Две жизни комэска Семенова - Корецкий Данил Аркадьевич - Страница 11

— Ложись, контра, а то всех на воздух подыму! — заорал Сидор, взметнув над головой гранату. Чёрные жерла пулеметов усилили впечатление. Винтовки со стуком попадали на пол, телохранители повалились рядом.

— Один сторожит, остальные за мной! — приказал Семенов и распахнул дверь в горницу, застав немую сцену, словно внезапно остановили спектакль и актеры застыли на полуслове и полудвижении.

Комната напоминала музей, а не крестьянскую избу: забитая дорогой старинной мебелью, шелковые занавески на окнах и тяжелые бархатные шторы. Трое замерли за растерзанным гулянкой столом, обратив бледные лица в сторону вошедших. Наверное, они ожидали худшего — группу белых диверсантов, но рассмотрев звезды на фуражках и красные ленты на кубанках, перевели дух и продолжили прерванные на половине движения. Молодая грудастая баба, с густо подведёнными глазами и намалёванными губами, державшая на весу стакан, донесла его наконец, до рта и, энергично влив в себя мутное содержимое, схватила с тарелки щепоть квашенной капусты — закусить. Цветастое платье щедро открывало голые плечи и значительную часть пышной груди.

Сидевший напротив неё комиссар Дементьев, смертельно напуганный и вжимающий голову в плечи, поднял ладонь с растопыренными пальцами, будто заслоняясь от ствола Семеновского маузера. Клюквин, развалившийся рядом с полуобнаженной красоткой, непринужденно обнял ее за голые плечи. Узкое бледное лицо с глубоко посаженными тёмными глазами и квадратной нижней челюстью ничего не выражало, будто вошёл повар со свежей порцией мяса. Было ясно: командир третьего эскадрона трезво оценил обстановку и решил не дёргаться попусту.

— Заходите, гости дорогие, — ровным тоном произнёс он, как будто действительно пришли званые и давно ожидаемые гости. — А чего это до зубов вооружились, будто воевать собрались? Здесь все свои! Давайте, ребята, поставьте что-нибудь веселое!

Последняя фраза была адресована двоим мужикам, застывшим у стоящего на сундуке граммофона. Одного, в яркой вышиванке, Семенов знал — это был Фёдор Горкин, ординарец Клюквина. Он схватился было за рукоять револьвера, но спокойствие командира, а может, в большей степени наведённое оружие и поднятая граната оказали своё воздействие, и он разжал пальцы. «Ангел смерти» быстро разоружил обоих, бросив выпотрошенные наганы под стол.

— Правильно! — в наступившей нервной тишине Семенов неторопливо убрал маузер в кобуру.

— Ну что, музыка будет, нет? — обратился Клюквин к замешкавшимся у граммофона бойцам. — Надо же гостей развлечь!

— Знаем, как ты гостей развлекаешь! — процедил Семенов. — Лучшего моего рубаку избили и ограбили! Сейчас я вам без музыки танцы устрою! Да под трибунал отправлю!

— Кого избили? — Клюквин изобразил полнейшее непонимание. — Кого ограбили? Федька, почему я не знаю?

— Да ничего особенного! — нехотя буркнул ординарец. — Поцапались ребята, потом сами разобрались. Всего и делов-то!

— Короче, давай сюда своих бандитов! — приказал Семенов.

Клюквин пожал плечами, кивнул Фёдору и тот вышел из комнаты.

— Садись, Ваня, поешь, — комэск-три широким жестом указал на обильный стол: картошка, жареное мясо, свежие овощи, соленья, хлеб, сало, кровяная колбаса…

— Хорошо живёшь! — заметил Семенов. Он сел к столу, но есть не стал, повернулся к своим:

— Поешьте по одному! Раз хозяин настаивает…

— Хорошее дело! — «Ангел смерти», не опуская нагана, схватил кусок хлеба, колбасу, начал жадно жевать.

— Мы и должны хорошо жить, — свысока ответил Клюквин. — Потому, что мы солдаты революции! Так, комиссар?

— Так, — послушно кивнул Дементьев.

Семенов ударил кулаком по столу — звякнули, подскочив, тарелки.

— Не так! Солдаты революции никого не грабят! И своих не бьют! Что вам мой Пшенкин сделал? Или он не боец революции?

— Это тот, который канаты ловко шинкует? — усмехнулся Клюквин. — Я смотрел. Ай-яй-яй. Вот шельмы! Теперь, Ваня, я понимаю, отчего кипит твой разум возмущённый! Но не портить же всем настроение из-за мелочей! Давай, Три Пётра, заводи музыку!

