Семен Дежнев — первопроходец - Демин Лев Михайлович - Страница 11

У каждого поступавшего на сибирскую государеву службу власти требовали грамоту от волостного тиуна. Сия грамотка должна была сообщать, какого рода и племени человек, не числятся ли за ним недоимки, усердно ли посещает храм Божий, не впадает ли в богомерзкую ересь, трезвого ли поведения и так далее, и тому подобное. Канцелярские крючкотворы из окружения великоустюжского воеводы проявили всё богатство воображения, подбирая обширный реестр пунктов, из которых составлялась грамотка. Подьячие дотошно изучали грамотку и учиняли допрос по всем пунктам — на то они и чернильные крючкотворы.

Но стекались в Великий Устюг всякие людишки перекати-поле, кои подобными грамотками не располагали, да и не могли располагать. Это были люди без определённого пристанища, гулящие, а то и лихие сорви-головы, разбойничавшие на больших дорогах. Один из них клялся и божился, что имел он такую грамотку, вот здесь, за пазухой лежала, да по оплошности своей выронил в пути. Другой рассказывал, как во время ночлега в постоялой избе обобрали его какие-то злоумышленники. Выкрали заплечный короб с провизией. В нём-то и была спрятана грамотка. А третий ссылался на нападение разбойников, от которых еле унёс ноги, но был вынужден бросить котомку. Все готовы были подкрепить свои свидетельства крестным целованием, клятвой перед образами. И называли свои обычные северные фамилии: Каргопольцевы, Онегины, Тотмянины, Холмогоровы, Пинегины, Мезины. Подьячие не верили занятным рассказам, скептически ухмылялись, но в конце концов фамилии этих людишек, возможно, настоящие, а возможно, и вымышленные, вносили в реестр очередной партии отправлявшихся за Каменный пояс. Таково было негласное указание воеводы.

Нет худа без добра. Сплавим всех этих ушкуйников, гулящих, мазуриков, душегубов с большой дороги в Сибирь. Пусть растворится людская нечисть по сибирским просторам. А в здешних краях, на Двине, Пинеге, Мезени её, этой самой нечисти, меньше останется. Так примерно рассуждал великоустюжский воевода.

Семён Иванович Дежнёв ни к гулящим людишкам, ни к ушкуйникам не принадлежал, жил в родительском доме среднего достатка и собирался действовать по предписанию властей. Коль требуется грамотка — пусть будет грамотка. За ней приходилось обращаться к волостному тиуну Двинянинову, который был и церковным старостой. Ох, как не хотелось Семёну идти на поклон к Власию, какая неприязнь к двинянинскому семейству наполняла его душу. Да и встретить ненароком в доме тиуна Ираидку никак не хотелось. Семейка уговорил отца отправиться в село, чтобы раздобыть грамотку. Иван понял настроение сына и согласился.

К удивлению старшего Дежнёва Власий встретил его как желанного гостя, велел подать ему корец хмельной браги, угостил городскими сахарными пряниками.

   — Так, так, Ивашка... Сынка, значит, в Сибирь отправляешь, — с напускным сочувствием произнёс Двинянинов. — И не жаль? Из Сибири, известное дело, мало кто возвращается.

   — Конечно, жалко, Власий Егорыч. Что я мог поделать? Упрямец великий мой Семейка. Втемяшилась в башку ему эта самая Сибирь. Наслушался россказней того старца, что трезвонит теперь на колокольне.

   — Теряем такого славного мужика, — вздохнул Власий. — Коли такое дело, напишу ему грамоту, — мол, работящий, набожный, богобоязненный, смирный.

   — Спасибо за доброе слово, Власий Егорыч...

   — Не стоит благодарности. Свой христианский долг выполняю — позаботься о ближнем. Конечно, если по большому счёту подходить... Не такой уж набожный твой Семейка, храм не всегда посещал. С чего-то Двиняниновых стал сторониться? Почему сам не приехал?

   — Прихворнул. Простудную горячку прихватил, — соврал Иван.

   — Бывает. Зайди в храм, помолись за здравие сынка. Свечу поставь.

   — Непременно.

   — И внуши чаду своему, чтоб Бога не забывал. В Сибири-то среди бусурман всяких нетрудно и самому обусурманиться.

   — Вестимо, батюшка Власий Егорыч.

