Вира Кровью (СИ) - Пересвет Александр Анатольевич - Страница 33

Душу на покаяние.

К этому моменту разведчики вызнали уже всё, что можно установить наблюдением: сколько постов снаружи — один, как они контролируются изнутри — спорадически, как и как часто сменяется караул — раз в два часа, как ведут себя часовые — вольно.

По результатам сей исследовательской деятельности было установлено, что укропы службу тянут как попало, разгильдяют вовсю, за периметром не следят и вообще разговаривают громко и нечётко. Что может означать дополнительное нарушение устава внутренней и караульной службы вследствие употреблённых внутрь организма спиртосодержащих напитков. Причём нарушение систематическое — судя по тому, что оно запросто происходит в карауле. Да и когда укропы на этой войне трезвыми бывают?

И вот когда оставалось только всем этим воспользоваться в условиях не более сложных, нежели в сержантской учебке, и Еланец уже подполз на дистанцию броска, к фактически упакованному уже часовому, вывалился из двери пансионата второй с криком: «Дай курыть!».

Нет, ну где логика, а? Как раз тот, что в помещении, должен себе иметь сигареты в заначке, а вот тот, кто снаружи, обязан бдить в ночную тьму и мечтать смениться с поста. Тем более что в ночь подморозило, а это чучело стоит в простом бушлате.

Нет, Донбасс, конечно, далеко не Новосибирск, где иной раз в карауле тулуп так заиндевеет, что кажется — подожми ноги, и так и останешься в нём висеть, стоящем колоколом. Но и тут январь месяц — он не май ни фига. Так берцы такой часовой в караулке снимет после смены — а яйца из штанин вывалятся. И по полу загремят.

И вот вам картина маслом! Вместо одного замёрзшего и потому ни на что не смотрящего часового стоят два урода посреди двора, курят и треплются по-украински о каких-то выплатах, которые им должны, но когда дадут и дадут ли — «це пытання». А Витька во всём гражданском лежит в пяти шагах от дорожки и ни хрена с фоном не сливается!

Вот, сука, прав был майор Передистый, когда говорил: «Устав есть закон военнослужащего! Его соблюдение — долг, его нарушение — смерть!». Этим хохлам что, устав не писан? Добровольцы, блин, волонтёры хреновы!

И не подстрелишь их просто так — вон, в здании пара окон светится. Не спит кто-то. А кому не спится в ночь глухую, если он находится в расположении воинской части? Правильно, дневальному, дежурному по роте… И какому-нибудь офицерскому… ладно, уроду. Который то ли пьёт в кругу сослуживцев. А значит, дойдя до кондиции, пойдёт проверять боеготовность вверенного подразделения. Либо просто по жизни из штанов выпрыгун и сейчас, оставленный на хозяйстве в качестве дежурного офицера, выжидает ночи поглубже, чтобы с кайфом навалиться на задремавшего дневального.

Картинкой вспомнилось, как в училище их как-то вот подобного градуса офицеры погнали воевать с Китаем…

— Рота. Подъём! Тревога!

Дневальный орёт так истошно, будто попал в руки банды гомосексуалистов.

Обратный путь из брянского лета, квартирки на улице Ново-Советской и от девочки, которая сидит напротив тебя в коротеньком халатике, открывающем зелёные трусики, на стылый пол казармы в зимнем Новосибирске занимает десятую долю секунды. Взлетают синие птицы одеял, белые призраки курсантских тел низвергаются с коек, десятки пяток выбивают дробь, приземляясь на холодный пол, дыхание и кряхтение сухих глоток,— тревога, рота, твою мать!

Быстро! Будущих офицеров учили очень быстро строиться по тревоге. Отделенный сержант Ганыш ещё не прочистил горлышко со сна, а курсант Кравченко — шапка на голове — уже в штанах. Ещё полсекунды — обе ноги сразу нырь в сапожки! Гимнастёрку в один рукав, подхватил ремень и бегом к выходу из казармы, на ходу просовывая руку во второй рукав и застёгивая ремень и пуговицы.

За 15 секунд взвод в строй становится! Только для чего это надо? Неисповедимы пути военного разума…

Голос ротного подгоняет:

— Быстрей, воины, мать вашу! Бушлаты, рукавицы надеть!

И:

— Открыть ружпарк!

