Сказки и легенды - Деккер Эдуард Дауэс "Мультатули" - Страница 1

Мультатули — литературный псевдоним выдающегося голландского писателя Эдуарда Дауэса Деккера (1820–1887). Сын капитана торгового флота, Деккер еще юношей уехал в Нидерландскую Индию и прослужил там восемнадцать лет в колониальной администрации.

Деккер объездил всю Индонезию, побывал в ее самых глухих и отдаленных районах, изучил языки многих индонезийских народов (баттаков, малайцев, яванцев и др.), хорошо знал их быт, нравы, обычаи, эпос и был отнюдь не равнодушным свидетелем жестокого угнетения этих народов Нидерландами.

Правительственный чиновник Деккер открыто выражал свое сочувствие яванцам и возмущение той практикой колониальной эксплуатации, которая имела место в Индонезии. В конце концов он был уволен с государственной службы за свободомыслие.

Литературная деятельность Мультатули фактически начинается с 1860 года, когда он опубликовал роман «Макс Хавелаар, или Кофейные аукционы нидерландского торгового общества», обнаруживший в нем яркий и своеобразный талант писателя-сатирика. Роман этот рисует мрачные картины колониального рабства.

В последующие годы Мультатули написал множество острых сатирических произведений в жанре рассказа, сказки, легенды, письма и т. д. Сатирические письма объединены в сборнике под заглавием «Любовные письма» (1861), социальные новеллы — в сборнике «Среди миллионов» (1870), философские афоризмы, сказки и другие произведения — в сборнике «Идеи» (1862–1877).

В настоящей книге представлено несколько легенд и сказок Мультатули.

Хрезос жил в Беотии. Он был бургомистром в деревушке, названия которой я не помню. Не могу сказать также, как случилось, что он попал в Беотию, ибо семья его была родом из Афин, и кажется, что он состоял в родстве с Алквиадом — одним слишком рано родившимся французом.

Хрезос был добрый человек и жил со всеми в мире. Он, насколько хватало сил, заботился о своей деревушке, а в свободные минуты предавался игре на лютне. Играл он только дома и никогда никого не беспокоил своей музыкой.

Но вот пришли разбойники и учинили ряд насилий над жителями деревушки, в которой жил Хрезос. Он отложил свою лютню и попытался прогнать разбойников. Ему сказали, чтобы он не смел этого делать, ибо разбойники находятся под охраною столичных властей.

Однако Хрезос не поверил — это казалось ему чересчур невероятным. Он продолжал борьбу против разбойников, и так как их было много, то послал в Фивы гонца за помощью.

Вместо помощи, Хрезос получил ответ, что он недостойный бургомистр и безусловно совершенно- неспособен занимать какую-либо должность в Беотии. Хрезос не противоречил. Уговорив жителей деревушки запастись терпением, он с женою и детьми отправился в путь, не взяв с собой ничего, кроме лютни. Жилище его было занято другим бургомистром, несомненно более достойным в глазах фиванских властей и состоявшим, по-видимому, в большой дружбе с разбойниками, которых глупый Хрезос хотел прогнать. По крайней мере жалобы на разбой прекратились, хотя разбойники и продолжали грабить этот край.

С большим трудом удалось Хрезосу проникнуть в ареопаг и рассказать там обо всем случившемся. Он указал на свою семью, погибавшую от нищеты из-за фиванского магистрата. Все, что произошло, он считал недоразумением. Я говорил уже, что он не был уроженцем Беотии. Поэтому он и рассуждал так превратно.

Ареопаг ничего не ответил. Хрезос призывал жену к терпению, что было излишним, и утешался игрою на лютне, что было для него необходимостью. Звуки, извлекаемые им из инструмента, отвечали его настроениям. В сущности он не был великим музыкантом, но игра его была проникновенной — ведь он был отец и на его глазах собственные дети умирали с голоду. Именно поэтому, а не потому, что Хрезос играл хорошо, его так охотно и слушали. В его игре было что-то резкое, щекотавшее грубый слух. А в Беотии было немало людей с грубым слухом.

