Приключения женственности - Новикова Ольга Ильинична - Страница 75

Немного легче было вести чисто литературные разговоры — дело в том, что Альберт Авдеич не силен был в определении жанра того, что вышло из-под его пера (машинкой он никогда не пользовался, перепечатывала ему секретарша, которой в благодарность разрешалось переваливать свои непосредственные обязанности на редакторов).

Как-то он прочитал свои стихи, где с потугой на остроумие рифмовалось «печка-речка» и «мороза-навоза».

— Есть какой-нибудь жанр про деревню?

— Эклога, — неосторожно проговорилась Женя. И чтобы он не воспринял греческий термин как насмешку — подходил он к виршам Альберта как корове седло, добавила: — Только это жанр серьезный, а у вас ведь вроде бы с иронией?

— Вот-вот, ироническая эклога — так можно? А первая буква какая?

— Э, — ответила Женя.

Через полмесяца эклога появилась на последней странице одного не очень популярного еженедельника.

— Евгения Арсеньевна, мы тут посоветовались — не скрою, мой голос имел решающее значение — и решили предложить вашу кандидатуру на пост завредакцией.

— Какой? — испугалась Женя.

— Как «какой»? Вашей.

— А Анна Кузьминична?

— Она уволилась сегодня на пенсию, по собственному желанию, — строго и отчужденно произнес Альберт. — Вы же понимаете, после той истории ей у нас делать нечего.

— Спасибо. — Больше ничего Женя не могла придумать. Наверное, надо было отказываться, сомневаться в своих силах. Но она любила работу, была уверена в себе и даже для приличия не могла предать эти чувства.

— Значит, посылаем документы наверх, вы согласны. Тут вот еще я хотел дать вам свою новую книгу… — Тон чуть-чуть изменился, но только тон. Никакого неудобства он не испытал. — Это сигнальный экземпляр. Вы не могли бы передать ее какому-нибудь критику — у вас ведь много знакомых — чтобы он напечатал рецензию на нее? Я надпись не делаю — это ведь неудобно будет… А вам потом подарю, когда авторские получу.

— Да, конечно, я постараюсь.

Женя изобразила, что все нормально, в порядке вещей. Протянула руку за книгой, опрокинув пластмассовый стакан с остро отточенными карандашами. Выходя из кабинета, больно стукнулась об угол книжного шкафа.

Что-то разладилось, она даже не могла естественно шагать — то увеличивала расстояние от поднятой ноги до пола и тогда раздавался громкий стук, то уменьшала его — нога проваливалась в пустоту, и Женя едва не падала.

Как теперь выполнить… приказ? Кого просить? Ну, фельетон мог бы Сашка написать, а положительной рецензией на эту графоманию кто захочет мараться? Хотя… он все-таки начальство. Временщик, но кто знает, сколько он так просидит и кем потом будет. Ладно, Сашка поможет. Обидно другое. Про заведование вставил скорее всего для того, чтобы заставить меня платить. Это только приманка.

И все-таки древние инстинкты в ней проснулись. В начальной школе Женя была звеньевой и гордо носила красную нашивку на правом рукаве коричневой формы, в пионерском лагере ее даже выбрали председателем совета отряда, и она с гордостью отдавала каждое утро рапорт пионерскому генералу. Это была вершина ее карьеры. Уже в старших классах не без труда отбивалась и от роли комсомольского вожака класса, и от членства в школьном комитете.

Голова заработала. Стала думать, как перестроить весь процесс, поменять планы, пригласить молодых, свежих авторов. Не пугало даже то, что на двенадцатую пятилетку уже все расписано и утверждено. Женя знала, сколько там бессмысленных книг, не нужных ни читателю, ни крупному начальству… Только их заменить — уже все пойдет по-другому.

— Как я рада! Как рада!

Валерия Петровна, попавшаяся Жене на лестнице по дороге в свою редакцию, обняла ее и расцеловала, больно уколов плохо выщипанными усиками над верхней губой.

— Чему? — непритворно удивилась Женя.

— Я всегда считала, что место заведующей должно быть вашим! — громко, так, чтобы услышали проходящие мимо, заявила Валерия.

— Тише, тише! Ведь еще ничего не решено, все еще сорваться может… — Жене стало стыдно, неловко, что на нее рассчитывают, а она может обмануть надежды.

