Сотник. Так не строят! - Красницкий Евгений - Страница 6

«Ох ты, ночь уже! Надо же, сам не заметил! Жра-а-а-ать охота… И болит всё – помяли меня будьте-нате! Сейчас похлебать чего-нибудь и спа-а-ать… С подушкой! Ну их, баб, к бесу!»

– Иду, хозяйка! – Кондратий отложил работу, сунул топор за пояс и поспешил к бочке с водой – ополоснуться.

За едой у хозяйки и работника завязалась беседа обо всём и ни о чём одновременно. Собеседники не отдавали себе отчёта, что испокон веку такие разговоры ведутся за семейным ужином. Правда, этот ужин не был семейным – просто на обочине жизненной дороги встретились два, по сути, обездоленных и одиноких человека. Нет, и у Алёны, и у Сучка находилось с кем перемолвиться словом: у неё осталась родня разной степени близости, а у него артель, но вот главного – бесконечно близкого человека, с которым хочется и должно делить и горе, и радость до самой смерти, хозяйку лишило вражеское оружие, а работника – неведомый мор. Оба давно смирились со своей потерей, научились жить с ней, даже начали забывать о том, чего на самом деле лишены.

В этот вечер им выпал шанс ненадолго об этом вспомнить. Алёна – гроза ратнинских кумушек и «нянька» местного священника отца Михаила да Сучок – сорви-голова, не боящийся ни бога, ни чёрта, в кои-то веки могли побыть просто мужчиной и женщиной. И в мыслях не держал артельный старшина Кондратий, что вместо плотской радости (которой по счету?) неожиданно найдет нечто большее – то, что давно искать перестал.

Неизвестно, сколько бы вилась нить этого разговора, если б чёрт не дёрнул Сучка за язык:

– А этот сосед твой, Бурей, ну силён, страхолюдина! – Мастер от избытка чувств привстал с лавки. – Эка он мной, ровно тряпкой, об тын хлобыстнул! Должок теперь за мной!

– Верно, Кондрат, должок, – Алёна подпёрла рукой щёку и посмотрела на Сучка с укоризной, – но не тот, о котором ты сейчас подумал. Спас он тебя!

– От чего это он меня спас?! – возмущенно вскинулся плотник.

– Смотрю я на тебя, Кондрат, и диву даюсь, – продолжила Алёна тем же укоризненным тоном. – Четвёртый десяток разменял, плешь отрастил, а ума не нажил. От смерти он тебя спас.

– От какой-такой смерти? – подбоченился Сучок. – От этого витязя, что ли? Ха! И не таких видали!

– Никона ты, может, и порубил бы, – Алёна прищурилась на огонёк лучины. – Хоть мечник он и не из последних, да только…

– Что – только? Тебе-то откуда знать?

– А я, Кондрат, вдова, дочь, внучка и правнучка ратника… – Женщина не отрывала взгляда от огня. – В селе воинском выросла и мужа своего сама на смертные сани уложила, да и так навидалась…

– Чего навидалась?

– Да всякого… И как с топором против меча выходят, и кто чего с железом стоит, и как порубленные в поединке падают…

– А Бурей тут причём?

– А при том, что не жить чужаку, ратнинскую кровь пролившему, – всё так же спокойно продолжила вдова ратника. – Никто бы тебя на суд не потащил виру стрясать – тут бы и порешили.

– Я ж за тебя вступился! – Сучок аж рот открыл.

– Дурень ты, Кондрат, – Алёна не изменила позы. – Ну, за меня, только кому до того дело? Пока вы кулаками махали да юшку друг другу пускали – бог с вами, но ты железо достал… Первым. Ладно бы ещё на поединок вызвал по обычаю, а как ты – в драке… За это только смерть! На том уж сто лет стоим, не выжили бы иначе…

Мастер молча и яростно заскрёб рукой в затылке. От лучины отгорел уголёк и с шипением погас в плошке с водой. Сучок опустил руку, неразборчиво ругнулся и спросил:

– У тебя хмельное есть, хозяйка?

– Есть, а что?

– Ну, так дай! Отработаю!

– Это ещё зачем?! – Алёна неодобрительно-удивлённо вскинула брови.

– Кланяться пойду!

– К Бурею?

– К нему!

– Да ты что?! Он же… – покачала головой хозяйка, но мастер не дал ей договорить.

– Не спорь, хмельное неси! Не бабьего ума то дело! – Сучок даже пристукнул кулаком по столу.

