Пять дней из жизни черепахи - Лев Феликс Григорьевич - Страница 1

}Table of Contents}

}Annotation}

Феликс Лев.

Пять дней из жизни черепахи (сборник).

В этой книге ты прочтёшь не только о черепахе, но и о других животных. Все мы живём на земле, как в большом общем доме — рядом с бабочками, растениями, зверями, рыбами. Но всегда ли мы к ним внимательны, к нашим друзьям и соседям по дому? А ведь они чувствуют, дышат, волнуются...

Напиши нам, понравилась ли тебе эта книга Отзывы присылай по адресу: Москва, А-47, ул. Еорького, 43. Дом детской книги.

В этой книге ты прочтёшь не только о черепахе, но и о других животных. Все мы живём на земле, как в большом общем доме — рядом с бабочками, растениями, зверями, рыбами. Но всегда ли мы к ним внимательны, к нашим друзьям и соседям по дому? А ведь они чувствуют, дышат, волнуются...

Напиши нам, понравилась ли тебе эта книга Отзывы присылай по адресу: Москва, А-47, ул. Еорького, 43. Дом детской книги.

} ПЯТЬ ДНЕЙ ИЗ ЖИЗНИ ЧЕРЕПАХИ

}

Одного человека, большого, звали Фёдор Тригорин, другого, маленького, — Серёжа, и вообще у всех людей в этом доме, и в соседних домах, и в дальних, конечно, тоже — у каждого было своё имя. Только у черепахи, которая жила среди этих людей вот уже целых пять дней, до сих пор не было даже клички — просто черепаха.

Что это были за пять дней? И что было с нею раньше, до этого, что станет потом?..

Ах, что это были за пять дней! Лучше бы ей, наверно, не вспоминать и не думать. Впрочем, кто знает — о чём она думала...

Просто черепаха могла очень долго ничего не есть и не пить, а лежать без движения, втянув ноги и голову под свой костяной панцирь. Когда делаешь вид, что ни в чём не нуж даешься, и лежишь неподвижно и молча, окружающие постепенно теряют к тебе интерес и, наконец, оставляют в покое. Этого, вероятно, ей сейчас и хотелось, утром шестого дня, в маленьком дощатом загончике, сделанном для того, чтобы она никуда не убежала, но при этом могла в нём гулять. Загончик этот был поставлен среди зелёной травы и жёлтых одуванчиков возле крыльца.

Оглядевшись и убедившись, что поблизости никого нет, черепаха выдвинула, сколько могла, почти выпрямила кривоватые маленькие ножки

и на этих четырёх кривулях заковыляла с неожиданной ловкостью, обошла загончик изнутри. Кругом были стены, слишком высокие для неё. Тогда, став на задние лапы, она принялась коготками передних царапать по шершавой доске, стараясь выкарабкаться отсюда. Тянула вверх старушечью головку на тонкой жилистой шее, вытягивалась чуть ли не в струнку — так хотелось ей на свободу, на волю!

«Мал-ла-коо!.. Укро-оп-мал-ла-коо!..» — раздался пронзительный хриплый голос. И внезапно умолк.

Стукнула калитка, звякнула кружка, привязанная верёвочкой к бидону, и кто-то протопал сапогами мимо ящика с черепахой.

Может быть, черепаха не слышала. А может, привыкла уже к голосам и внезапному шуму и никак не отвечала на них. Она продолжала начатое дело. Конечно, слов черепаха не понимала. Но запах парного коровьего молока ей понравился. Она ещё проворнее заскребла, заработала коготками.

— Вот тебе молоко, пей, пожалуйста, — спустя недолгое время сказал Серёжа, ставя посреди загончика блюдце, полное до краёв. — Оно вкусное, а пенки я уже выбросил... Пей, черепаха, — позвал он опять и дотронулся пальцем до прохладного панциря.

Черепаха испуганно втянула голову и снова замерла. У неё было много времени — было когда и подумать и вспомнить...

Некоторые люди утверждают, что животные вообще думать не умеют. Тем более черепаха, у которой мозгов-то всего ничего — с булавочную головку.

И всё же другие люди не уверены в этом. А разные сочинители рассказывают истории, в которых птицы и звери ничуть не глупей человека, и есть среди них даже умные черепахи. Вот, например, старая мудрая Тортилла или маленький Мак, свергнувший с трона черепашьего короля!..

