Вира Кровью (СИ) - Пересвет Александр Анатольевич - Страница 71

Тот не отвечал. Только ещё раз облизнул пересохшие губы.

Потом проговорил хрипло:

— Я не хотел… Случайно вышло. Испугался…

— Сидел бы ты у себя в Коростене, Валентин, — посмотрев на него тяжело, проговорил Алексей. Такой страх он знал. Иррациональный, внезапный, он заставляет действительно палить во все стороны, особенно молодых бойцов. Но участи Лихого это не меняло. Известны про него и другие эпизоды. Слишком тяжёлые, чтобы эту тяжесть могла выдержать одна ниточка жизни… — Носил бы вышиванку, скакал бы себе по вечерам на радость соратникам. Не ходил бы ты к другим людям, чтобы заставлять их жить так, как хочешь ты, а не они сами. Кто ты такой, Валентин, чтобы заставлять их? С чего ты взял, что можешь устанавливать в стране свои порядки? Только потому, что выскакал на майдане государственный переворот?

Лихой, вовсе не лихой уже сейчас, не отвечал. Возможно, его отвлекала работа, которую делали пальцы Алексея Кравченко.

Они делали из шнура петлю.

— И был бы ты, Валентин, уважаемым членом общества, — продолжал между тем Буран. — Своего неуважаемого общества, но это неважно. Потому что мы с Донбасса не пришли бы к вам и не стали срывать с вас вышиванки. И убивать за то, что вы недостаточно восторженно относитесь к товарищу Ворошилову. И жил бы ты у себя, как хочешь, работал бы. Когда-нибудь, может, даже образумился и допетрил собственным мозгом, что нация — не понад усе, а вообще — херня и фикция. А что главное — народ. Который состоит из людей разных и думающих по-разному, но остаётся единым народом единой страны. И Украина вполне могла когда-нибудь такой стать — единой страной разного, но единого народа.

Петля была готова.

— Но тебе не сиделось дома, Валентин. И ты пришёл убивать других людей за то, что они думают не так, как ты. И тем самым ты убил, Валентин, то единство народа. И значит, убил ты единую Украину, Валентин. Ты, Валентин. Ты — убил Украину.

Кравченко помолчал. Вдруг пришла усталость. Кому он тут лекцию-то читает?

— Ладно, мотивировочную часть будем считать зачитанной, — сменил тон на жёсткий Алексей, поднимаясь на ноги. — Шрек, Дядя Боря, давайте-ка, подтащите его вон к тому деревцу. Как раз подходящая веточка имеется.

Снизу раздался тонкий, полный ужаса вой. Оборвался, когда Вовка с Борей встряхнули Лихого и поволокли к голому дереву, что росло на обочине дороги.

Потом Лихой плакал, когда висел в руках разведчиков и выслушивал приговор, который зачитывал Алексей: «За многочисленные убийства мирных жителей, за пытки, изнасилования, грабежи и издевательства, что творил лично и вместе с подельниками из батальона «Айдар»… Гражданин Безверхий Валентин Михайлович как каратель и военный преступник… Постановлением временного военно-полевого суда боевого подразделения Луганской Народной Республики… Приговаривается к смертной казни через повешение. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит».

Безверхий взвыл. От него противно запахло. Но разведчики быстро натянули верёвку, переброшенную через сук, и закрепили её.

Каратель и трус Валентин Безверхий закачался в воздухе. Как был — со спущенными штанами и стекающей вниз по бинтовой повязке коричневой жижей.

Задержав дыхание, чтобы не чувствовать вони, Алексей подошёл к нему и сунул в его карман сложенный вчетверо листок с приговором…

Пятеро. Сторожко передвигаются, профессионально. Зрят вокруг. Чьи? Может, наши пришли?

Алексей вгляделся, смахнув слезу, — раненный глаз не вовремя давал понять о лишнем для себя напряжении. Ленточки на рукавах жёлтые. Нет, блин, укропы. И профессионалы. Судя по тому, как двигаются.

Наёмники? Вряд ли, те наверняка уже сдристнули из этого Богом проклятого селения. Просто опытная ДРГ. Блин, не хотелось бы… Уж очень… Очень, мало его одного в этом доме, чтобы с этими качественно пободаться.