Алёна хотела окатить недомерка презрительным взглядом, но вдруг натолкнулась на стену. В карих глазах шебутного, мелкого нахала она увидела нечто, отличающее мужа от существа в портах, и этому «нечто» сейчас следовало повиноваться. Во всяком случае, Сучку представлялось именно так, а что считала сама Алёна… Возможно, решила, что это не её дело – она к нему в няньки не нанималась, так что пусть идёт, куда хочет. Спорить же с упёршимся – себя не уважать.

– Ох, мужи, да что ж вам надо-то? – покачала она головой, а потом нехотя поднялась с лавки. – Погоди, сейчас принесу.

– Точно пойдёшь? – Алёна с сомнением смотрела на Сучка.

– Точно! – отрубил тот, поудобнее пристраивая под мышкой объёмистый жбан. – Надо так!

– Смотри, Кондрат, боятся тут его! И поделом боятся!

– И что с того?! – преувеличенно бодро вскинулся мастер. – Он же сосед твой! Сколь лет бок о бок!

– То-то и оно, что сосед, – Алёна покачала головой. – Навидалась!

– А, где наша не пропадала, а всё жива! – Сучок подкрутил ус. – Ненадолго я! Жди вскорости, Алёна Тимофеевна!

– Ну и катись, дурень плешивый! – Она упёрла руки в бока. – У вас, мужей, ни у кого ума нет! Не той головой, видать, думаете!

– Ну, это когда как! – Сучок блудливо подмигнул.

– Сгинь с глаз моих, кобелина! – разгневанная хозяйка ухватила плотника за шиворот и во мгновение ока выставила на улицу.

Сучок потер пострадавшую шею, почесал в затылке, восхищённо матюгнулся и бодро направился к воротам Буреева подворья. Идти было страсть как далеко – трёх десятков шагов не набиралось, но на полпути плотницкий старшина крепко задумался. Что ни говори, а полёт, в который отправил его Бурей, был свеж в Сучковой памяти. Да и внешность обозного старшины – должность своего спасителя мастер уже успел выяснить – располагала до икоты, а слабых духом, надо думать, и до обмоченных портов.

Понятно, что подобные размышления живости и желания поскорее свести знакомство со столь благообразным и приятным в обращении мужем артельному старшине отнюдь не добавили, так что перед калиткой Сучок несколько замялся. Даже очень несколько – три раза он поднимал руку, чтобы постучать, и трижды опускал. Если бы не Алёна – обратно повернул бы. Наверное. Хотя, может, и не повернул бы: перед самим собой признаваться, что дал слабину, Сучку было еще нестерпимей.

«Тьфу, едрит твою по отвесу бревном суковатым, поперёк себя волосатым! Ты чего, Кондрат? Вздристнул, никак? А чего? Ну да, красавец писаный – леший увидит, так ёжика родит, против шерсти, но ты-то вроде рожать не обучен?

То-то и оно – этот и обучить может! Как он меня – махнул лапищей и ощутил я себя птицем небесным – лечу, значит, и гажу. Высоко так да недалеко – аккурат до тына Алёниного…»

За оградами на чужого надрывались псы, ночная птица прокричала с неба что-то обидное, а не робкий от природы плотницкий старшина всё стоял у калитки и бормотал себе под нос нечто отнюдь не душеспасительное. Кто знает, сколько бы он ещё утаптывал видавшими виды поршнями улицу, если бы из-за тына не раздался рык хозяина:

– Чего разбрехался, кабысдох?! На шапку захотел?!

– Хозяин, там чужой по улице шляется, – послышался в ответ робкий голос.

– А я тебя или кабысдоха этого брехливого спрашивал?! – пьяным медведем взревел за тыном Бурей. – Или ты на его место метишь?!

– Хозяин! – Вопль неудачливого холопа прервался после характерного звука, обыкновенно сопровождающего перемещение тела по воздуху после доброго пинка.

– Сам напросился, – почти ласково сообщил кому-то обозный старшина. – Гавкай теперь. Ну?!

– Гав-гав-гав, – раздалось из-за тына.

– Хорошо гавкаешь! – похвалил Бурей. – Сгинь, пока не пришиб!

«Ох ты – крутенек! Неудивительно, что его тут наравне с чёртом держат! Допрыгался ты, Кондрат – такой за ради скуки башку оторвёт да к заду приставит, а потом скажет, что так и было. И ведь поверят, а то себе дороже! А-а, ладно, назвался груздём – полезай в кузов!»