Вира Кровью (СИ) - Пересвет Александр Анатольевич - Страница 48

— Хотите сказать, что если бы её тогда не дёрнули, то всё могло быть иначе?

Врач опять развёл руками.

— Точно сказать нельзя — мы ведь МРТ не сразу сделали. Но симптоматика была вполне положительной. Ушиб головного мозга — распространённая травма, особенно в условиях войны. Если бы ей был гарантирован полный покой… Мы не знаем, как с ней обращались… похитители. Опрокидывание, тряска в машине, возможные удары — всё могло повлиять.

Примите мои самые искренние соболезнования…

Остальное было — чернота.

Посмотреть на Иришку не дали: «Знаете, лучше не надо — сами понимаете: операция, вскрытие…». Он, впрочем, и не настаивал. Почему-то вдруг захотелось вовсе не видеть её мёртвой. Вроде пока не видишь — она живая. Рядом твоя девушка. Но просто временно не до встречи с ней. И у неё тоже дела. Но так-то вы рядом. Вот закончатся дела, и встретитесь…

Встретитесь…

Не хотелось видеться и с матерью Ирины. Ту больница уже известила, и она сидела в фойе, вся чёрная, с красными клубками набухших глазных сосудов. Алексей к ней всё-таки подошёл, сочтя себя не вправе просто пройти мимо. Но сказать было нечего, когда она глянула на него устремлёнными куда-то в собственную глубину зрачками. Да и что скажешь фактически незнакомому человеку? Мать знала, конечно, что Ирка встречается с офицером, ночует у него, — так что ж с того? Взрослая уже, сама мать. Но к знакомству с дочкиным мужиком не стремилась, а Алексей — так и вовсе… Один раз и виделись — когда заезжал к Ирке домой после того взрыва, забирал вещички её для больницы…

Посидел рядом, сказал что-то. Малоутешительное, наверное, потому как самому нечем было утешиться.

Да, знал он — даже не верил, а знал, ибо нередко чувствовал сам присутствие отца рядом, — что смерти нет. Нет смерти. А есть просто переход личности за грань нашего восприятия. Знал он ещё также, что душа — есть. Ибо достаточно навидался того, как тускнеют мёртвые тела, как некрасивы они становятся. Безобразны. Без-образны. Без души. А значит, душа есть, и это именно она покидает тело, переходя просто на другую грань существования. Ибо бессмертна.

Всё так, конечно, но откуда столько боли! Боли по Ирке, по этой веселушке, по девчонке, не ломавшейся под жизненными передрягами, всегда умевшей находить положительное и замечательное в самых сложных обстоятельствах.

Господи, она ещё и завещание ему оставила — Настю! Как она сказала? — «если меня не будет, прими Настю»… Что-то уже тогда чувствовала?

И вот он был с Настей в эту ночь, а Ирка наутро умерла… Может, что почувствовала? Душою той же. Вылетела из тела, устремилась к нему, Алексею, почувствовав мощный выплеск душевной его энергии во время сложного и рискованного выхода. А застала его уже с Настей. Посмотрела на них, расстроилась… Потом по доброте своей и благородству решила им не мешать. И решила не возвращаться…

Получается, это они виноваты в её смерти? Да не они, а он! Ведь это был его выбор. Пусть Ирка не знала ещё, но ведь он-то внутренне действительно ушёл к другой женщине! А она пусть и не знала, но чувствовала ведь! Сама говорила тогда…

Так и просидел он с матерью Ирины минуты две, пустея душой от осознания неисправимой уже вины своей. Потом всунул ей все деньги, что были с собой, — надо потом заехать, отдать ещё, из тех, что хранились в долларах на будущий обмен. И пошёл прочь…

Ирку хоронили через день. Как положено — на третий.

Чёрный микроавтобус — почти такой же, на котором их группа выезжала на крайний выход — долго стоял возле морга. Словно не решаясь подступиться к тяжёлому своему долгу — отправке человека в последний путь.

Небо время от времени светлело, пытаясь разродиться солнышком, но потом, словно вспоминая о траурной церемонии, снова мрачнело и хмурилось.

Издали изредка побабахивало — сводка с утра извещала о встречных боях в Станице Луганской и Счастье. Какие могут быть встречные бои в Счастье, было не очень понятно, — разве что принять в расчёт Куляба с Ведьмаком, что позавчера были отправлены в Станицу на разведку и, похоже, наворотили такого, что бой идёт там до сих пор.

