Приключения женственности - Новикова Ольга Ильинична - Страница 50

Алина с тех пор изменилась — стала решительнее, не сомневалась, а совершала поступки.

После разговора Женя приказала себе не есть и принялась наводить в доме порядок. Почувствовав, что набитый живот мешает наклоняться над веником, решила завтра поголодать, а сейчас сделать клизму. Когда снимала бра, чтобы использовать гвоздь, на котором оно висело, разбила лампочку. Мелкие осколки собирала дрожащими руками и ревела.

Чуть успокоилась только тогда, когда приготовила ванну и погрузилась в объятия горячей воды. Господи, как не хотелось вставать и бежать к телефону, оставляя на паркете мокрые следы.

— Она еще не пришла, не волнуйся, а? Извини, я стою босиком в коридоре…

Конечно, больше лежать не захотелось. Вода уходила очень медленно. Тонкой струйкой плохо работающего душа сполоснула тело. Хлопья пены пришлось смывать с ног водой из-под крана.

В полночь разбудил телефон. Сказать, что Алина уже спит? Не поверит. Тогда где она? Все лекции давным-давно кончились. Ну при чем тут я? Почему должна за всех отдуваться?! А телефон голосит без перерыва, неправдоподобно долго. Так и видно: бедняга в телефонной будке с каждой минутой все яснее понимает, что Алина его предает, и все сильнее надеется, что это просто телефон сломался. Женя положила на аппарат подушку — слышно, плед — звонит. Выключила свет, с головой укрылась одеялом. Забылась или заснула…

Сестра появилась в шесть утра, возбужденная, с горящими глазами, без намека на угрызения совести.

— Не волнуйся, я поспала. Маловато, правда… У Левы в мастерской диван дореволюционный. Ему одна княгиня на память подарила, — с новой, пугающей откровенностью говорила Алина. — А потом он меня провожал. Мы пешком всю Москву прошли. Соловьи поют. Никогда не представляла, что это так прекрасно…

Сонная Женя поплелась на кухню варить кофе.

9. ИТАК, МАРАЗМ КРЕПЧАЛ

— Итак, маразм крепчал. — Никита выключил программу «Время», достал из письменного стола лист белой бумаги, посмотрел на свет — верже, с лилиями, и стал решительно, почти профессионально расчерчивать ее «на троих».

— За Цукермана, я смотрю, взялись, как за Солженицера, — заметил Борода, тасуя колоду английских пластиковых карт.

— Иди-ка ты!.. — зло оборвал Никита. — Я теперь вне политики. Нажрался этого дерьма…

— Что стряслось, просветите невежду. — Борода выпрямился и даже перестал сдавать карты.

— Не трогай его, — посоветовал Саша. — Вызывали, угрожали, а на работе приняли меры.

Некоторое время посторонних разговоров не затевали. Каждый остался наедине со своими мыслями, сердитыми, горькими, которые где-то в воздухе сталкивались друг с другом, грозя превратиться в тучу.

— Отцы, я тут недавно Витюху встретил. — Борода меньше всех ощущал напряжение. — Ну, скажу вам, крепко он влип.

— Надеюсь, не по бабской части, — хмуро проронил Никита.

— Именно по бабской, как ты усек? — Борода опять не заметил, что наступает Никите на любимую мозоль. — Он сговорился с девицей с ромгерма, фигуристой такой, насчет фиктивного брака. Ей — деньги, ему — прописка.

— И почем же? — Саша свернул веер своих карт, перестав торговаться за прикуп.

— Что, интересно, сколько стоит свобода? — съехидничал Никита.

— Тыща. — Борода и сумму знал. — Прошло два года, насчет жилплощади ничего не уладилось, а от него требуют, чтобы выписывался. Если нет, заставят платить алименты — девица за это время родила. Не от Витюхи, конечно.

— Ну и дурак, — то ли рассказу, то ли мыслям о себе подвел итог Никита.

— Вспомнил, я же тебе «Лолиту» должен отдать. — Саша вышел в коридор и вернулся с книгой, распухшей от хождения по рукам.

— Ну что, ты тоже шокирован? — на всякий случай спросил Никита. Считалось недопустимым оправдывать влечение к нимфетке.

