Голова бога (Приазовский репортаж) (СИ) - Марченко Андрей Михайлович "Lawrence" - Страница 30

Иные предполагали что все обойдется, что чумаки и правда загуляли. Но в этом деле Аркадию было все предельно ясно: шпиону требовались люди для перевоза тяжести из пещер в какой-то схрон. Он мог бы нанять ярыг, коих было полно на Бирже, но, верно, испугался возможной огласки. Потому предпочел использовать чумаков, кои людьми были неместными. Убийца также провел работу над ошибками. И теперь убитых наверняка пускал в воду с камнем на шее.

Послушав сплетни, юноша пошел на базар. Тот был на самом излете. Тамошний торг начинал шуметь с самого рассвета, к которому крестьяне из окрестных сел свозили свежанину, фрукты и овощи, сорванные накануне вечером. Тут же продавали и рыбу, которая еще шевелила плавниками и жабрами и смотрела на покупателей чуть обиженным взглядом.

Но торговцы спешили распродаться до жары, коя превращала продукты в месиво и в корм для мух. И уже к полудню рынок, как говорили «был уже не тот». Но он не умирал, а погружался в некую полудрему. Ряды редели, однако же, не пустели окончательно. Торговцы перебирались ближе к входу. Целые ряды вырождались в двух-трех продавцов, однако же цены росли незначительно, а то и вовсе портящийся товар отдавали со скидкой.

На крохотном остатке базара Аркадий встретил вдову Чебушидзе. Несмотря на жару, она была одета в свой обычный траурный наряд и походила на монахиню.

— Вдовая графиня не съехала?… — с деланным безразличием спросил Аркадий после приветствий. — С вашей стороны было бессердечно поселить ее в комнату, где еще недавно лежал покойный.

— Я ей говорила о том, но графиня сказала, что это даже к лучшему.

Пока мадам Чебушидзе торговалась вокруг цены на дюжину бычков с душком, Аркадий привычно размышлял.

Городничий достал из кармана связку ключей и маленьким бронзовым ключиком отпер несгораемый шкаф. В нем хранилось самое ценное, чем располагала Управа Благочиния — полдюжины чарок и графинчик, наполненный под пробку обжигающей перцовкой.

Чарки заняли свое место на столе. Городской лекарь Иван Карлович Эльмпт с аптекарской точностью принялся наполнять чарки. Струя жидкости увлекала воздух в глубину емкости. В самогоне воздух дробился на тысячи бисеринок, блистающих в лучах солнца.

Глядя на это благолепие, уездный судья Гудович сухо сглотнул.

Агамемнон Фемистоклювич в это время перочинным ножиком на закуску строгал яблочки, сорванные в саду перед училищем. Сидящий рядом с ним протоирей между делом рассказывал:

— Вот вам, господа, задача на сообразительность: на Белосарайскую косу высадился английский десант, напал на казенные склады. А там всего вдосталь: гречка, пшено, рожь, горох. Они это все смешали, и облили все это маслом и дегтем. Единственно не подожгли — дождик накрапывал. Бросили так. Вопрос: что с этим делать?

— Выбросить, — лениво ответил полицмейстер, обмахивая себя папкой. — Если бы просто смешали — то можно было бы скоту скормить или кашу сварить для бедных. Еще просеять можно. А с дегтем напополам — так и животина жрать не будут.

— Еще какие мнения будут, господа?…

Господа молчали, предвкушая скорое угощение. И действительно: широким жестом Иван Карлович указал на посуду — можете угощаться. Чарки подняли, городничий произнес привычный краткий тост, перенятый у здешних хохлов:

— Будьмо!

Чарки на мгновение соприкоснулись в воздухе, издав мелодичный звон. В мгновения ока налитое было выпито, и присутствующие тут же захрустели яблочными дольками. Со всеми не пил только Эльмпт. Перцовку, самогон, настойки и вино врач не употреблял, полагая, что от них трясутся руки. Он пил лишь чистый спирт, от которого пьянел мгновенно. Но яблочком, так и быть, угостился со всеми.

