Чужая женщина (СИ) - Соболева Ульяна "ramzena" - Страница 2

Застал их лично. С больницы сбежал на выходной, а там, как в лучших традициях анекдотов про рогоносцев, на супружеском ложе совокуплялись моя жена и какой-то молокосос со спущенными до колен рваными джинсами и серьгой в ухе, которая подпрыгивала в такт каждому толчку. И сука эта подвывала под ним, точь-в-точь как выла подо мной неделю назад на этой самой постели. Я к стене прислонился и сигарету в рот сунул, глядя остекленевшим взглядом на порнопредставление. Они меня заметили, когда в комнате сигаретным дымом завоняло. Жена жалко и растеряно поскуливала, лихорадочно заворачиваясь в простынь, а мудак ее все никак ширинку застегнуть не мог под моим пристальным взглядом. Потом футболку искал долго, пока я ему не кивнул головой на пол у прикроватной тумбы. Но едва тот захотел уйти, прищелкнул языком и ствол на него наставил. Ирина вскрикнула и заплакала, а ублюдок начал деньги предлагать, за что схлопотал по физиономии с козлиной бородкой ремнем и по ребрам железной бляхой. У меня рука тяжелая и удар точный, сокрушительный. Пару зубов выбил и челюсть сломал мрази. А ей тогда и слова не сказал. Смотреть на нее не мог. Только козлу ее молодому процедил презрительно, пока тот на четвереньках у моих ног шатался и плевался кровью на пол:

- Я все понимаю, мужик. Член не всегда можно удержать в штанах. Но, блядь…чужую женщину трахать – это как за кем-то объедки дожирать и кости обгладывать. Не по-мужски это. По-мудачьи. По-гнидовски. Давай, вали отсюда, пока я тебе яйца не отстрелил.

- Олеженька-а-а, прости. – тогда она еще прощения просила. Я следом за ублюдком уходил из дома, а жена за мной бежала. Видать, растерялась. Даже на шею пыталась вешаться.

- Пошла вон, шалава. – оттолкнул в сторону и выскочил на лестничную клетку. Ирина ушла сама и детей забрала уже на следующий день после нашего разговора утром. Потом она скажет, что я ее избил и выгнал. Потом. На суде. Чтобы окончательно меня добить и детьми наказать. Трусливая и жалкая, общеизвестная предсказуемая бабская война. Дети – как амбразура и ядерное оружие одновременно. А тогда еще оставались остатки совести. Какие-то жалкие крохи, которые ее мама окончательно вывела, как грязные пятна с белья. Через несколько дней жена начала активно делить имущество и требовать алименты.

Наверное, я бы ее понял, если бы она пришла и сказала, что это конец и что опостылел ей со своей гребаной работой, ночными дежурствами, неожиданными выездами и огромными психологическими проблемами после того случая со взрывом в метро. Пришла б и честно сказала, что любит другого, мол, так и так, давай разведемся по-человечески. Да, я бы понял. Всегда старался людей понять – работа такая. Но она по-сучьи, по-блядски мне врала. Раздвигала ноги перед обоими мужиками и лгала изо дня в день. Готовила любимые гребаные пирожки с капустой, стирала мои вещи, звонила на работу спросить, как я там, а на самом деле узнать, скоро ли вернусь домой, чтобы успеть потрахаться с гондоном своим желторотым. Волчонок – так она его называла, мать ее, пока он ее драл на супружеском ложе.

«Давай, Волчонок, глубже…дааа»

С-с-сука! Как вспомню, и тянет блевать. Я и блевал тогда. Нажрался водки до чертей наяву и выблевывал свои кишки и свою идиотскую наивность в унитаз в доме у Геры. Потом, уже утром, домой пьяный пришел и заставил ее, тварь паршивую, говорить. Смотреть в глаза и говорить. Как? Когда? Почему? А потом истерически хохотать над собственным идиотизмом и ничтожеством, когда она испуганно бормотала о том, что влюбилась и что больше так не может, и что нам надо развестись, что со мной невыносимо, и мои депрессии с запоями ей надоели, что я женщину в ней никогда не видел. Я свое отражение иногда в зеркале неделями не видел, не то что её. Да и что об этом думать – поступила, как поступила, сам себя не жалел, я просто понять не мог, как нож из-под лопатки достать и не сдохнуть. Только рука не дотягивалась. Смотрел на нежное и миловидное лицо женщины, прожившей со мной больше десяти лет, и не мог понять, когда оно стало чужим? В какой момент меня стали ненавидеть в этом доме и не ждать после работы, где я рисковал жизнью, а принимать в это время своего любовника, спихнув детей к матери. Что и в какой момент я недопонял в этой жизни? В каком месте был таким наивным лохом?

