Вира Кровью (СИ) - Пересвет Александр Анатольевич - Страница 28

Не опасно было слово с корнем «вата» произносить? Хотя присутствие россиян зашифровано — лучше не придумаешь!

— Может, просит теперь, твой заедет, заберёт? Всё равно, мол, на машине и по пути. Он в Счастье, племянник-то, прям у станции. Работает там. Адрес запишешь?

— Хрена се, по пути! — возмутился Алексей. — Это мне какой крюк делать! И поздно уже, скоро закроют всё на ночь! У него, что ли, ночевать мне? Подумаю, но не обещаю. Позвоню тогда. Всё, целую…

Не стоит говорить больше тридцати секунд. Не верится, конечно, что у хохлов столь тотальное прослушивание всех мобилок организовано, но бережёного Бог бережёт. Да и ясно уже всё: парней наших завезли в Счастье. А там где их держать как не на ТЭС?

И как такую точную дислокацию определили? Вроде, там в пределах соты только может быть. Хотя смотря какую аппаратуру гэбэшникам шефы передали. Вон, у тех же «артельщиков» — такие есть средства определения цели по месту, что чуть ли не отдельный укропский «Поднос» в состоянии засечь. В общем, повезло им с участием гэбэшников в операции…

— Давай, Вова, — сказал он. — Верти баранку к Счастью, пока не стемнело. Нам ещё вокруг станции осмотреться надо…

За дверью протопали, что-то пробубнили. Раздался короткий вскрик, потом послышалась возня. Кого-то проволокли по коридору. Может быть, даже кого-то из двух ребят из писательской делегации. На допрос. Как в гестапо.

А что? Даже воображения напрягать не надо, чтобы представить, как оно тогда было. Может, и в войну гестапо в этом же здании располагалось — каратели обычно вольно или невольно демонстрируют преемственность друг у друга.

Всё остальное сходится. Холодный подвал, стянутые за спиною руки, завязанные глаза. Избитое тело… Грамотно избитое, без синяков и переломов. Эти характерные звуки за дверью камеры.

Фашисты в допросной. Такие же фашисты. Разве что говорят не по-немецки, а на мове своей хуторской.

А что? И на той войне бандеровцы с удовольствием исполняли роль допросчиков и переводчиков при гестапо. Легко представить, что гестаповцы просто ушли спать, предоставив заключённых произволу своих местных подручных…

Мешки сняли, пригнув головы, и завязали глаза тряпками. В промежутке Александр смог увидеть помещение. Пол в виде неровно залитого и растрескавшегося бетона. Стены в кафеле, замызганном, потрескавшимся, частью обвалившимся. Очень похоже на какое-то предприятие. Промзона? Или ТЭС? Стоят же «айдаровцы» на ТЭС!

Если это она, есть шанс на спасение. По ту, нашу, линию фронта не раз слышал Александр разговоры о том, что между «айдаровцами» и персоналом станции отношения далеко не идиллические. А даже прямо враждебные. Щемят каратели сотрудников, называя такими же «сепарами», что и «на той стороне». Часто избивают, отбирают что понравится. К женщинам пристают. В общем, ведут себя как натуральные оккупанты или полицаи в войну. Постоянные подозрения в саботаже и работе на противника, а потому — регулярные репрессии. А по пьяной лавочке просто терроризируют людей.

Разговорам таким можно было верить, потому что общение между людьми на гражданском уровне не прекращалось, несмотря на разделившую их линию фронта. Оставались родственники, друзья, бывшие теперь уже сослуживцы. Наконец, просто земляки, которые ходили друг к другу прикупиться товаров — у кого что дешевле, — или снять денег с карточки, поскольку украинские банки в ЛНР не работают. А старики ЛНРовские — ещё и пенсию получить на украинской стороне, в дополнение к той, что только в декабре начали кое-как платить в Луганске.

Надежда на «своих» была, конечно, призрачной. И всё же таять не хотела, несмотря на трезвые уговоры. С ней было легче, особенно, когда с них, задержанных, снимали обувь, срывали верхнюю одежду, обыскивали, отпуская глумливые замечания. Вокруг веселились «айдаровцы», обмениваясь людоедскими замечаниями на тему, что надо бы сделать с пленными москалями, да ещё и нагло напавшими на их товарищей. Да не просто москалями, а с писаками, главными путинскими холуями и создателями путинской пропаганды. Передёргивали затворы, пугали.