— А решенье, меж тем есть, — продолжал протоирей начатое. — И решение — простейшее. Следует эту смесь посеять! Деготь в землю отойдет, а всходы сами все сделают. Рожь и пшено разделить не выйдет, но оно и не надо. Горох по земле стелется, гречиха — где-то посредине будет. Остается только собрать — вот и все дела до копейки!

Крепкая перцовка делала свое дело мгновенно — окатывала жаром, гнала по сосудам веселье, и услышанное донельзя рассмешило Гудовича, очевидно, быть серьезным. И смех его был столь заразительный, что его подхватили все присутствующие. Захихикал даже не пивший со всеми Эльмпт.

Затрясся Агамемнон Фемистоклювич. Смех в его исполнении напоминал не то звуки далекого стихийного бедствия, не то — гнев простуженного и охрипшего языческого бога.

— Ишь как!

— Надули-с, значит, англичан!

— Хо-хо!

— Ха-ха!

— Я всегда говорил, что русская смекалка — все превозможет!

— До этого вообще-то хохол додумался… — подметил протоирей.

— Да какая разница: хохол или кацап?

— Еще по одной, господа?

Возражений не последовало, да и с чего бы им быть? Снова налили, выпили с прежним тостом и как-то посерьезнели. День был постный, но святой отец тут же отпустил небольшой грех у других, а свой — сохранил на будущее.

Собрание сие по старой памяти именовали Управой Благочиния. Собирались вечером, обычно в конце недели — по четвергам или пятницам или даже по субботам, как сегодня. Для судьи, врача, городничего и полицмейстера то был вполне уважительный повод удалиться от своих супруг, выпить в своем кругу. Обязательное при это обсуждение сплетен и невнятных слухов именовали городскими делами.

Городские дела, по замечанию их жен, обычно пахли самогоном.

— Был у меня родич ваш, — городничему сообщил директор училища. — Аркадий. Все про покойника выспрашивал.

— Да не родич он мне… Пока что… Сын приятеля покойного — и только, — ответствовал городничий. — Про какого покойника?…

— Да про Ситнева, которого позавчера из реки выловили.

Полицмейстер скривил скулу, городничий вскинул бровь. С одной стороны юнец лезет туда, куда ему бы не стоило. С другой же — из всех четырех покойников этот казался наиболее безопасным.

— Осадили бы вы вашего… протеже… — попросил полицмейстер.

— Осажу. Непременно осажу, да только и ты, брат, шевелиться должен. За неделю — шесть покойников! Нечто это было видано? — возмутился Рязанин.

Вообще-то город видывал и не такое: на Рождество Господне и на Новый год в иную зиму до дюжины людей замерзали на улице, сгорали в пьяном горячечном бреду, натыкались в драке на нож. Но сейчас была не зима.

— Так извольте видеть! — оправдывался полицмейстер. — Штабс-ротмистр, два генерала — они ведь приезжие. Вся беда от понаехавших! Чумаки опять же неместные. Но я все же думаю, что живы они, только загуляли где-то. Да и Ситневым не так все ясно. Может, его вовсе не в нашем уезде прирезали.

— Может! Да только ты, брат, не предполагать должен, а расследовать!

— Мы расследуем! Само собой. Но работы нынче много. Обыватели жалуются. Говорят, мздоимство в городе свирепствует.

Городничий колкость понял правильно, а именно на свой счет. Но поскольку все тут были своими, ответил прямо:

— Я решительно не понимаю, в чем вред взяток. Чего дурного в том, что я помогу человеку пристроить товар, а он ответно отблагодарит хорошего человека — то есть меня. Ведь все твари земные гребут под себя, и только курица — от себя. С курицы-то взять — она птица, к тому же наиглупейшая. Но годится ли человеку уподобляться курице?

Все тут были не без греха. Даже лекарь, представитель благороднейшей профессии со времен Гиппократа, из всех лекарств верил лишь в кровопускания и несколько раз так увлекся, что пациенты умерли от потери крови.

— Так скажите, что с вашим племянником делать? — спросил полицмейстер.

— Да что с ним сделать? — пожал плечами городничий. — Пусть…

— А то, говорите, если вдруг что — так можно его и в тюрьму запереть.

— А за что его в тюрьму сажать, позвольте полюбопытствовать?

Вопрос нимало не смутил блюстителя городского спокойствия.

— А разве обязательно сажать именно за что-то?