Граммофон кашлянул и затянул блеющим голосом: «Плачь, цыган». Сидор глянул на брата и нагайкой сбросил звукосниматель с пластинки, музыка смолкла. Так и сидели в молчании. Клюквин выпивал и закусывал, тискал свою красотку, иногда бросая на Семенова угрюмые взгляды. Но тот не обращал на это никакого внимания. Его люди насытились, но сам он к еде не притронулся, хотя желудок подвело от голода: никто не скажет, что комэск ел со стола негодяя!

Наконец, Фёдор вернулся, держа в руке длинные ножны, из которых вытачивало навершие рукояти.

— Вот, — положил он шашку на край стола, а сам подошёл к Клюквину, пошептал на ухо.

Семенов вытащил клинок, осмотрел и передал «Ангелу смерти».

— Гады эти где? Кот с Веселым?

Фёдор развёл руками.

— Не нашёл. Веются где-то.

— Ну вот, — оживился Клюквин. — И все дела. А ты стволами тыкать. Нехорошо. Выпьем на мировую! Паша, налей!

Дементьев разлил самогон по стаканам.

— У тебя что, комиссар на розливе? — мрачно поинтересовался Семенов.

— Нет, что ты! Партия у меня в почете, — с усмешкой ответил Клюквин. — Просто мы друзья. Сдружились, понимаешь ли, не разлей вода. А друзья разве считают — кто кому налил? Давай, выпьем! Мы же во всем разобрались!

— Э, нет, — сказал Семенов. — Не во всём. Согласно революционным законам грабителей следует расстрелять перед строем или, если это тебе легче, сдать в полк, в трибунал!

Клюквин поморщился.

— Расстрелять, трибунал… Слушай, ну вот что ты такой упёртый… Если собака чабана сожрет курицу в соседней деревне, разве он станет ее стрелять? Так, поругает для вида! Я их тоже завтра поругаю перед строем, честное красноармейское…

— Так они у тебя собаки? То-то, смотрю, ты их кормишь лучше, чем комиссара! У него обычный наган, а у собак заморские пистоли! И у тебя, вижу, такой же…

— Не горячись, успокойся! Нам делить нечего! Давай подружимся, Ваня!

Держа руки перед собой (дескать, видишь, никакого подвоха), Клюквин пересел к Семенову, обнял за плечи, но тот резко освободился.

— Укрепим, так сказать, фронтовое товарищество… Да будем вместе дела делать… Не пожалеешь!

Он выпил, закусил куском сала, показал взглядом:

— Угощайся. Сала-то, небось, давно не ел?

Семенов встал.

— Мне жировать не с чего. Вся страна ремни-то затягивает! Сам товарищ Ленин не каждый день досыта кушает!

Клюквин расхохотался.

— Наивный ты, Ваня, ну прям как ребёнок! Хочешь, я тебе Надьку отдам на неделю, только с возвратом…

Грудастая красотка многообещающе улыбнулась. Край ее стакана был густо измазан помадой.

— А хоть и совсем забирай, — великодушно махнул рукой Клюквин. — Для боевого друга ничего не жалко. И вот ещё в придачу, бери!

Он вынул из нагрудного кармана золотой «Брегет» с цепочкой и протянул Семенову.

— А насчёт Ленина не беспокойся, не голодает он! И фазанов ест, и стерлядку паровую, мне ребята расска…

— Бац! — зубы комэска-три лязгнули, чугунный кулак Семенова сбил его со стула, и он с грохотом упал на пол.

— Ах ты, сука! — вскочив, Клюквин выхватил кольт из желтой фасонистой кобуры. Семенов схватился за свой маузер, но он не успевал, и комэск-три выстрелил первым. Грохот мощного патрона заложил всем уши, но Сидор успел ударить по руке нагайкой, пуля ушла в пол, а оружие отлетело в сторону. «Ангел смерти» быстро подхватил его и сунул за пояс.

В последний миг Семенов сдержал палец на спуске. Наступила мертвая тишина. Клюквин, морщась, баюкал ушибленную кисть, а маузер был направлен ему в грудь. Бесконечные секунды растянулись, нагнетая смертельное напряжение. В груди Семенова бушевала ярость, она рвалась наружу — через руку, держащую оружие, через ствол маузера, но упиралась в патрон и вырваться не могла, а потому отдавалась назад, сдавливала сердце и распирала голову. Ее надо было выпустить. Длинный тонкий ствол качнулся в сторону, грохнул выстрел, четвертная бутыль со звоном разлетелась вдребезги, обрызгав Дементьева и Надю самогоном и обдав их осколками. По столу, огибая тарелки и миски, потекла мутная, остро пахнущая жидкость. На щеке комиссара выступила кровь, он смахнул ее ладонью, но только размазал по лицу.