Главный приз (СИ) - Темень Натан - Страница 25

Жрец, служитель и податель Живительного Огня, возложил скрытые под широкими рукавами балахона ладони на камень алтаря. Камень был странной округлой формы, слегка склонённый набок и вмятый посредине, словно по нему ударила плашмя огромная ладонь.

На камне сидела большая белая птица. Индейку в клетке привезли с собой. Мари видела, как из багажного отделения их старенького автобуса, на котором они приехали, вытащили клетку, и вынесли на поляну. Потом вырывающуюся птицу двое помощников в балахонах вытащили из клетки и посадили на алтарь. Жрец подошёл к испуганной птице, положил ладони ей на голову, и тихо пошептал, наклоняясь капюшоном к самой головке с блестящим глазом. Индейка успокоилась и уселась на камне, сложив крылья. Глаза её затянулись плёнкой. Казалось, она спала.

Жрец продолжал говорить. Голос рокотал непрерывно, понижаясь и повышаясь, вторя модуляциям ветра.

— Приди. Приди. Разорви темноту, разгони порождения зла. Даруй нам свет.

Голос повысился почти до крика, и вместе с последним словом будто разом разорвали огромную атласную простыню, свистящий звук прошил воздух сверху донизу, и поляна полыхнула призрачным огнём. Никто не двинулся с места, а Мари от страха прилипла к земле, впившись ногтями в ладони.

Клубок огня полыхнул над поляной, большой, угловатый камень стал белым. Моргая вмиг ослепшими глазами, Мари какое-то время ничего не видела, кроме огненного пятна, превратившегося в негатив.

Потом соседи рядом с ней задвигались, зашумели, а по полянке растёкся запах жареного мяса. На наклонном камне лежало тело птицы. Округлые бока, стиснутые крупными ножками, вписались в выемку камня. Шипела пузырями жарящаяся на красной каменной поверхности шишковатая кожа. Острыми кончиками торчали крылышки с обуглившимися пеньками белых перьев.

Аппетитный запах жареной птицы усилился. Над округлым пупырчатым телом струился пар.

Двое в помощников в балахонах взялись с двух сторон, подняли птицу, сняли с камня и положили на большое овальное блюдо. Фигуры в балахонах зашевелились, оправляя капюшоны и поддёргивая широкие тряпичные рукава.

Жрец повернулся к собранию. Лица его под глубоко надвинутым капюшоном не было видно, но Мари почувствовала внимательный взгляд. Жрец протянул руку и поманил её к себе. По поляне прокатился вздох, и все посмотрели на Мари. Провожаемая пристальными взглядами, она на нетвёрдых ногах вышла вперёд. Жрец положил ей руку на плечо:

— Мы встречаем нашего нового члена, мы приветствуем его.

— Приветствуем… — отозвалась поляна.

Жрец отступил к алтарю, ведя за собой Мари. Она увидела стоящие на камне чаши, одну большую, на круглой ножке и с двумя ручками, и одну маленькую. Жрец взял ту, что поменьше, и протянул девушке. В чаше всколыхнулась густая тёмная жидкость.

Мари взяла чашу, поднесла к губам. Один из помощников в балахоне уже обходил с большой чашей собравшихся почитателей Живительного Огня. Те по очереди прикладывались, делали глоток, и чаша шла по кругу, пока заметно не опустела.

— Пусть его радость станет нашей радостью. Его боль будет нашей болью. Его чувства и желания станут нашими. Его огонь будет нашим огнём, его сущность сольётся с нашей сущностью. Мы станем едины, мы станем одно. Да будем мы одним целым, и да станет целое множеством. Да будет так, и не будет этому конца, ибо это есть начало и конец. Да свершится обряд посвящения.

Мари отпила. Жидкость оказалась сладкой и терпкой, словно старое вино.

— Пей до дна, — сказали ей, и она пила, пока не показалось округлое блестящее дно.

Она опустила руку, и чаша исчезла из ладони. На поляне уже горел огонь, разожжённый в сложенном кружком очаге из потемневших камней. В оранжевом, пляшущем свете костра Мари увидела блюдо с жареной птицей. Собравшиеся вокруг блюда фигуры тыкали в бока индейки вилками.

Мелькали острые зубья, втыкаясь в худеющие на глазах розовые птичьи бока, разевались смеющиеся рты, блестели, сжимаясь и разжимаясь, зубы. Мужчины и женщины в одинаковых балахонах весело жевали, они говорили что-то, но Мари не разбирала слов.