Двинянинов послал за псаломщиком, грамотеем с отменным почерком. Власий и сам был человеком грамотным, но никто в селе, да, вероятно, и во всей волости не мог сравниться в красоте почерка с церковным служителем.

Секрет радушия и внешней доброжелательности Власия было в конце концов нетрудно и разгадать. Ларчик, как говорится, просто открывался. И до Двинянинова дошли слушки, что невестка его Ираида ещё до своего замужества погуливала с Семёном Дежнёвым и, кажется, была им серьёзно увлечена. Старый Дежнёв приходил даже к Ираидкиному отцу сватать сына. Хорошо, что Павлушка нашёл хитрый ход и увильнул от немедленного согласия на брак дочери и Семейки. Младшего Дежнёва отправили в Студёное море, а Двинянинов тем временем обустроил своё дело — женил Игнашку на Ираиде. Теперь же, когда в двиняниновской семье наметилась серьёзная трещина, соседство Дежнёва внушало Власию тревогу и опасение. Конечно, поморы привержены старинному укладу жизни и свято хранят семейные устои. Такое, чтобы жена, не перенеся обиды от мужа и свёкра, убежала из дома к другому, случается крайне редко. Бывало, уходили от отчаяния в монастырь, принимая постриг. Но эта Ираидка, как видно по ней, своенравна, отчаянна, ведёт себя отрешённо, замкнуто, не иначе как думает о Семейке. Вот и нашёлся выход. Отправили Семейку за Каменный пояс. Там легко забудет свою дролечку. Скатертью дорога. И написать в грамотке можно всё что угодно. Чтоб только устюжский воевода не препятствовал его отъезду в Сибирь.

   — Что же напишешь в грамотке? — спросил Иван Дежнёв Двинянинова.

   — А то и напишем, братец Ивашка, — ответил с лукавством Власий. — Ангелочек во плоти, только крылышек не хватает.

Пришёл псаломщик, поклонился в пояс Двинянинову, размашисто перекрестился на образа.

   — Скидывай оболочку, дьяче, да достань с полки чернильницу, перо гусиное да листок пергамента. И пиши.

Иван вернулся домой с грамоткой, свёрнутой в трубочку и скреплённой по примеру воеводских грамот сургучной печатью на шнурке. Дежнёв не был грамотен, зато памятью обладал отменной и почти слово в слово запомнил всё то, что надиктовал Двинянинов псаломщику. Примерный текст грамотки пересказал он Семейке.

«Сия грамотка составлена тиуном Второй Пинежской волости Власием Двиняниновым и свидетельствует, что житель и уроженец оной волости Семейка Дежнёв сын Иванов поведения прилежного, храм во имя святого Стефана Пермского посещает исправно, на святое причастие и исповедь к настоятелю оного храма отцу Феодосию ходит также исправно. Ни в каких непотребных ересях, ни в каких дурных богопротивных поступках не замечен. Во всех крестьянских промыслах и ремёслах зело искусен. С лихими людишками не знается. Недоимок за хозяйством его семьи не значится. Сию грамотку подписал собственноручно Власий Двинянинов».

И Иван Дежнёв стал свидетелем, как тиун поставил под текстом витиеватую размашистую подпись.

Проводы Семёна были грустными. Мать причитала и исходила горючими слезами. Отец хмуро отмалчивался, насупившись. В доме Дежнёвых собралась вся деревня, самые близкие приходили с подарками. Агафоник с женой принесли большой шмат свиного сала — гостинец на дорогу. Брат скатал для Семейки новые пимы. Пришёл и Павел Свирин. Низко поклонился Семёну и сказал с затаённой робостью в голосе:

   — Не взыщи, соседушка, коль всё так нескладно получилось. Не кляни меня, старого дурака.

   — Полно, дядя Павел. Кто старое вспомянет...

   — Я ведь счастья для Ираидушки хотел. Думал, вот и породнимся с вами, Дежнёвыми. А тут кровопивец Власька мёртвой хваткой за горло взял. Батогами, долговой ямой грозился. Ираидушка-то и слышать не хотела об Игнашке, грозилась руки на себя наложить, в омут броситься, либо в петлю полезть. Я, злыдень окаянный, уломал её насилу.

   — Я тут ни при чём, дядя Павел. Не я ей жизнь сломал.

   — Вестимо, не ты. Мне перед Богом ответ держать. Бог уже наказал нас. Игнашка-то пустоцветом оказался. Как мыслишь, Сёмушка, может ли Ираидка руки на себя наложить?