Но, может быть, они только в сказках такие?.. А что про это сказали бы сами животные? К сожалению, этого не знает никто. Ведь животные по-человечьи говорить не умеют. А мы, люди, не понимаем их язык. И это печально.

Наша черепаха никогда не была слишком мудрой и всю жизнь вела себя незаметно и тихо, очень тихо. Даже прежде в том южном краю, где она появилась на свет, черепаха никого своей жизнью не утруждала, не беспокоила, разве что как добыча. Ведь бывало не раз, распластавшись в пустом, как жестянка, бесцветном небе, высмотрит одинокий орел-могильник тёмную точку на голом песке и камнем бросится вниз — тогда уж, считай, всё кончено для кого-то из ближних её собратьев... И ещё немало кому запах степной черепахи щекотал слишком чуткие ноздри — желтоглазой волчице с выводком, маленькой, вечно голодной лисичке-корсак, даже ящерицам-варанам, у которых толчками раздуваются, дышат бока, как будто эти вараны чем-то всегда взволнованы.

Что уж там вспоминать первые годы жизни, когда черепаший панцирь ещё не окреп и разгрызть его — не труднее, пожалуй, чем яичную скорлупу!..

Впрочем, и в скорлупе успевает прожить черепашка несколько месяцев, прежде чем из яйца, зарытого матерью-че-репахой в песок, вылупится беззащитное, полуслепое создание.

Солнце греет песок. Песок согревает яйцо. Созревает в яйце комочек живого и выходит на свет... Нет, ещё не на

свет: вылупившись, черепашка даже носа не смеет показать на поверхность и долго, быть может целую вечность, лежит неподвижно под толстым слоем песка.

...Что за ножки у неё тогда были — четыре дрожащие скрюченные запятые!.. Что за панцирь — скорлупка расколотого пополам грецкого ореха!.. Она никогда не видела матери, и некому было ей подсказать, что ей делать, но она словно откуда-то знала о подстерегавшей её жуткой опасности: стать добычей того, кто её раскопает — варана, лисицы или даже обыкновенной вороны...

Но тогда она так и не стала ни для кого добычей — повезло...

И всё это было так давно, что сыпучий песок успел уже кое-где порасти красноватыми прутиками тамариска, а тамариск растёт медленно; и на старом, костлявом саксауле, казалось окончательно мёртвом, вдруг опять появлялись зелёные пятнышки-почки — так было не раз; и не раз уже пронзительные зимние ветры сменяли летнее пекло, а на зиму черепаха скрывалась в нору, спала; уже не один раз она просыпалась, когда неутомимое солнце вспоминало своё главное дело — жечь эту землю негнугцимися лучами. Так давно начиналось всё это, что она и не помнит когда...

Запах белой полыни нежен, а вкус горек — это так и есть. И не всё, что хорошо и приятно сейчас, хорошо всегда — и это так и есть. Черепаха никогда не пробовала узнавать — «почему?», не протестовала, если что-либо ей не нравилось в этом мире, — она всё принимала как есть и жила...

Так было всегда, так было и в тот день, обычнейший в её жизни.

Утром солнце в короткое время разогнало накопившуюся за ночь прохладу, и черепаха паслась, отыскивая в низинах съедобную травку и продвигаясь от одного чахлого кустика к другому.

Полдень застал её за этим занятием, и она хотела выкопать подходящую нору, чтобы скрыться в неё от зноя. Но тут подвернулась готовая норка длиннохвостого хомячка-песчанки, и черепаха протиснулась в неё. А так как песчанка устраивает несколько входов и выходов из квартиры, то они не мешали друг другу.

Медленно тянутся жаркие дни пустыни. Черепаха привыкла к дневной духоте и прохладным ночам, к твёрдым, изрезанным острыми трещинами глиняным такырам, к странному дереву саксаулу, которое не даёт тени, потому что листья его боятся раскрыться и так и остаются почками. Она привыкла к песчанкам, которые для того только, кажется, и выныривают жёлтыми столбиками из своих норок-укрытий, чтобы радостно пискнуть: «Я жив!», услышать в ответ: «Я жива!» — и юркнуть обратно.