Книга 4. Фаворит (СИ) - Калбазов (Калбанов) Константин Георгиевич - Страница 18

Что и говорить. Дюваль только что надавил на больную мозоль Рудакова. Он не испытывал стеснения в средствах и материале для работ. Более того, Карпову удалось каким-то непостижимым образом решить вопрос с церковью. Нет она по прежнему не одобряла того, что он препарировал трупы. Священники просто не замечали этого. Ну и лекарь не выпячивался.

Иван много сделал для своего друга. И был готов сделать еще больше. Но он не имел возможности удовлетворить его тщеславие. Он как-то предложил не заморачиваться и начать называться профессором. Мотивация была железной. Ни один из самых известных медиков современности не мог соперничать с Павлом в деле врачевания. Вот только это попахивало самозванством. Рудакову же хотелось признания.

Дюваль точно знал куда бить. О том, что удар достиг цели, говорило изменившееся выражение лица. Поэтому француз начал развивать наступление, нанося удары в одну и ту же слабую точку. Он переходил на различные темы, поминал разных людей, страны и города. Он высмеивал одних и восхищался другими. Но неизменно, в той или иной мере его слова с завидным постоянством дергали за струну тщеславия непризнанного гения.

И он непременно добился бы успеха, если бы не одно «но». Рудакова могли осыпать золотом, обеспечить самой современной лабораторией и лучшей лечебницей. Но никто не смог бы заменить ему Карпова. Его друг был единственным на всем белом свете. Потому что обладал даром видеть недоступное другим.

Своими успехами Павел был обязан именно Карпову. Иван видел нечто такое-эдакое, о чем рассказывал Рудакову и тот начинал работать в этом направлении. Многое из рассказанного другом так до сих пори не далось, но немало уже воплотилось в жизнь.

Взять те же градусники. Иван обрисовал общее устройство. Обозначил, что вода на берегу моря кипит при постоянной температуре сто градусов. Начинает замерзать при нуле. А температура здорового человека равна тридцати шести целым и шести десятым градусов. Почему градусы? Откуда он вообще все это взял? Вопросы, на которые не было ответов.

Однако, Павел вместе с братом Ивана, Дмитрием, с присущим им пылом, взялись за это дело. Как результат, на выходе они получили термометр. Измерительный прибор нашедший применение далеко не только в медицине. Нечто подобное было известно уже не менее полувека. Но те приборы были столь несовершенны, что не шли ни в какое сравнение с новинкой.

И так было во многих областях. Это именно Иван предложил документировать и систематизировать болезни всех пациентов госпиталя без исключения. И сегодня у Павла уже имеется весьма богатый архив на основе которого получены первые положительные результаты.

Рудаков не собирался принижать свои заслуги. Однако, он прекрасно отдавал себе отчет в том, что являлся только движущей силой. Но чтобы добиться какого-либо результата одной кипучей энергии недостаточно. Ей еще необходимо задать и нужное направление. И тогда, путь на который порой требуется целая жизнь, можно пройти всего лишь за пару-тройку лет.

Дюваль избрал правильную тактику, нащупав единственное слабое место у своего собеседника и наставника. Но он не мог знать того, что для возобладания тщеславия необходимо сначала устранить одно единственное препятствие. Боярина Карпова.

–Оставим этот разговор, Арман,–вновь беря бокал с вином, произнес Павел.

–Но почему?

–Я там, где должен быть. А что до профессорского звания… Вот скажите дорогой Арман, какая разница больным кто избавляет их от недуга, простой лекарь или признанный в медицине светила?

–Но как вы не понимаете. Никто не станет учить студентов по трактату обычного лекаря. Гордыня не позволит профессорам учиться у того, кто стоит в иерархии ниже них. Вы великолепный медик, но ваше учение, ваши знания, они умрут вместе с вами. Сегодня вы спасаете сотни, но в результате утраты вашего опыта, умрут тысячи. Могло показаться, что я взываю к вашим тщеславию и самолюбию, но на деле всего лишь призываю вспомнить о долге.

