Приключения женственности - Новикова Ольга Ильинична - Страница 64

Три часа звучали тосты с шаблонным кавказским остроумием, с комсомольской удалью или неискренней российской широтой, и все это время виновник торжества простоял с бокалом в руке, послушно раздвигая губы в положенной по такому случаю улыбке. Утомился так, что сразу после юбилея загремел в больницу, правда, злые языки говорили, что он ожидал более весомую награду за свою не-брезгливость в исполнении партийных поручений.

Ни одного писателя из тех, кого Женя читала и любила, здесь не было. Сидевший наискосок детский классик с завидным аппетитом откушал все блюда, в такт речам опорожняя рюмки с водкой, деловито промокнул жирные губы, потом, предусмотрительно захватив свой портфель, подошел к Ивану Иванычу, без очереди зачитал свое поздравление и, не возвращаясь на место, покинул зал.

А Сергеев все суетился, со всеми советовался, когда же ему вручить только что вышедшую книгу юбиляра и адрес, текст которого сочинила и согласовала Женя, напечатали в машбюро, буквицу разрисовали худреды, а подписывали разноцветными фломастерами все сотрудники издательства. Директор под своей фамилией начертал: «С любовью!» — но так и не смог вычислить, какая же по субординации у него очередь, и послал дары по рукам. А когда Иван Иванович взглянул на них, проникновенно прижал обе кисти к губам и всем телом подался потом за вытянутыми руками.

От стыда за директора Женя покраснела и украдкой посмотрела по сторонам: наверное, все над ним смеются?.. Но, видимо, раболепие здесь никого не удивляло: гости болтали, с удовольствием поглощая редкие в обыденной жизни закуски и вина. Один, пытаясь встать, покачнулся, уронил стул, сосредоточенно принялся его поднимать и опрокинул большой бокал красного вина. Да это же зам из «Литературной молодежи». А может, уже и не зам, и не в этом журнале, раз позволяет себе так расслабиться на работе…

Ходили неясные слухи, что хотя там сплоченно ругают либералов, прогрессистов, но и друг друга едят постоянно. Кадровая текучка страшная. Сначала душевно пьют вместе, а потом с усердием уничтожают друг друга. Интересно, как там Светлане и Бороде живется? Наверное, скоро объявятся. Стоило о ком-нибудь вот так вспомнить, как он возникал в Жениной жизни. Так бывает, когда попадаешь в новое место Москвы и вскоре почему-то непременно снова там оказываешься.

И правда, Борода позвонил, как только Женя вернулась домой.

— Ты чего не на работе? — начал он с придурковатого вопроса.

Но Женя, не научившаяся пока никого осаживать, терпеливо объяснила, что после банкета ехать на службу смысла не имело.

— О, да ты в люди выбиваешься! А у меня как раз жизнь по швам трещит — вот обзваниваю всех по записнухе.

— Что стряслось? — Женя зажала трубку между плечом и подбородком, чтобы стянуть второй сапог.

— Придрались и якобы за нарушение дисциплины вытурили — я на свадьбу к сеструхе мотался. Понимаешь, все мне завидуют.

— Почему? — неучтиво изумилась Женя.

— Ну, старуха, это же ежу ясно. Я везде печатаюсь, все лучшие русские писатели — мои друзья… — Голос Бороды патетически зазвенел.

— Это кто же, Толстой, Достоевский? С ними и я дружу.

— Веселая ты баба, Женька! Слушай, мать, может, мы с тобой переспим? У тебя как, вечер сегодня свободный?

Женя ошарашенно молчала.

— Да ладно, ладно, останемся друзьями. Некоторые считают, что дружба даже выше любви, ха-ха-ха! А что ты можешь для меня сделать?

Борода ничуть не смутился и продолжал тем же тоном, каким говорят самоуверенные люди, не замечающие ни своего унижения, ни чужой обиды. Конечно, в его вопросе была своя эгоистическая логика: одну его просьбу Женя проигнорировала, так вторую просто обязана выполнить.

— Я подумаю. — Женя попыталась вежливо отделаться от бывшего приятеля или хотя бы оттянуть ответ.

Но хватка у того была железная:

— А что, сейчас ничего заказать не можешь? Меня и рецензирование выручит.

