Пряная штучка (СИ) - Ефиминюк Марина Владимировна - Страница 25

— Чаек, смотрю, попиваете? — скривил он губы. Не успела я пикнуть, как плотник схватил с подноса кружку с настойкой и опрокинул в себя. На кухню обрушилась испуганная тишина. Мы замерли, с ужасом воззрившись на оцепеневшего дегустатора. Некоторое время он хлопал глазами, а потом очень медленно, как будто боясь, что изо рта вырвется пламя, выдохнул.

— Что… — Голос сел до хриплого скрежета. Этан кашлянул в кулак, отставил кружку и тихо спросил: — Что за странный чай вы пьете в середине дня, пока все приличные люди работают?

— Вообще-то, это была перцовая настойка, — тихо ответила я, отчего-то боясь говорить в голос. — Хочешь огурчиком закусить?

Он вытянул губы, шмыгнул носом и буркнул:

— Переживу.

Потом развернулся и вышел. Через дверной проем мы следили, как сосед твердой походкой направлялся к лестнице.

— Думаете, пошел умирать? — шепотом спросила Стаффи.

— Что ж вы такое говорите? — испугался Ирвин.

— Полагаешь, если ты сумел выжить, то всем так везет? — фыркнула подруженция и со знанием дела заявила: — Мерзостные типы всегда предпочитают помирать в одиночестве. Как коты…

Ирвин вскочил из-за стола, проскрежетав по полу ножками табурета. Видимо, решил броситься следом за наставником на тот случай, если бедняга, испробовав жгучего зелья, действительно попытается отчалить к Светлому Богу. Но Этан вдруг развернулся на пятках и пошагал обратно. Может, на всякий случай решил попрощаться? Мы тут же заняли свои места, как будто вовсе не подглядывали за его гордым отбытием на тот свет.

— А как ты, говоришь, назвала огненную воду? — поинтересовался он.

— Огненная вода? — непонимающе моргнула я.

— Видишь, иногда даже ты можешь придумывать отличные названия! — указав в меня пальцем, насмешливо подмигнул Этан. — Растешь, Алекса!

Судьба перцовки от «Пряной штучки» была предрешена. Дегустировать «Огненную воду» у себя мы побоялись, чтобы не превратить лавку пряностей в клуб измученных жизнью пьяных домохозяек (мне идея пришлась по вкусу, из-за преотвратительного настроения Этана беспокоилась о дамах). Пришлось приготовить несколько бутылок и отдать на пробу в городской трактир. На следующее утро, мы ещё не успели открыться, а в двери колотил сам хозяин питейного заведения, чтобы дать заказ на партию.

К слову, ночью в четверг кто-то снова стащил вывеску, и настроение у Этана улучшилось. Ровно на пять минут.

— Сорок шиллингов за все! — объявил старьевщик, разглядывая сокровища из садового домика.

— Вы, верно, шутите, уважаемый! Смотрите, какая преотличная тяпка! — уронив на землю вязаную шаль, для наглядности я схватила ржавую тяпку, ровесницу торговой лавки, и потрясла в воздухе. — Она прослужит еще лет двадцать не меньше!

С остервенением я вонзила ржавый нос садового инструмента в землю. Раздался предательский треск, и черенок хрустнул как раз у железного основания.

— Ладно, тяпка была плохим примером, — пробормотала я, поднимая шаль, а заодно белый горшок с удобной ручкой и большим синим цветочком на пузатом боку. — Гляньте, какой отличный горшок! В него можно посадить цветы. Например, домашние розы. А вы говорите рухлядь.

— Дамочка, никто не будет сажать цветы в ночную вазу, — сморщился от вида посудины старьевщик. Непрошено в голове мелькнула мысль о том, чем именно наполняли вазон прежде, чем в доме был поставлен человеческий ватерклозет. Я моментально горшок отбросила.

— А как вам вот это? Настоящая фарфоровая кукла двадцатилетнего возраста, — потрясала я игрушкой, наряженной в почерневшее от пыли кружевное платьице. — Раритет, таких теперь днем с огнем не найдешь!

— У куклы выколупан глаз.

— Правда, что ли? — Я посмотрела в личико игрушке, глаза действительно не имелось. Оставалось изобразить праведный гнев: — Не понимаю, вы старье скупаете или бриллианты в залог берете!