Опа! Что-то серьёзное! Три часа ночи — непохоже, чтобы на стрельбище собирались…

Обидно было, помнится, в самом начале службы расставаться с иллюзией. Но, оказалось, это только в кино так солдатики оружие расхватывают — по порядку, автомат за автоматом, как на конвейере. На самом деле перед курсантом сейчас только одна богиня мысли летает: скорее взять, что надо, и в строй! Потому в ружпарке — толчея: один рвётся к пирамиде за своим автоматом, а другой уже бежит от неё, третий им двоим мешает, подсумок хватает, четвёртый в дверях с пятым сталкивается…

А ротный с замполитом, который по воспитательной, но которого звали по-старому, стояли уже нетерпеливо в хрустящей снежной ночи, когда перед ними постепенно затихали, выстаиваясь, курсантские шеренги.

Отцы-командиры брезгливо кривили губы и начали своё сообщение с определения, откуда эти недотырки курсантские все появились. Никакого открытия в биологии, они, впрочем, не сделали. Впрочем, они и не про биологию речь свою вели.

И в том, куда будущие офицеры с таким подъёмом дойдут — тоже не было ничего нового. И что с ними сделали бы, если бы…

А дальше…

— Рота, равняйсь! Смиррно! — пророкотал товарищ майор Брюховецкий, как звали командира роты.

Помолчал несколько секунд.

Между курсантами просачивались к земле снежинки, тихие, как разведчики в тылу врага.

Сбоку горела жёлтая лампа, освещая запорошённый свежим снегом круг и делая людей не соответствующими прочему затемнённому миру призраками.

— Товарищи курсанты! — словно решившись, продолжил командир.

Сглотнул.

— Сегодня, в один час тридцать две минуты ночи китайские войска силами до двенадцати армий пересекли границу Российской Федерации!

Сделал паузу. Получилось красиво. В тишине кто-то потерянно ахнул.

— За прошедшее время китайские войска на трёх направлениях вклинились на российскую территорию на расстояние до двадцати километров! — продолжал Брюховецкий ронять отрезающие мирное прошлое слова. — Захвачены города Благовещенск и Хабаровск, тяжёлые бои идут на Читинском и Владивостокском направлениях… Наши войска несут тяжёлые потери, — довершил он картину далёкого апокалипсиса.

Рота молчала. А что тут скажешь? Да и команда «Смирно» не располагает к участию в дискуссии.

Видно только, что строй покачнулся немного.

Собственно, в себе Алексей никакой особой тревоги не чувствовал. Пошлют — повоюем. Было, скорее, некое ощущение взгляда в обрывающуюся у самых ног пропасть. И подсасывание в том месте, где у мужчин хранятся будущие дети.

Но и трепета боязливого не было. Был могучий интерес: ой, какая новая жизнь теперь начнётся!.. И живая готовность в эту жизнь окунуться.

В общем, не согласен был Алексей с тем курсантом, который ахнул.

Брюховецкий тем временем продолжал:

— Наше училище поднято по тревоге и готовится к переброске в район боевых действий. Задача нашей роты — самостоятельно, на лыжах, добраться до аэродрома в 19 километрах к северо-востоку и быть погруженной в самолёты. Нам придётся поторопиться, товарищи курсанты: события на Дальнем Востоке не терпят, выбито много офицеров, вам предстоит их заменить в строю. Вылет назначен через три часа, в шесть ноль-ноль…

На этом месте волна готовности затопила курсанта Кравченко. В ней утонул первый, самый естественный вопрос, который должен был бы у него возникнуть: какая, на хрен, замена выбывших офицеров курсантами-первокурсниками? В этом случае естественнее заменить их сержантами срочной службы.

Впрочем, под этой волной готовности к самопожертвованию барахтался, судя по всему, не он один. Потому что никто, ошеломлённый поведанной майором Брюховецким новостью, не догадался озаботиться вопросом, отчего никто больше не бегает по военному городку, почему не слышны звуки процесса приведения других рот в боевую готовность, почему, наконец, надо передвигаться до аэродрома на лыжах, если в училище есть свой автопарк? И какой, к чертям, аэродром к северо-востоку, когда военно-транспортная авиация базируется на Толмачёво, а он, вообще-то, к западу и, вообще-то, через город надо идти… ага, на лыжах! Или на Ельцовку, что ли? Так тот аэродром — к северу…