Ира кричала, что давно уйти хотела, но жалела меня, убогого, и, пока я наливал себе водки в стакан, сдерживаясь чтобы не ударить ее головой о стену, она собирала вещи. В комнате тихо плакала пятилетняя Таша, а двенадцатилетний Сашка ушел ночевать к другу еще вечером, мамаша отпустила. Меня продолжало знобить: при дочке, тварь. Даже не постеснялась. Ташу я так и не смог успокоить, а она руки ко мне тянула, когда Ирина к двери шла с сумками. И меня застопорило. С места сдвинуться не мог. Мне вдруг показалось, что от меня с мясом вот прямо сейчас отодрали кусок души. Сначала обгадили все внутри, дерьмом измазали, а потом на куски порвали и куски эти с собой унесли, чтоб я вечно кровью истекал.

После того, как съехала к матери вместе с детьми, я каждый день по двести раз тело мочалкой тер и боролся с тошнотой, вспоминая, как молокосос на нашей кровати мою жену имел. Спать я там больше не стал, на диване обычно, в гостиной дремал после ее ухода. Смотрел на бывшую, когда к детям приходил, и понять не мог, как прожил с этим человеком тринадцать лет. А ведь любил. Наверное. Я вообще редко употреблял это слово – «любовь». Считал его слишком потасканным и пафосным. Мы расписались, когда я с армии пришел. Она меня ждала. Не потому что просил ждать, а потому что была влюблена еще с седьмого класса, а мне это льстило и нравилось, ведь Ира была самая красивая девочка в школе. Предложения не делал – она забеременела, и я честно женился. Никто не удивился этой свадьбе. «Ирка и Гром со школы вместе». «Красивая пара» - говорили про нас. И все было хорошо до тех пор, как…до те пор, как я впервые не встретил смерть лицом к лицу. Встретил и увидел, как она утаскивает с собой тех, кого должен был спасти и не смог. Здесь наш брак и дал трещину. Я – в запой, а она – под другого мужика. Вот и вся любовь. В жизни все не красиво и не логично случается. Оказывается, жить с психом, орущим по ночам от бесконечных кошмаров, никто не хочет, как и терпеть его маленькую ментовскую зарплату.

«Олеженька, я так тебя люблю. Так люблю. Никогда не брошу. Я ведь дождалась тебя. Неужели ты меня оставишь? Никто тебя не будет любить так, как я. У нас ребеночек скоро появится, и мама на свадьбу нам денег даст».

Как вспомню голос ее приторный, так и раздражение накатывает. Мягко стелила, по-медовому, и врала, тварь. Кроме Сашки и Наташки, нет смысла в завтрашнем дне. Ради них я по утрам просыпался. Заставлял себя умыться, погладить рубашку, побриться раз в три-четыре дня и идти на работу, на которой тоже царствовала та самая бессмыслица, как и во всей моей жизни.

Ирина говорила о том, что меня не бывало дома сутками, а я думал о том, чтоб денег домой принести больше. Хотел в звании чтоб повысили, чтоб льготы всякие, чтоб ее на море свозить. Вот так банально. «Да лошара ты последний, майор Громов. Ее е***рь в Италию повез, а ты – Сочи. Кому нужен, на хер, твой Сочи, на который ты год впахивал и бабки честно откладывал в конвертик? Кому нужны твои депрессняки и проблемы с психикой? Особенно если рядом мажор с увесистой пачкой денег, и он колечко подогнал с брюликом и шмотки новые».

Они, оказывается, познакомились на дне рождении его отца, куда пригласили всех сотрудников, в том числе и меня с женой. Потом случайно в городе встретились, и как-то все произошло. Мило, блядь, и романтично трахнулись у него в машине.

«- Мне надоело с тобой в кровати одно и то же каждый раз…надоела вечная гонка за деньгами. Надоели драные колготки. Все опостылело. Ты даже не замечаешь, что у меня причёска новая!

- И поэтому ты решила потрахаться с другим мужиком?

- Да! Решила! Тебя сутками дома нет! А я молодая, я жить хочу! И трахаться хочу где-то, кроме постели!