Сказки и легенды - Деккер Эдуард Дауэс "Мультатули" - Страница 9

«Братья, я готова».

Вскоре после этого король и жрецы собрались в лесу на горе, на которой обыкновенно приносили жертвы солнцу. И целая толпа народа пришла туда, чтобы видеть дым, который вознесет Азтальпу на небо. Посла заклания ее должны были сжечь на костре.

— Ты знаешь, Фемкэ, дым всегда идет кверху. Это, верно, для того, чтобы возноситься, не правда ли?

— Да, — ответила девочка с такой убежденностью, словно она была сама Велледа[16]. Ах, она забыла и молитвенник и всех своих святых. — Боже мой, Ваутер, как это печально! Неужели Азтальпа в самом деле должна была умереть? Это было жестоко со стороны Теласко…

— Как бы ты поступила, Фемкэ?

— Я бы… я бы… я, право, не знаю, Ваутер.

— Вот видишь, нелегко было придумать. Итак, Азтальпа стояла между обоими братьями. Она была вся в белом, и белое покрывало спускалось на ее лицо. Народ пел печальную песню. Все стали на колени. Азтальпа обняла отца, сделала рукою прощальный жест толпе и воскликнула:

«Я готова. Проводите меня, братья!»

Она протянула руки обоим и смело поднялась на костер. Куско шел согнувшись и нетвердыми шагами.

Теласко казался мужественнее. О Фемкэ, он знал, что Азтальпа не умрет…

Глубокий вздох облегчения вырвался из груди Фемкэ. Она сидела с открытым ртом, не сводя глаз с Ваутера, как будто хотела всеми силами души отсрочить печальную развязку.

— Да, она не должна была умереть, и мне кажется, что Теласко знал это. Он вынул между тем освященный кинжал, попросил прощения у Азтальпы… Куско стоял, закрыв лицо руками… Азтальпа сложила руки на груди… наклонила голову…

Вдруг она упала на колени перед Теласко:

«Брат… одно мгновение! Одна просьба: пусть я приму смерть от руки Куско!»

Теласко бросил кинжал и воскликнул:

«Хвала солнцу, выбор сделан! Перуанский народ, вот твой Инка! Прощай, Азтальпа!»

Все перуанцы склонили головы перед Куско. Когда же Куско стал искать брата, оказалось, что Теласко исчез. С тех пор никто его не видел.

— Разве это не чудесный рассказ, Фемкэ?

— Слушай, Ваутер, если бы девушка знала, как Теласко истолкует ее просьбу, она бы ее не. высказала. Но история очень интересная. Как бы я хотела знать, может ли это случиться в самом деле!

— Это случилось далеко, далеко отсюда и очень, очень давно, Фемкэ. По крайней мере так сказано в книге. Однако теперь мне пора домой, так как у меня нет ни гроша, чтобы заплатить привратнику, если я приду после восьми часов. Ах, Фемкэ, как бы я хотел, чтобы мои стихи были уже готовы…

— Ничего, ты их напишешь. Думай о Теласко: ему также надо было исполнить трудное дело.

— Нет, я буду думать о девушке. Спокойной ночи, Фемкэ…

Ваутер получил такой сердечный поцелуй, какой заслужил своим рассказом, и, мечтая об Азтальпе, он вышел через боковые ворота и побрел домой. Луна ярко светила, и ему было досадно, что он не мог остаться у Фемкэ подольше. Он уверял себя, что при лунном свете он рассказывал бы еще лучше, но что было делать— у него не было ни гроша.

1864 год (Из цикла «Идеи»).

Мне не было еще полных двадцати трех лет, когда я состоял командором провинции Наталь[17]. Официальное голландское наименование этого поста — гражданский начальник; но вообще, в особенности при туземцах, такого чиновника «со времен англичан» именуют коммодором.

Обязанности такого начальника — самые приятные, и впоследствии я не раз жалел, что потерял пост, который я (по неопытности) недостаточно оценил, когда впервые занял его.