После этого их снова затолкали в машину. Отвезли недалеко, по асфальту. Вытряхнули, спустили по ступенькам и развели по разным помещениям. Как по камерам. Руки вновь заковали сзади, так, чтобы посильнее болели в суставах. Нги перетянули стяжками. И оставили лежать на холодном бетонном полу.

Так прошло ещё несколько часов. Время висело, как бревно на ногах у поднятого на дыбу. То, что оно существовало, проявлялось лишь в нечастых звуках снаружи.

Кого-то протащили по коридору, тот невнятно мычал. Что же за место такое? Про Половинкино говорили так, будто там их тюрьма, «Айдара». А здесь? Изолятор временного содержания? Сто-то вроде частной тюрьмы этого урода? Вряд ли. У нацбатов, конечно, та ещё махновщина, но чтобы собственную тюрьму содержать…

Хотя что он знает о тюрьмах нацистских батальонов? Вот Голощёкин, прежний корреспондент — тот да, реально успел тут многое узнать, понять, успел во многое вникнуть. Может, вернут парня сюда, когда его, Молчанова, больше не станет…

Интересно, чем-нибудь наградят посмертно? Как этих, ребят с ТВ. Вообще-то телевизионщики воспринимаются с куда большим пиететом, нежели они, простые агентские журналисты, фактически не известные широкой публике. Хотя именно их сообщения зачитывают телевизионные дикторы в новостях. Может, медаль какую? Нет, не для себя. Ему-то будет всё равно. Для семьи. Для Маришки и Павла. Льготы не льготы, но хоть какое участие со стороны государства… На худой конец, похоронят за счёт агентства, сколько-то деньжат подкинут. Должны ведь?

По-любому, уйти нужно достойно. Никакого сотрудничества. А если будут любовно болью терзать, как обещал этот подонок с хвостиком? Сломают? Заранее не скажешь. А значит, надо извернуться, что-то придумать, чтобы убили сразу. Упросить, например, чтобы руки развязали. Да накинуться на их главного. Может, тогда пристрелят? Или оскорблять его, выводить из себя, чтобы тот приказал расстрелять наглого пленника? Думай, голова, думай! Не обращай внимания на боль. Пусть она, боль эта проклятая, мобилизует, а не отупляет…

Глухо раздались два выстрела. Кто-то закричал. Господи, уж не писателей ли моих казнят? Нет, вряд ли. Нужны мы.

Кого-то ещё за дверью проволокли.

«Хвостатый», когда Александра, наконец, привели к нему, первым делом самодовольно поинтересовался:

— Слышал выстрелы?

Александр подтвердил кивком головы.

— Террорист. Отказывался говорить, вообще сотрудничать не хотел. Надеюсь, ты окажешься умнее, Молчанов.

Если ты, дурашка, думал этим испугать, то наоборот — дал надежду. Только бы руки развязали!

Нет, тоже не лыком шиты. Перековали в наручники уже спереди. Александр попросился в туалет, пригрозив, что иначе наделает прямо тут, в комнате. Боевик, которые отводил в замызганный клозет, заявил, что пусть сам достаёт свой грязный отросток. Не баба он, мол, чтобы сепару штаны снимать и щупать.

Некий тактический выигрыш был налицо: ноги оказались свободны, а руки… Пусть и закованы, но спереди, ими можно многое совершить, чтобы нарваться на смерть…

Вот только с этим пришлось погодить. Уж больно интересный разговор завёл «хвостатый».

— Знаю, о чём ты думаешь, Молчанов, — сказал он. — Мол, сейчас изображу покорность, а на пресс-конференции выскажу, что думаю. Знаем, бывали случаи. Только зря ты на это надеешься. Мы записи с вашим признанием здесь заготовим. Не здесь конкретно, в другом помещении. Но всё равно под нашим контролем. Сегодня же ночью. Чтобы завтра с утра был материал для демонстрации. Поэтому всё равно скажете всё, что мне надо. А как там, в Киеве, вас дожимать будут, мне уже не важно. Главное, что здесь я буду с эксклюзивом на вас. И здесь, и в Киеве, и даже в Москве.

— «Даже»? — язвительно поинтересовался Александр. — В Москве? Вы ж её ненавидите.

— И что? — лениво парировал боевик. — Москва всё равно большой информационный рынок. Ежели там прозвучишь — здесь горизонты расширяются. До войны так было. Сейчас-то вы агрессоры, с вами всё порвано. Но масштаб остаётся. Если я здесь что-то сделаю, что на уровне Москвы перетранслировать будут, — я тут на коне, в общеукраинском масштабе, понял? Раз, другой — и европейские контракты подвалят…