Хрезосу говорили: «Чудесно, играй еще!» Но у него бессильно опускались руки, а по лицу катилась слеза при мысли, что эта похвала доставалась ценою голодания детей. Ему следовало бы играть хуже или вообще не так, как он играл: Он сравнивал свою душу со струнами лютни, которые должны быть сильно натянуты, чтобы звучать… так сильно натянуты, что могли лопнуть и лишить слушателей удовольствия. «Чувствуют ли это струны так же, как я?» — думалось ему.

Все же время от времени он играл, ибо не мог иначе. А семья продолжала голодать.

Не раз обращался он в ареопаг. Наконец ему был вынесен следующий приговор: «Ареопаг… заслушав жалобу бывшего бургомистра Хрезоса на разбой в деревне… и т. д.

Заслушав просьбу Хрезоса о вынесении решения по поводу возникшего между ним и фиванским магистратом дела… и т. д.

Приняв во внимание объяснения вышеупомянутого Хрезоса относительно того, что он и семья его находятся в крайней нужде вследствие недоразумения, побудившего фиванский магистрат принять сторону разбойников, грабивших деревню, где Хрезос в то время был бургомистром; приняв во внимание показания многих свидетелей, слышавших игру вышеупомянутого Хрезоса на лютне, силою закона присуждает Хрезоса к игре на лютне и к уплате судебных издержек за ведение дела!»

Ареопаг был продажный и назывался… Нидерланды.

1861 год (Из цикла «Любовные письма»).

БАНДЖИР[1]

Загляните-ка в этот бамбуковый домик. Сколько там скопилось народу! Хозяин здесь — Каридин, он угощает собравшихся кетупатом[2]. Есть тут и маниссан, и тебу, и айер-дьяхе, и куэ-куэ[3], и много других вкусных вещей, не имеющих названия или которых я не умею назвать. Тут какой-то праздник… так мне думается! Если судить по хозяину, то случилось незаурядное событие. Но что означает эта перевязанная рука и откуда взялись эти деньги на балех-балех?[4] Да тут целых двадцать гульденов… двадцать гульденов!

Нынче Каридин раным-рано ушел из дому. За деревней ему встретилась лошадь, она бешено неслась вскачь, хотя это была просто ломовая лошадь, без седла. Я всегда невольно вспоминаю и возмущаюсь, когда встречаю кого-нибудь, кто нажил себе богатство здесь, вывозя к побережью продукты из глубины острова. Каридин понял, что бедная тварь не зря мчится так быстро. И вот что замечательно: по дороге бежало с необычным проворством и стадо буйволов. А накануне Каридин видел следы… О, конечно, в окрестностях появился тигр!

Каридин пошел домой, занял у сельского старосты ружье и отправился туда, где он увидел лошадь. Он рассматривал следы, нюхал воздух… Из леса донеслось чье-то фырканье!

Охотник застыл на месте, взвел курок… В кустах кто-то шевельнулся.

Что это, тень, отброшенная восходящим солнцем, — эти коричневые пятна на желто-зеленой листве?

Опять шевельнулся кто-то. Но, может быть, это ветер подул, или сухой сучок треснул погнувшись, или, наоборот, выпрямившись от нагревшегося утреннего воздуха…

Все же Каридин прицелился. Саронг[5] его жены был заложен, а премия за убитого тигра недавно была повышена с пятнадцати гульденов до двадцати двух!

Но ружье его — старинная кремневая одностволка. Хорошо ли заострен кремень, крепко ли привинчен? Охотник замер; не меняя направления взгляда, он придерживает ружье правой рукой, а левая скользит по стволу к замку, ощупывает курок, находит кремень и… вдруг он нечаянно роняет ружье…

Да, это, конечно, притаился тигр. Словно поняв, в каком беспомощном положении очутился его противник, тигр делает прыжок…