось все чаще. Этот фьорд начинал вызывать такое глубокое отвращение, что держать себя в руках становилось все сложнее и сложнее. Но отступать нельзя – за мной Марита и бабушка. Я должна сделать все, чтобы им помочь.

– Платье нормальное, и то хорошо, – продолжал он оценивать мою одежду. – Да и то… как сказать, нормальное. С такими рукавами сезона два уже не ходят. Хотя о чем я? К вам в глушь пока мода дойдет, во Фринштаде поколение сменится. Да, с тобой в приличное место не сунешься! – Он еще раз окинул меня высокомерно-презрительным взглядом и добавил: – Ладно, чего здесь без толку стоять? Пойдем посидим в привокзальном кафе, поговорим. Там освещение плохое, никто не разглядит толком.

На языке так и вертелось: «Вы сейчас про свой тональный крем, фьорд Берлисенсис?» – но я сжала зубы и напомнила себе, что на мне лежит ответственность перед семьей. В глубине души еще теплилась надежда, что такое поведение – лишь маска, прикрывающая нежное, израненное несчастной любовью сердце, но уже так глубоко, что скоро ей, этой надежде, на поверхность не выбраться. Так и угаснет, заваленная слоями откровенного хамства и пренебрежения.

Он развернулся, не только не подав мне руки, но и не предложив помочь понести чемодан, и неторопливо зашагал к зданию вокзала, предоставляя мне полное право идти за ним самостоятельно. Хотелось плюнуть ему вслед, развернуться и ближайшим экспрессом уехать назад в Риойу. Но воспитанные фьордины не плюются на улице. Строго говоря, они вообще не плюются.

Я опять вспомнила о Марите и бабушке, ради которых согласилась на это сомнительное мероприятие, и решила узнать, о чем он хочет поговорить. Возможно, удастся прийти к компромиссу? Я сцепила зубы и поплелась за ним. Ноги болели так, что хотелось снять эти проклятые туфли и выбросить в ближайшую урну. Все равно они не вызывают у этого высокородного хама ничего, кроме насмешек.

Хам добрел до привокзального кафе – аккуратного, чистого и очень светлого. Запахи там тоже витали неплохие, сразу напомнившие желудку о необходимости иногда есть. Я уж было обрадовалась, но Берлисенсис нахмурился и сказал:

– Нет, слишком светло. Вдруг меня с тобой увидит кто из знакомых? Позора потом не оберешься Тебя сначала отмыть нужно, прежде чем в обществе показывать. Удружила мне бабушка, ничего не скажешь… Могла и поприличнее чего подобрать.

– Возможно, тех, что поприличнее, не устроили уже вы, – не удержалась я. – Я вот с вами разговариваю не так долго, но понимаю, почему вы сами никого не смогли себе найти.

– Хамишь, детка, – недовольно протянул он. – Можно подумать, мы с тобой уже в ратуше побывали. Да и после этого рот будешь держать закрытым, поняла? Фьордины рода Берлисенсис всегда отличались хорошим воспитанием.

По-видимому, это требование на фьордов не распространялось, поэтому стоит сейчас передо мной хам, равного которому я не видела. Подозрение, что ничего хорошего из моей поездки не выйдет, превратилось в твердую уверенность. Желание его слушать тоже помахало ручкой. Но… Марита… Марита и бабушка… Если Алонсо собирался жениться на Хильде в надежде, что поможет нам, я и подавно выдержу. Говорят, женщинам легче.

Полупустой зал ожидания Берлисенсис счел достаточно темным для беседы со мной. Он плюхнулся на жесткое сиденье, дождался, пока я сяду рядом, и уже приоткрыл рот, собираясь что-то сказать, как вдруг у него заработал переговорный артефакт. Новенький, с блестящими кристалликами, инкрустированный серебристым металлом.

– Привет, крошка! – жизнерадостно сказал он в трубку, ничуть меня не стесняясь. – Нет, не могу, занят сейчас. Как освобожусь, сразу узнаешь… Нет… Ха-ха-ха… Так вся ночь твоя! – Он странно на меня покосился и добавил: – Не эта, так следующая точно… Сказал же, занят… Да, пока, крошка, целую.

Фьорд небрежно сунул погасший артефакт во внутренний карман и перевел взгляд на меня:

– Ты мне сбила все планы на сегодня, – недовольно пробурчал он. – Так, давай быстро обсудим наше совместное будущее. Спальня у тебя будет отдельная, и это не обсуждается. – Он посмотрел на меня так, словно ждал бурного возмущения, не дождался, продолжил: – Содержание ежемесячное… – Названная сумма не впечатлила, слишком незначительная для семьи, кичащейся не только знатностью, но и богатством. Берлисенсис заметил мое недовольство и сказал: – Тебе хватит. Все равно моя жена в одиночку по магазинам шляться не будет, а у меня дел хватает и без того, чтобы тебя ежедневно выводить за покупками.

– Так понимаю, одно из этих дел как раз недавно вас и беспокоило?

Я выразительно посмотрела туда, куда он убрал артефакт.

– Правильно понимаешь, – осклабился он. – Предупреждаю сразу: менять ничего не собираюсь, меня все устраивает.

– А от меня требуется образцовое поведение, – с насмешкой сказала я.

– Естественно, детка. Моя жена не должна позволять лишнего с посторонними мужчинами. В твоем воспитании многовато пробелов, но четкие указания понять-то должна, не совсем же дура? Иначе смысла в нашем браке ни я не вижу, ни бабушка не найдет. Сама подумай, кому гулящая жена нужна?

Я промолчала, хотя с каждой минутой он казался мне гаже и гаже.