Нам обоим становилось очевидным, что бой за стоимость моего, вернее, дядькиного хлама был проигран. Я стала заметно замерзать и хотела вернуться в тепло. Пришлось сдаться:

— Сколько, вы говорили, дадите за все эти богатства?

— Тридцать шиллингов.

— Вы говорили сорок! — возмутилась я.

— Тридцать пять, — надул щеки старьевщик.

— Сорок и не пенни меньше!

— Ну, тогда тоните в своем хламе. — Он развернулся и уже направился к задней двери дома.

Я немедленно припомнила, что попросила приехать старьевщика, когда не захотела платить мусорщикам за перевозку рухляди на городскую свалку. И все равно задушила жадность! Вместо того чтобы насладиться приятным дополнением в виде сорока монет, принялась торговаться за старье с таким остервенением, как будто продавала последний золотой зуб. Что за мерзостный характер?

— Ладно, ладно! — помахала я рукой, останавливая афериста, мол, уговорили. — Забирайте за тридцать пять шиллингов и шесть пенни.

Не без торжества старьевщик принялся отсчитывать монетки из кожаного кошеля и со звяканьем перекладывать в мои подставленные ладони. Он будто специально тянул, не желая расставаться с денежками. Просматривал на свет, тер о рукав замызганного сюртука, а потом вдруг решил оскорбить меня, наплевав на невиданную сговорчивость:

— А я там видел у вас конь в лавке стоял…

— Не продается! — отрезала я.

Светлый Божечка! У этого человека хотя бы что-то святое за душой имеется? Коняшку принять за старье?!

Наконец хлам был загружен в тележку и вывезен из сада через заднюю калитку. Старьевщик поехал по узкой улочке между домов, а над его головой на шесте кряхтел колокольчик, делавший отчаянные попытки привлечь внимание домохозяек. А вдруг кто-нибудь в нервическом припадке захочет избавиться от годной сковороды, чтобы, часом, не прибить этой сковородой непутевого или, наоборот, слишком додельного мужа.

— Алекса! — позвала меня Стаффи, выглянув в сад. — У нас проблема!

Закрыв калитку на засов, я быстро вернулась в дом. В лавке с самого утра было много народу, и из торгового зала раздавался голос Ирвина, кокетничавшего с покупательницами.

Он так здорово справлялся, что я уже подумывала, как бы соблазнить ценный кадр на измену. В смысле, бросить учебу на плотника и перейти работать в «Пряную штучку», даже попыталась у Этана осторожно выяснить стоимость подмастерья, но тот от разговора ловко ушел. Как разгадал коварный план!

— Что случилось? — Едва я попала с холода в тепло, то встряхнулась, как кошка.

— Нам привезли бумагу для этикеток, — загробным голосом объявила Стаффи и растянула из плотного рулона коричневатый хвост. Бумага оказалась тонкой, хрусткой и ужасно похожей на гладкий пергамент. Совершенно точно чернила на такую не лягут, а на банках начнут просвечивать этикетки.

— Ты в накладной подписалась? — уточнила я, и подружка опустила голову, давая понять, что дело потеряно.

— Хоть самой перчи, комкай и жуй! — жалобно причитала она, вероятно, отчаянно пытаясь выдавить слезу, но со слезами решительно не складывалось, и тогда проштрафившаяся подружка решила разъяриться: — Мошенники! Я же проверила один рулон! Нормальная бумага, а это что? Сморкаться и рыдать!

— Что ты сказала? — чувствуя, как внутри начинает зудеть в приближении очередного озарения. Прошлая идея нам за пару дней принесла почти сто золотых, и мне даже удалось отложить в банку с прилепленной бумажкой: «Маринованному огурцу».

— Рыдать? — осторожно повторила она.

— До этого.

— Сморкаться?

— Светлый Божечка, с чего ты жаловаться начала? Что ты говорила? Перчи, заворачивай и ешь?

— Ну, не совсем так… Но в целом…

— Стаффи, ты гениальна! — звонко хлопнула я в ладоши, и подруга машинально попятилась.

— Я? — удивилась она.

— Перчи, заворачивай и готовь. Что может быть проще? — радовалась я, кажется, действительно чуточку напоминая сумасшедшую. — Мы сделаем перечную бумагу. Просто заверни мясо, поставь на огонь, доставай и ешь. А бумаги у нас теперь столько, что можно всем домом мумиями обвернуться!