Можно было бы пойти самому в тыл укропов, чтобы дать выход всё более и более копившемуся гневу. Но Бурана с ребятами освободили на эти дни от службы ввиду особых обстоятельств. Да и должен он был отдать последний долг Иришке и её семье…

Алексей всё же увидел Ирину мёртвой. Нет, не стала она некрасивой. Лежала, как будто просто заснула. Даже хотелось дунуть ей в носик и сказать: «Проснись, засоня!». И душа её словно не отлетела, а будто тоже — заснула. И сейчас пошевелится от лёгкой щекотки, проснётся и улыбнётся светло Иркиными губами, как умела та светло и радостно просыпаться по утрам…

Но нет, не шевелилось Иркино лицо. И души её рядом не чувствовал Алексей. И от этого ещё больше заполнялось его сердце тоской и… злобой. Тоскливою такой чёрной злобой…

В тот день, когда Ирка умерла, он говорил с Митридатом.

Вернее, сам день начался со звонка Мишки. Тот, почему-то довольный, рассказал о довольно серьёзном обострении в районе Станицы Луганской. Оно и верно — буханье взрывов было ночью ощутимо, ещё когда Алексей сидел, а потом лежал с Настей. Проблема, однако, состояла в том, что было непонятно, с чего вдруг укропы возбудились настолько, что сами стали стрелять по своей же территории. А там действительно — зажгли ДК, попали в детский сад, разрушили сколько-то домов. Вот Мишка и хотел уточнить, не отправлял ли Буран тех двух освобождённых ополченцев на Станицу.

Потом с тем же вопросом обратился Перс, когда уже в расположении Алексей сдавал ему рапорт. Здесь удалось выяснить некоторые подробности — в объёме, в каком их довели до командира ОРБ.

Оказалось, уже на исходе ночи в близком тылу укров, как раз в районе ДК, началась интенсивная стрельба. По звуку — стрелковка с гранатомётами. Что там могло быть, оставалось непонятным: дом культуры в Станице Луганской был обычной «стекляшкой», к обороне не очень пригодной. Совсем, то есть, непригодной.

Затем укропы открыли огонь даже артиллерийский, причём частично — по нашим позициям. В ответ наши стали тоже пулять, а отдельные подразделения выдвинулись вперёд и завязали бой. В Валуйском вроде бы встречный бой идёт, есть потери. Но поскольку там стоят казаки Головного, толком ничего не известно. Самого Головного уже вызвали в штаб, но тот в своём Алчевске, скорее всего, сам ничего не знал. Во всяком случае, по телефону отвечал невнятно. Поэтому разведбату поставлена задача послать туда группу, чтобы всё увидеть и оценить профессиональным оком. Он, Перс, собирается отправить группу во главе с Кулябом, если у зама по боевой к нему замечаний нет. А заодно вот и интересуется, не те ли освобождённые пленные устроили кипеш в Станице по приказу Бурана?

Против Куляба возражений у зампобою не было. Первое негативное впечатление о нём сменилось на вполне хорошее — молодой, но хваткий и грамотный парень. Чуток горячий, но это пройдёт с опытом. По поводу же устроителей кипеша в Станице ничего определённого сказать не может, поскольку никаких отдельных задач и приказов казачкам не ставил. А просто отпустил в последний момент, как и сказано в рапорте. Но он, Буран, не исключает, что это действительно могли быть его «крестнички». Поскольку те вполне могли себе подумать прорываться к своим же «призракам» через свою же казачью Станицу Луганскую.

Примечательно было также, что прилетело по Весёлой Горе и Жёлтому. Есть раненые, перебит газопровод. Скумекали укропы, как ушла Бурановская ДРГ? На «контрабасов» вышли, задержали кого? Не исключено. Даже — скорее всего. И теперь по своей карательской манере действуют: не догоню, так хоть через мирняк отомщу. Значит, передали свои горячие пожелания заряженные Бураном покойнички в пансионате? Это уж наверняка!

Доппакетом каратели обстреляли Славяносербск, Пришиб, Смелое. По площадям били, суки, не по позициям — из «Градов» и миномётов. Чтобы чисто террор навести. Наши дали ответ по позициям «Айдара» в Трёхизбенке.