Все кандидатуры согласовывались с главной редакцией, да еще Кузьминичне надо объяснить, кто такой Андрей Гончаренко — при том, что ему уже завидуют, в издательстве-то его точно никто не знает.

— Послезавтра позвони, ладно?..

19. КТО ЭТО БЫЛ?

— Кто это был? Почему ты ему улыбалась?

— Нападение — лучший способ защиты. Ваши Танечки, Лерочки, Лидочки — это нормально, — засмеялась Женя. — Андрей Гончаренко приходил.

— Не знаю такого, — строго заметил Рахатов.

— Да Борода, я вам про него сто раз рассказывала.

— А-а. — Рахатов успокоился. По голосу, по Жениному смеху он сразу узнавал ее отношение к человеку, особенно к мужчине.

— Только ревность и может высветить человека из толпы, которая меня окружает. Да это и не толпа, всего несколько человек.

— Я тебя ко всему миру ревную. К подушке, на которой ты спишь. Любви без ревности не бывает, — беззащитно признался Рахатов.

Они пристроились на «черной лестнице», на скамейке с откидывающимися сиденьями, отправленной сюда в отставку из актового зала, где после ремонта прикрутили к старинному паркету псевдоплюшевые кресла. Лестница узкая, неудобная, ее наметили закрыть, а пока изредка пользовались, сокращая дорогу от одного кабинета до другого. Было слышно, как любопытные коллеги то замедляли шаг, а то и вовсе останавливались в следующем пролете.

— Как с рукописью дела? — Женя перевела разговор на тему, безразличную сотрудникам издательства.

— Твое начальство выкинуло пять новых и два юношеских стихотворения. Двусмысленно, говорит, про революцию написано, и вдобавок еще нигде не печатались. Я пробовал втолковать ей нелепость инструкции…

— Вот это фо па. — Женя попыталась скрыть суть небезопасного для Рахатова, да и для нее самой, разговора с помощью французской идиомы.

— Что-что? — Как настоящий советский писатель, не знакомый не только с другими языками, но и с джентльменским набором из самого тонкого словаря общеупотребительных иностранных слов и выражений, Рахатов решил, что просто не расслышал.

— Ложный шаг, — перевела Женя. — Совсем не так надо с ней себя вести, не мне же вас учить. Комплименты, цветы, ранние фрукты-ягоды… И ни в коем случае не говорите о литературе — она неуверенно себя в этой области чувствует и мстит каждому, кто завел ее на зыбкую почву.

— Как же она рукописи читает?. Как решает, что печатать, а что нет? На эту работу как попала?

— Слишком элементарные вопросы задаете. Пропускает лишь то, что уже печаталось, и в том виде, в каком уже опубликовано. Петр Иванович просил принести ваши сборники?

— Просил.

— Это не для того, чтобы с вашим творчеством получше познакомиться, а чтоб младший редактор сравнил, буквально с пальцем считывая тексты. И если вы строчку заменили, то начнется разбирательство — нет ли тут крамолы. То, что автор работает над старыми вещами, усиливает их — это ей в голову не приходит. Тем более с вами — у нас чтут только покорных и национально ориентированных, так сказать. Когда меня на работу брали, директор провозгласил, что в издательском плане на одного Рахатова должно приходиться два Викулова.

— И что же вы посоветуете?

Это «вы» уже перестало удивлять Женю. Каждый раз, когда разговор заходил об издательстве, она становилась для Рахатова человеком из другого мира, как будто падала задвижка, за которой скрывалась Женя — любимая женщина и оставалась Женя — служащая охраны, которая сопровождает его детище на всем пути священного превращения рукописи в книгу.

И тут слукавил. Хотел-то спросить: что вы можете для меня сделать?

Ничего. Если бы настоял, чтобы меня назначили редактором, то просто не сказала бы Кузьминичне, что в рукописи есть новые стихи, или отдала бы одно-два, чтобы спасти остальные. А сейчас надо изо всех сил скрывать наше знакомство. Всякий оберегает своего автора, словно вотчину от потравы, вмешиваться в книги других — преступление, которое осудит любой редактор.

Вместо ответа Женя посмотрела на часы и поднялась: