Последняя ступенька - Кинг Стивен - Страница 3

• Предыдущая
• 3/4
• Следующая

Туда-назад. Туда-назад.

— Ларри, я больше не могу! — В голосе сестренки звенело отчаяние.

— Китти, держись! Ты должна держаться!

Туда-назад. Клочья сена за пазухой. Туда-назад. Стожок вырос мне до подбородка, но что это против семиметрового стога, куда мы прыгали. Если она только сломает себе ноги, подумал я, она легко отделается. А если она пролетит мимо стожка — верная смерть. Туда-назад.

— Ларри! Ступенька!

Я услышал нарастающий надсадный скрип — верхняя перекладина подавалась под тяжестью Китти. Она снова судорожно задрыгала ногами, и я понял, что это ее погубит, что она пролетит мимо стожка.

— Не надо! — завопил я. — Ногами не надо! Отпускай! Отпускай перекладину! — Уже не успеть за новой охапкой. Уже ничего не успеть… разве что подумать о чудесном спасении.

Ей было сказано отпустить перекладину, и она ее отпустила. Мне казалось, она летела целую вечность — золотые косички торчком, глаза закрыты, лицо белей китайского фарфора. И ни звука. Сложенные ладони прижаты к губам в молитвенном жесте.

Она врезалась в стожок, в самую его середину, она вошла в него, как нож в масло. Или скорее как реактивный снаряд, потому что когда она исчезла в стожке, клочья сена полетели во все стороны. Я услышал, как тело с глухим стуком ударилось о доски. Звук этот заставил меня похолодеть. Очень уж он был громкий, слишком громкий. Теперь самое страшное — заглянуть внутрь.

С плачем вкогтился я в стожок и принялся раздирать его, отшвыривая сено охапками, сколько захватывалось. Вот показалась нога в джинсовой брючине, вот клетчатая рубашка… и наконец лицо Китти. Веки опущены. Лицо покойника. Одного взгляда было достаточно, что понять: она мертва. Мир для меня стал серым как ноябрь. Лишь два осталось в нем светлых пятна — золотые косички.

И вдруг эти васильковые радужницы — она открыла глаза.

— Китти? — Мой голос, охрипший, сиплый, большим вопросительным знаком прорвался наружу. Точно сквозь толстый слой мякины. — Китти?

— Ларри? — изумленно спросила она. — Разве я жива?

Я поднял ее и прижал к груди, а она прижалась ко мне, обвив мою шею руками.

— Живая, — ответил я. — Живая, живая.

Она сломала себе левую лодыжку, ничего больше. Когда доктор Педерсен, врач из Коламбиа-Сити, вместе со мной и отцом пришел в амбар, он долго, задрав голову, всматривался в темнеющую перспективу. Последняя ступенька лестницы все еще висела — косо, на одном гвозде.

Как я уже сказал, он долго всматриваются. Потом, обращаясь к отцу, произнес: «Чудо», — и презрительно пнул сложенный мною стожок. После чего сел в свой запыленный «десото» и уехал.

На плечо мне легла отцовская рука.

— А сейчас, Ларри, мы пройдемся с тобой в сарай, — произнес он очень спокойно. — Я думаю, ты догадываешься — зачем.

— Да, сэр, — прошептал я.

— Я хочу, чтобы при каждом ударе ты вслух благодарил господа за то, что твоя сестра осталась в живых.

— Да, сэр.

И мы пошли. Удары я не считал, их было столько, что потом целую неделю я ел стоя и еще две недели — подкладывая подушечку. И всякий раз, когда на меня обрушивалась огромная отцовская пятерня, вся в красных мозолях, я благодарил господа.

Я благодарил его громко, очень громко. Так что под конец я почти не сомневался, что он меня услышал.

Меня пустили к Китти перед сном. Помню, за окном сидел дрозд. Нога у Китти была забинтована и покоилась на доске.

Она встретила меня таким долгим и нежным взглядом, что я смешался.

— Ты, оказывается, натаскал туда сена. — прервала она молчание.

Я поддакнул.

— А что мне оставалось? Без лестницы-то наверх не влезешь.

— Я и не знала, что ты там делаешь, — призналась она.

— Как не знала! Я же прямо под тобой носился!

— Я боялась смотреть вниз. Испугалась я, понимаешь. Так и висела зажмуренная.

Я стоял, как громом пораженный.

— Не знала, говоришь? Не знала, что я делаю?

Она мотнула головой.

— Значит, когда я крикнул тебе «отпускай перекладину!», ты… ты просто отпустила?

Она кивнула.

— Да как же ты не побоялась?