Поляна словно подёрнулась дымкой, а фигуры, сидящие на земле, потеряли контур и стали двигаться в беспорядочном танце. Мари не отрывала взгляда от покрытой коричневой корочкой тушки с остатками ножек. Ей мучительно хотелось вспомнить, где она уже это видела. Мелькали вилки, сверкали края блюда, а шум голосов внезапно стал тише и словно отдалился за край поляны.

Потом она увидела жреца. Он повернулся к алтарю, и снова возложил руки на потемневшую поверхность камня, по которой пробегали красные отблески костра. Ладони жреца вдруг засветились, и она с содроганием увидела, как руки его загорелись огнём.

Огонь стал подниматься выше, забрался по широким рукавам балахона, и внезапно всё тело его превратилось в пылающий факел. Не в силах отвернуться, она смотрела, как лёгкий балахон невесомо сгорает в цветных языках пламени, обнажая фигуру мужчины, светящуюся в свете костра оранжевым светом.

Он обернулся и протянул к ней руки. Мари стояла и смотрела, видя только сияющую огнём белозубую улыбку. На неё дохнуло жаром и терпким, смутно знакомым ароматом, словно от сжигаемой травы. Она закрыла глаза в страхе перед пламенем. Ноги её подкосились, и она упала спиной на алтарь.

Ей много раз приходилось читать в дешёвых романах, как прелестная героиня, озарённая светом костра, камина, или просто одиноко горящей свечи, принимает в свои объятия разгорячённого героя. Фраза: «и всё закружилось перед её затуманенным взором» была бы здесь как нельзя кстати. И весьма кстати была бы финальная фраза о фееричном экстазе. Но ничто не закружилось перед взором Мари, и слова о блаженстве остались просто словами.

Глава 22

— Итак, что мы имеем. Анастасия Кашкина, двадцать девять лет, не замужем. Место работы — секретарь на рецепшен… Фирма мелкая, зарплата так себе. Имеет дочь, тринадцати лет. Понятно.

Филинов вздохнул, глядя в выведенное на экран фото женщины. Округлое личико, мягкий подбородок с ямочкой, румяные щёки под слоем дешёвой пудры. Волосы собраны в пучок, одна прядка свесилась на ухо. В маленькой мочке — серёжка в форме сердца. Дочь учится в интернате. Следователь посмотрел в документы. Так и есть, содержание оплачивает мать. В свидетельстве о рождении, в графе «отец» — жирный прочерк.

Он покривился, яростно поскрёб небритый подбородок.

— Эх, жизнь моя лихая… — пропел дребезжащим тенорком. И добавил вполголоса, тоскливо выводя слова: — Долго я по приютам скитался, не имея родного угла…

Филинов хорошо знал, куда теперь может отправиться девчонка. Следователь опять вздохнул, зло ткнув пальцем в кнопку.

Согласно показаниям квартирной хозяйки и соседей, Кашкина жила скромно, лишнего себе не позволяла. Мужчин водила, но в меру. Вещички покупала в секонд-хенде и на дешёвых распродажах, хотя и с претензией на некий шик. Это подтвердил осмотр, проведённый на квартире. Обычная квартирка мелкой служащей, даже бедновато для офисного работника. Но Филинов знал, в чём тут дело.

Последний дружок, как охотно сообщила соседка — некий молодой человек, по имени Эдик. Кажется, студент-химик.

Это уже было кое-что.

На квартире, состоящей из крохотной комнатки и маленькой кухни, Филинов уже побывал.

Он сделал круг по комнате, с трудом протиснувшись вдоль облезлого дивана, покрытого цветастым покрывалом, и стола с дешёвой пластиковой скатертью. На скатерти стояла ваза с искусственными фруктами. Одна пластиковая груша была надкушена сбоку.

Следователь пробрался мимо стола к окну, завешенному розовым тюлем в цветочек. Выглянул в окно и увидел стену противоположного дома с потёками от недавнего дождя.

Внизу выделялось цветастое пятно детской площадки, откуда доносились радостные крики малышни, и стояли скамейки. На скамейке у площадки сидели бабки.

Филинов прошёл на кухню. Там возился эксперт. Следователь посмотрел на упаковку пирожных в прозрачной пластиковой коробке. Коробка и стоящая рядом бутылка дешёвого вина покрылись пылью. С круглой жестяной баночки на краю стола смотрела улыбающаяся килька в полосатой фуфайке.