Воин Донбасса (СИ) - Пересвет Александр Анатольевич - Страница 86

Ещё трое отрёхсотились легко. Среди них — старший машины. Который, как и опасался Кравченко, получил две пули в ногу. Одна — плохая, в коленку.

Этого перевязали, ногу перетянули, у остальных забрали документы и пригодное оружие. Разжились хавчиком — не слишком много, но хватит, чтобы скрасить обратный путь. Прихватили все телефоны и всё вообще, что было электронного. На подобного рода носителях попадалась подчас весьма важная информация. В том числе и для следственных органов. Летом их, бывало, забирали себе, но с внедрением армейской дисциплины был налажен и порядок сдачи трофейных цифровых носителей. Ну, там, где дисциплина внедрялась…

Что было на секрете, так и не узнали. Алексей не стал нарываться — кто там лёг, а кто уцелел, неизвестно, но если кто живой, то сейчас к обороне уже приготовился. А вести ночной бой фактически под задницей у врага, да не ради чего, — ну его в баню, есть способы поразвлечься и менее рискованные.

Вездесущий же Мишка был в курсе этой истории потому, что на следующий день от укропов поползли крики, будто «российско-террористические» войска захватили машину «скорой помощи» и на ней напали на счастьинскую больницу, где убили несколько врачей. Глупость очевидная и несусветная, но на шум надо было реагировать. Так что пришлось писать отдельный рапорт особистам. А уж от них объяснения дошли до Митридата.

— Так вот, — проговорил между тем Мишка. — «Айдаровцев» твоя наглость сильно опечалила. Типа, уже и дома покоя нет. Они, конечно, не знали, что в засаде участвовал именно тот Кравченко, с которым у них тёрки висят. Но решили, что столь оборзевшим сепарам надо хорошенько дать по рукам. Поскольку на передке это у них получается не очень, то обратились к своим привычным, карательно-террористическим методам. А тут на тебя им и информация подвалила. Вернее, кто-то там свёл всё по тебе в одну картину.

Ну, а дальше ты знаешь, — завершил Михаил. — Стали шерстить по базам, где такого вредоносного сепарюгу можно уловить. Обратились к резиденту, тот — к бандитам, что рынок недвижимости держат, — и вот мы имеем, что имеем!

— А что мы имеем, кроме раненой девчонки? — зло проговорил Алексей. — Эх, вот правильно казачки делают, что нациков сразу карают, в плен не берут. А мы…

— Ну-у… — протянул Мишка, лукаво усмехаясь. — Ты ж у нас солдат Империи. Тебе не пристало конвенции нарушать.

Митридат позволял себе иногда подтрунить — впрочем, несильно — над Лёшкиными убеждениями, складывающимися на этой войне. Шутил так Мишечка. Алексей знал это, как и то, что друг его — ещё и потому друг, что единомышленник. В основном. В базе. По частностям спорили. Да и служба Мишкина располагала к некоему политическому цинизму. Он просто знал больше, нежели полевой офицер.

И потому заслужил только лёгкого тычка кулаком в плечо. Пришлось даже привстать для этого, вызвав вопросительный взгляд официантки. Что она, заподозрила, что от давешнего мужичка заразились?

— Ладно, — переключился Мишка, стерев улыбку. — Теперь по тебе.

Он задумчиво посмотрел на Алексея. Потом повернулся к официантке и махнул ей рукой, подзывая.

— Давай, Юлечка, посчитаемся, — сказал затем. — А то пора нам. Дела у нас…

Что-то было в его тоне неприятное.

Алексей внутренне пожал плечами. Если даже опять какая-то неприятность, то ему просто некуда её деть. Переполнен. Одно только интересно — о чём ещё зайдёт речь?

Речь Мишка повёл уже на улице:

— Значит, смотри сюда, Лёха. Разговор у нас с тобой совсем не для чужих ушей. Пойдём с тобой пройдёмся потихоньку, к театру, до универсама. Вроде как за водочкой. Да по задам, по Демёхина. Незачем нам перед администрацией светиться.

Собственно, до универсама, что сбоку от театра имени Павла Луспекаева, было одинаково идти что так, что так. Прямоугольная планировка. На одном маршруте действительно надо пройти мимо здания ОГА, в эту вечернюю пору уже тихого и скучного. Чего или кого не хотел там повстречать Мишка, было не очень ясно, но раз тот так решил, то знает, что делает.