Она посмотрела на меня своими васильковыми бездонными глазами.

— Я знала, ты что-то там придумал, — сказала она. — Ты ведь мой старший брат. Я знала, с тобой я не пропаду.

— Ах, Китти, ты же была на волосок от смерти, а ты и не знала…

Я закрыл лицо руками. Она села на постели и разняла мои ладони. А потом поцеловала в щеку.

— Не знала, — согласилась она, — но это неважно. Главное — ты был внизу. Ой, спать как хочется. До завтра, Ларри. А ногу мне положат в гипс, вот. Так сказал доктор Педерсен.

Гипс не снимали почти месяц, и все ее одноклассники на нем расписались — меня она тоже заставила расписаться. Потом гипс сняли, и на происшествии в амбаре можно было поставить точку. Отец соорудил новую лестницу на сеновал третьего яруса, но я уже никогда не залезал на верхотуру и не прыгал в стог сена. И Китти, насколько мне известно, тоже не прыгала.

Итак, можно было бы поставить точку, но до точки, оказалось, еще далеко. В сущности, точка была поставлена лишь девять дней тому назад, когда Китти выбросилась с последнего этажа здания, которое занимала страховая фирма. У меня в бумажнике лежит вырезка из «Лос-Анджелес таймс». Видно, мне суждено всегда носить ее с собой — не в удовольствие, как мы носим при себе фотокарточки наших близких, или билет на запавший в душу спектакль, или программку кубкового матча. Я ношу эту вырезку, как тяжелый крест, который, кроме меня, нести некому. Набранный крупным шрифтом заголовок гласит: ГУЛЯЩАЯ ДЕВИЦА ВЫБРАСЫВАЕТСЯ ИЗ ОКНА.

Детство осталось позади. Вот все, что я могу сказать, остальное не имеет значения. Китти собралась поступать в коммерческий колледж в Омахе, но в год окончания школы, летом, она заняла первое место на конкурсе красоты и выскочила замуж за одного из членов жюри. Как в скверном анекдоте, не правда ли? Это моя-то Китти.

Я учился на факультете права, когда она развелась с мужем и прислала мне длиннющее письмо листов на десять, где рассказывала о своей супружеской жизни, о том, как все не сложилось и как могло бы сложиться, если бы она смогла родить. Она просила меня приехать. Но пропустить неделю занятий на факультете права — это все равно что прогулять четверть на гуманитарном отделении. Они ведь там звери. На секунду потерял из виду движущуюся мишень — ее уже и след простыл.

Она переехала в Лос-Анджелес и вышла замуж во второй раз. К тому времени, когда и этот брак распался, я успел получить диплом юриста. Опять от нее пришло письмо — короче первого и более горькое. Никогда уже, писала она, ей не удержаться на этой карусели: не успеешь поймать медное кольцо — упал с лошадки и сломал себе шею. Аттракцион открыт для всех, но не слишком ли высока цена? И приписка: МОЖЕТ, ПРИЕДЕШЬ, ЛАРРИ? СТОЛЬКО ЛЕТ НЕ ВИДЕЛИСЬ.

Я ответил, что рад бы приехать, но не могу. В фирме, где я получил место, конкуренция жестокая, я же только начинал и пока был для всех ломовой лошадью. Но ничего, ближайший год покажет, кто чего стоит. На этот раз я накатал длиннющее письмо, целиком посвященное моей карьере.

Я отвечал на все ее письма. Но, знаете, я как-то не до конца верил в то, что мне пишет именно она, Китти, как в свое время не до конца верил в то, что стог окажется на месте… пока не падал, живой и невредимый, в его мягкие объятья. Я не мог поверить, что моя сестренка и эта измочаленная женщина, которая подписывалась в конце письма «Китти» и обводила имя кружком, — одно лицо. Моя сестренка была девочкой с косичками и без намека на грудь.

Потом она перестала мне писать. Изредка приходили поздравительные открытки — к рождеству, ко дню рождения, на которые отвечала моя жена. А потом мы разошлись, я переехал и окончательно закрутился. Очередные поздравления были мне пересланы. С пометкой: «Выехал». И я подумал: «Не мешало бы, между прочим, написать Китти и сообщить новый адрес». Но я так и не написал.

Хотя все это, как я уже сказал, неважно. Важно другое: детство осталось позади, и Китти выбросилась с последнего этажа. Китти, верившая когда-то, что стог всегда окажется на месте. Китти, сказавшая: «Я знала, ты что-то там придумал». Только это важно. И еще ее письмо.

• Предыдущая
• 3/4
• Следующая