Нет, всякие хитрые нычки он себе присмотрел. Тоже не пальцем деланный. Но дом есть дом. Ограниченная площадь, ограниченная оборона. В смысле — возможности для обороны. Да и он, Буран, скажем честно, — не сержант Павлов. И домик этот… Нет, каменный, конечно. И двухэтажный. И чердак. Но всё ж не… А хрен его знает, какой там был дом у сержанта Павлова в Сталинграде! Фотки видел, вроде бы, а вот запомнить… То ли пятиэтажка, то ли…

Враги подобрались к остаткам заборчика, что когда-то окружал этот участок. Блин, и вот что за херня такая с мозгом, а! Когда вот всё на грани балансирует, вечно какие-то мысли о постороннем проносятся! Какой дом Павлова, Лёша! Развалюшка кирпичная над плечами у тебя, бывшая когда-то богатым для здешнего сельеньица домом. И пятеро врагов хотят в него зайти. И единственное, почему они ещё не залегли и не закидали развалинку эту с тобою вместе гранатами, — не уверены они, что ты здесь. Потому как только что вы вместе со Шреком из соседнего домика от очередного укровского поползновения отстреливались.

Удачно домики стоят, можно друг к другу незаметно перемещаться. Но теперь вот вас со Шреком окружают с этой стороны. И до времени не хотят, чтобы вы об этом узнали…

С инстинктом ребята. Понимают, что из этого домика можно простенько за спину зайти в тот, где, по их наблюдениям, вы и должны с Вовкой шхериться. Вот и прутся. Но хорошо, прутся, осторожно. И чтобы их качественно подцепить, подпустить надо поближе. А то залягут, падлы, — и уж тогда точно гранатами закидают.

И — не смотреть на них прямо. Только искоса, боковым зрением. Иначе почувствуют, раз профессионалы. И опять же, гады, залягут.

Ну, вот и подошли укропы. Хорошо подошли, годно. На рефлексе дёрнулась рука — дать знак своим, чтобы нишкнули и не дёргались. Сам всё сделаю.

Опомнился. Некому знак делать. Лежит Дядя Боря, не шевелится. И Топтун отдыхает уже, отмучившись своё с вынесенной осколком челюстью. А Шрек второй дом держит. Тоже один, как Руса зацепило. А Ведьмака ещё прежде отправили в тыл с ранеными и сведениями важными, что вонючка Безверхий дал…

Нет, одно хорошо: очень на душе полегчало. Отмщён отец. И отмщены невинно погибшие от рук фашистов. Или нацистов — один хрен! Если и лечь теперь здесь — нет, не зря он повоевал. По максимуму, что мог сделать Алексей Кравченко на этой войне, он сделал. Всяко уж тварей бандеровских немало обнулил!

Алексей подпустил укропов метров на десять. Дождавшись, когда выйдут на открытое пространство перед домом, преодолев заборчик. Остатки заборчика.

Выстрелил в одного. Как и хотел, попал в шею. На ней появилось маленькое красное пятнышко, из него толчками полилась кровь.

Время опять словно замедлилось. Его хватало и чтобы зафиксировать подробности, и чтобы выцеливать следующего врага, пока падает предыдущий. Выстрелил во второго, тоже попал в не защищённую бронежилетом шею.

Да, профессионалы. Падать на землю укропы стали мгновенно после первого выстрела. Но всё равно — они были недопустимо медлительны для снова посетившего Алексея «дзикана». Падали они хорошо, сразу раскатываясь в стороны. Но для нынешнего состояния Бурана — всё же слишком медленно. Он успел перечеркнуть двоих оставшихся двумя очередями.

Семь патронов на пятерых. Как говорится, секция пулевой стрельбы принимает заказы от населения…

Жаль, что патронов осталось с гулькин нос. Всяком меньше, чем осталось укропов…

Подумал. Потом достал гранату. Не было гарантии, что завалил всех качественно. Профи, фиг ли. Улеглись, не шевелятся, изображают убитых. А потом поднимутся. Зомби, блин.

Вынул чеку. Тихонько перебросил эргэдэшку — хватит с них на голом месте, да и не последнюю же «эфку» кидать! — в направлении упавших. Отлетел рычаг, пауза, хлопок. Серый дым над местом, будем надеяться, окончательного упокоения врагов.

Приложил ладонь к груди, где крестик: прости, Боже, за причинение смерти.

После ухода Иришки как-то всё чаще обращался к мыслям о Боге. Спонтанно совершенно. С чего бы? Нет, Алексей был нормальным православным. Не воцерковлённым, конечно, — без постов и прочих всяких исповедей, которые считал блажью. Но в храм входил с благоговением, видя, а вернее, чувствуя, что и без всяких попов здесь открыт некий канал к Тому, Кто мудрее и совестливее простых бытовых человечков. Намолено в этих храмах, что ли?