–Ну, не стоит так-то сгущать краски, уважаемый Арман. Коли вы призываете к моему чувству долга, то я о нем не забываю. В моем госпитале присутствуют как минимум четверо медиков. Вы и ваши товарищи вполне признаны в мире медицины, а в скором времени окажетесь достойными звания профессоров. И коль скоро вы не чураетесь учиться у меня и перенимать мой опыт, то и к моему трактату отнесетесь с должным уважением.

–Но кто-то из нас может возжелать присвоить себе ваши труды. Человек слаб.

–Я это знаю. Как понимаю и то, что трое других не потерпят возвышения четвертого. Так что, имя мое сохранится, в той или иной мере. И потом, мне только тридцать. Не находите, как-то рано думать о профессорском звании? И потом, больше всего на свете я желаю получить его именно в Московской медицинской академии. Там, где меня отвергли. Все иное попахивает каким-то плутовством. Ваше здоровье, Арман.

–Ваше здоровье, Павел.

Стальное перо легко скользило по тонкому листу бумаги, выводя аккуратные буковки, переплетающиеся в слова образующие в свою очередь предложения. Великолепное солнечное утро, превосходное настроение, а потому и работается невероятно легко. Мысли буквально изливаются из него, требуя своего воплощения на бумаге. И здесь только одна проблема. Каким бы ни были удобными писчие принадлежности, рука все одно не успевала запечатлеть весь этот поток.

Наконец все готово. Кардинал замер с занесенным над бумагой пером. Потом медленно отложил его в сторону. Посыпал на чернила из песочницы. Переложил листы в порядке очередности и перечитал содержимое. Великолепно. Правка не требуется, а значит нет необходимости и в переписке.

Признаться, его это несколько раздражало. И причина тут не в том, что ему было лень. Вовсе нет. Многократно правившийся текст свидетельствует о некомпетентности писавшего, о путанности его мысли и личной неуверенности. У кардинала Зелинского* не было никакого желания ассоциироваться хотя бы с одной из перечисленных черт.

*Личность вымышленная.

Наконец бумаги отложены в соответствующую папку, которые потом разберет секретарь. Всего их четыре. С обычными бумагами, не требующим спешки. Второй очереди, к исполнению которых есть не более десяти дней. И первой, требующей незамедлительного исполнения. Последняя предназначена для текущей корреспонденции. А переписка у провинциала Польской провинции* была весьма обширной.

*В реальной истории провинция в Польше была создана гораздо позже, только к середине восемнадцатого века.

Кардиналу Зелинскому было только сорок лет. Но его все же сочли достойным, чтобы возглавить вновь образованную провинцию два года назад. За это время он успел проявить себя не просто ярым поборником католической церкви, но и добиться видимых результатов. Его стараниями появилось сразу четыре новых коллегиума. И один из них здесь, в Варшаве. Причем он позиционировался как учебное заведение не просто для шляхтичей, но представителей магнатских родов.

Его высокопреосвященство придерживался мнения, что братья не покладая рук трудившиеся на территории Речи Посполитой начали совершать недопустимые ошибки. Они все больше склонялись к жестким вариантам решения противоречий. И использовали для этого все свое влияние на светские власти.

К примеру, в споре между католиком, кальвенистом и православным, всегда будет избрана сторона католика. И даже принадлежность к униатской церкви не гарантировала сколь-нибудь справедливого решения вопроса.

Подобный подход был недопустим. Жесткие и однобокие решения в стране где более половины подданных не принадлежали к католическому вероисповеданию, могли только навредить. Братья успели позабыть, как действовали их предшественники, ведя более тонкую игру.

Они развенчивали заблуждения своих оппонентов и наглядно, всенародно доказывали истинность католицизма. Делали закладки далеко идущих планов. Процесс более долгий, требующий кропотливого труда, но зато куда более эффективный. Сколько потомков ярых приверженцев иных конфессий сами переходили в лоно католической церкви и становились ее ярыми сторонниками.