— Не понимаю, что за сложности с этим романом… — Сашу никогда не интересовало, из какого сора растут стихи, из чего приготовлено произведение. Он, как профессиональный гурман, оценивал только вкус и содержание полезных витаминов. — Это же не про запретную любовь к малолетке, а про избирательность чувства. Когда все остальные бабы просто противны, — поспешно снизил он пафос. — И показать это можно только на экстремальном материале. Ну, написал бы Набоков роман, в котором герой предан взрослой женщине — никакого же впечатления. Нет, это по-своему нравственная книга.

— Роман написан прекрасно, — согласился Никита и, желая возвыситься над всеми, изрек: — Но нравственность там и не ночевала.

— Слушай, у тебя ведь тоже была Лолита, — напомнил Борода, постукивая пальцами по столу и нервно соображая, можно ли объявлять мизер с двумя дырами в одной масти.

— Да нет, она только ростом маленькая. А так оказалась вполне сложившаяся…

Разговор о женщинах пошел по второму кругу, но предгрозовая атмосфера исчезла.

— И Женя со мной согласна… — Уйдя в свои думы, Саша сделал неверный ход и упустил возможность поймать мизер.

— А я одну из Селениных встретил совсем недавно в очень веселой компании. — Обрадованный ошибкой партнера, Борода откинулся на спинку стула и закурил. — Нон-конформисты, художники. Ребята, сразу видно, на платонические отношения не способны. «Девушка, я вас просто обязан написать», а потом раз — и на матрас.

— Да это наверняка была Алина! — рассерженно перебил Саша.

— Не сотвори себе кумира, — назидательным тоном сказал Никита. — Слухи о нравственности этих сестриц всегда были преувеличены. — В его голосе звучала явная мстительность. — Как насчет кофейку? — Никита поспешно бросил опасную тему: Саша, конечно, не будет требовать никаких доказательств, и все же, на всякий случай…

— От кофе теперь не отказываются. С первого марта двадцать рубчиков кило будет, — радостно объявил Борода, хотя ничего приятного в четырехкратном повышении цены не было.

— Сколько бы ни стоил — все одно бурда. Я вас настоящим, гранулированным напою, из-за бугра привезенным. — Никита принес из кухни большую пластмассовую банку с пузатой завинчивающейся крышкой, похожей на атомный гриб, и тут дверной звонок заиграл Моцарта. — Это отец, с задушевным разговором пришел. Сидите! — приказал Никита и пошел открывать.

— Буду я еще спрашивать!

В комнату ворвалось искусственно разъяренное существо в дубленке, рыжих сапогах на высоченных каблуках, с детским лицом, непрофессионально загримированным под взрослую женщину.

— Молодой человек! Помогите мне раздеться! — велела она Бороде. Присутствие растерявшихся зрителей сделало ее хозяйкой положения.

— Как ты посмела, после всего! — Никита выхватил у Бороды дубленку и попытался вернуть ее незваной гостье, но та, старательно не замечая его, плюхнулась на диван, взяла из пачки, лежащей на столе, чужую сигарету и вкрадчиво спросила у Саши:

— Огонька не найдется?

Только сейчас узнав ту самую Ларису-Лолиту, из-за которой Никиту выгоняли с работы, он автоматически полез в карман за спичками, но все-таки остановился — сообразил, что, дав ей закурить, еще сильнее укрепит позицию девицы, как бы станет на ее сторону.

Немая сцена была прервана появлением Никитиного отца.

— Что же ты дверь не закрываешь? — остановился он в дверном проеме. — Ребята? Здравствуйте! — И тут его взгляд наткнулся на Ларису. — Она? — Получив утвердительный кивок сына, подошел к девушке и сухо представился: — Юрий Борисович, отец.

Строгость и отсутствие агрессивности с его стороны поставили стену между Ларисой и остальными, она неестественно хихикнула и протянула ему руку с так и не зажженной сигаретой для поцелуя. Никитин отец сделал вид, что не понял жеста, повернулся к ребятам и с нарочитой вежливостью попросил:

— Позвольте на непродолжительное время лишить вас общества сей дамы.

Издевка, упакованная в изысканное выражение, достигла цели: Лариса прямо на глазах превратилась в жалкое, вульгарное создание, которое послушно поплелось за Юрием Борисовичем на кухню.