Улица Демёхина была воистину черна в это время суток. Темна, пряма и практически пуста. Лишь по бокам немногочисленные подсветки из окон домов. Прорезь в теле города, а не улица. Даром что самый центр, зады правительственного квартала…

Этой зимой в Луганске вообще было как-то… безвременно, что ли. Как стемнеет, так кажется, будто не шесть часов ещё, а девять или даже десять вечера. Темно и пусто, хоть сейчас комендантский час и отменён на новогодние праздники. После шести вечера переставали ходить маршрутки. А другого общественного транспорта в городе на данный момент не было. Вот и торопился народ пораньше до дома добраться.

И тогда город замирал. Город словно накрывался одеялом по вечерам и затаивался. Распластывался чёрной кляксой под чёрным небом ночи, замирая, будто в секрете. И только воспалёнными глазами окон сторожко всматривался в темноту.

Город войны. Военный город.

Впрочем, Лёшка другого зимнего Луганска почти не знал. Тот город, что был в его детстве, в детстве же и остался, и даже воспоминания о нём потускнели. И тот город был прежде всего летним. Может быть, потому, что уехал Лёшка отсюда маленьким, и воспоминания заслонил Брянск — почему-то как раз больше зимний. Или потому что в нечастые наезды сюда из дома к бабушке с дедушкой жил он в основном у них в Алчевске. Да и приезжал к ним на летние каникулы, и когда выбирался в Луганск — это был летний Луганск, светлый, живой, словно искристый…

А этот, тёмный, замёрзший и замерший город — это было болезненно. Темнота его ледяных улиц невольно навеивала строки из любимого в школе Блока. «Чёрный вечер, белый снег…» — и как там? — «Поздний вечер. Пустеет улица. Один бродяга сутулится»…

Разве что вот сейчас нету того знакомого бродяги на остановке. Смылся бомжик домой. Рабочий день кончился…

Все революции, что ли, у нас в России одинаковые? Чёрный вечер, белый снег. Ветер, ветер на всём белом свете… Патрули. Правда, не двенадцать с винтовками. Четверо на джипе. Но суть та же — ночью любой прохожий полностью в их власти.

Хорошо, что с Мишкиными документами патрули не страшны. Да и у него, Алексея, всё оформлено, как надо. Но и это — на кого нарвёшься ещё. А то вон в августе… Да и в сентябре бывало — где патруль, а где тот же патруль на промысел вышел, зажим-отжим. Это тоже, что ли, закон революции? — всякую жмуть наверх поднимать…

Бабушкино слово. Что оно означало и откуда взялось, она не объясняла. Говорят, мол, так и всё. Она вообще как-то особенно говорила, бабушка. Не «перевернёшься», а «перемекнёсси». Не «давеча», а «дайче». В таком роде.

Метнулась в мозгу картинка-воспоминание, какой она выглядела, когда вывозил он её в Россию, когда везли тело отца. Замкнувшаяся, деревянная. Враз помутневшая. Не от мира сего. Словно уже отказавшаяся жить…

Ну, гниды, вы мне и за это заплатите! Заплатили уже, и ещё заплатите. Фигня, что всего двое вас осталось, убийц. Это если у обычных солдат просто мозги промыты, и карательная реальность АТО быстро ставит их на место, то нацисты из добровольческих батальонов все — упоротые. Эти точно пришли убивать просто за разномыслие с ними. За невосторженность мыслей по отношению к Бандере и к древним украм, что выкопали Чёрное море.

Так что валить вас не перевалить. Поэтому я не буду торопиться в ваших поисках, Кирилл Вызуб и Валентин Безверхий. Клички Гром и Лихой. Ишь! Начальнички, хотя хрен их разберёшь, в батальонах этих карательных, кто за что отвечает. Водят людей — и ладно. Будем надеяться, сведёт нас с вами дорожка узкая, гражданской войной проложенная… А до тех пор проредить бы вас, нацистов, побольше. Чтобы не пёрлись к нормальным людям дурью своей их насиловать, чтобы закаялись даже пытаться превращать русских людей в свидомую подпиндосскую нечисть. Чтобы гадились под себя от страха поднимать руку на Донбасс, на Россию, на Империю!

Впрочем, не до рефлексий. Вид у Мишки был задумчиво-тихий, что никак не было похоже на этого холерика-экстраверта. Похоже, действительно что-то важное держит в рукаве.