— Молчу, молчу… Наши уже обсуждают, кого вы повысите. Чернова себя к вашим любимчикам причислила. Аврора вообще собирается на работу не ходить — мол, Евгения Арсеньевна цену ей знает и даст возможность работать дома. — Это Валерия доложила шепотом, крепко держа Женю за локоть в темном коридоре, ведущем в их редакцию.

Много раз и в этот день, и в другие приходилось Жене испытывать чувство самозванца. Особо усердные сразу же принесли ей на подпись корректуры. Как поступить? Объяснить, что она еще не назначена даже и.о. — скажут, боится ответственности. Подмахнуть не глядя? Ведь если хотя бы перелистать книгу, скажут, что она недоверчивая зануда. Украдкой посмотрев титульный лист, его оборот и последнюю страницу — самые уязвимые места, Женя исправила никем не замеченные несуразности и, сжавшись, поставила свою подпись. Так и представила, как над этой закорючкой, такой беззащитной, будут смеяться в производственном отделе: «Что это у вас за начальство объявилось? Приказа-то никакого не было…» И та, которая сейчас так смиренно ждет, начнет поддакивать, а потом согласно хохотнет.

Без сомнения, за эти заискивающие поздравления, совсем ей ненужные, придется расплачиваться, при любом исходе придется. Если не утвердят назначение, то отместка придет в виде презрения, даже ненависти, пропорциональной величине добровольного унижения. А если утвердят, то дорого они запросят за поддержку, значение которой сильно преувеличивают. Да и было у большинства только желание сглазить, которое уже потом, задним числом, выдадут за сочувствие, за одобрение. И обжаловать невозможно: все делается наедине, без свидетелей — никаких доказательств быть не может.

Конечно, при умении и лицемерной поддержкой можно попользоваться, не бояться непрочности этого материала, а решить, что один раз он выдержит, и выдать эту дешевку за мощный глас народа. На крепость и истинность в таких случаях проверять не заведено. Но Жене не суждено было научиться собирать в кулак все подобострастные улыбки и комплименты, чтобы потом, в официальной ситуации, потрясать им и словами: «Коллектив со мной согласен!» или еще решительнее: «Народ нас поддержал!»

Тем временем возня продолжалась. В начале лета Женю вызвали на беседу с вышестоящей инстанцией. Перед этим она попала под сильный ливень и простудилась. В субботу-воскресенье удалось отлежаться и сбить температуру, но начался кашель, приступы которого случались как раз в самые неподходящие моменты — в вагоне метро, например, из которого приходилось выбегать под брезгливыми взглядами пассажиров. На платформе кашель быстро проходил.

Перед тем как постучаться в нужную дверь, Женя положила за щеку розовую пастилку французского «Дрилла», на всякий случай. Оказалось, что первая инстанция, которая должна проверить пригодность Жени, стоит выше ее только на полступеньки, а может, даже рядом — разобраться трудно: название должности ни о чем не говорит, а деление на всем понятные классы чиновников осталось в дореволюционном прошлом. Этот человек часто бывал у них в издательстве, правда, трудно было понять, зачем. То что-то выписывал из карточек прохождения рукописей, то бессловесно сидел в углу на заседании главной редакции. Весной он ходил в темно-зеленой фетровой шляпе с изогнутыми на тирольский манер полями, на носу очки в тяжелой роговой оправе, а на лице всегда неприветливое, злое выражение. За такими в провинциальном Турове мальчишки бегали с криком: «Интеллихент, сними шляпу!» Никакого отношения к интеллигенции он, конечно, не имел.

Оказалось, что молчун он только в издательстве, Здесь же, в своих стенах, его словно прорвало. Получилась не беседа, а лекция. Сначала Жене резала ухо его неряшливая речь, натужное косноязычие, непременное повторение во фразе одного слова — стилистическое безобразие: «Меня последнее время угнетает, что все время забывают об исконном, русском…», «Служит примером бескорыстного служения», потом у нее запершило в горле, она передвинула пастилку из-за щеки на язык и принялась ее сосредоточенно сосать. Щеки разгорелись, глаза выпучились, пытаясь не выпустить слезу. Когда стало невмоготу, Женя позволила себе тихонько кашлянуть, одновременно подвинув стул, в надежде, что его скрип заглушит кашель. При этом она улыбнулась, чтобы страдание не так явственно читалось на ее лице, но собеседник ничего читать не собирался, а был занят только своим — составлением слов в бесконечный монолог.