Кто не испытал страданий или страдал мало, тот всегда глуп. Разумеется, я говорю не о «мировой скорби» и не о тех слезах, которые проливают, ради своего собственного удовольствия, герои романов Фейта[18]. Я говорю о серьезных неурядицах в жизни. Но, невзирая на все неурядицы, такой начальник, или «фэтор», как его по-арабски называют малайцы побережья Суматры, находится в весьма благоприятном положении. Когда занимаешь подобную, должность, то являешься здесь не только самым первым среди других, но представляешь собой все, — даже цезарь удовлетворился бы таким положением. Правда, высота, на которую вознесен такой начальник, обусловливается в известной степени окружающей его пустотой, ибо зачастую он, если не считать военного коменданта, является единственным европейцем в этом пункте и даже во всей провинции. Но кто прибыл в Ост-Индию молодым и пожил там достаточно, чтобы освоиться, тот, обращаясь с туземцами, чувствует себя вполне на своем месте.

В отшельническом одиночестве у человека белой расы вырабатывается в некотором роде великодержавное отношение к местному населению, которое со своей стороны совершенно серьезно воспринимает величие такого начальника, — обычно даже гораздо серьезнее, чем он сам. Наиболее почтенные местные старейшины относятся к нему чуть ли не с детским обожанием, и седые старики называют его «отцом». Не думайте, однако, — это было бы ошибочным европейским заключением, — что эти отношения упорядочены какими-либо статьями закона. Туземному населению незнакомы и непонятны наши тонкости и различия в степенях власти. Тот, кто поставлен во главе, на все распространяет свою власть, почти безграничную. Иногда при подобных обстоятельствах стирается разница между официальными и частными интересами. Местный старейшина приходит с одинаковым смирением просить господина фэтора дать согласие и на свадьбу своей дочери и на посадку новых плантаций перца. Такие сердечные патриархальные отношения встречаются на Суматре и в некоторых других заморских владениях гораздо чаще, чем на Яве. Однако среди яванцев, вообще гораздо более покорных, не наблюдается того благожелательного отношения, какое видишь со стороны всех малайцев, преданность которых очень ценна именно потому, что носит ярко выраженный характер. А с другой стороны… на Яве в течение нескольких веков перебывало слишком много европейцев, большинство из них здесь обогатились, и не удивительно, что население испытывает перед ними страх.

Поэтому вполне понятно, что в менее развращенных европейцами и удаленных от океана местностях или на незначительных отдаленных постах на Суматре человек, облеченный властью, может сделать много добра. Я еще и теперь сожалею иногда, что в те времена не сумел более широко воспользоваться своими возможностями. Но я был тогда молод, слишком молод.

«Столица» провинции, служившая командору резиденцией, лежала у моря. Но суда редко показывались на рейде, ибо он пользовался у моряков дурной славой. Они приходили из Паданга и Бенкулена, с юга, и из Ачина, с севера, — и это почти все. Порою — очень редко — приходили корабли из Макасcара или еще более отдаленных мест. Привозили главным образом полотняные ткани, гончарные изделия и разные безделушки, и все это торговцы выменивали на золотой песок и камфару.

Я вспоминаю о таком своеобразном предмете торговли, как, например, женские брюки, которые изготовляют в Ачине; их нигде, кроме этих мест, не носят на всем архипелаге. По крайней мере я не видел их на Яве. Да и на Молуккских островах тоже.

По прибытии корабля шкипер или суперкарго[19] обязан был предъявить коносаменты[20] гражданскому начальнику, который одновременно являлся начальником порта и сборщиком налогов и пошлин. Обычно шкипер наносил ему визит вежливости, причем подносил и кое-какие дары, что вполне согласуется с восточными нравами и на что не всегда смотрят косо. Это считается просто актом вежливости. Действительно, честный чиновник всегда отказывается от подношений, когда высокая цена подарка заставляет думать о попытке добиться незаконных льгот.

Такие попытки действительно были нередки в Натале, и я поручил штурману портовой шлюпки предупредить всех анаход[21], что командор не принимает никаких подарков.