Игра со Смертью (СИ) - Соболева Ульяна "ramzena" - Страница 59

Боль…Да, я думал, что привык к боли, я неуязвим, потому что никогда её не боялся. Но я не знал, насколько больно, оказывается, читать о любви. К себе. Гораздо мучительнее, чем о ненависти. Особенно если понимаешь, что безжалостно растоптал её, сбросив на самое дно одним движением, закопав в сырую землю. Мне сводило скулы и ломило тело от желания разгребать эту землю руками и откапывать останки, чтобы с мазохистским удовольствием мучить себя, истязать именно этой болью. Она имеет право заставить меня истекать кровью сейчас, когда я необратимо сходил с ума от содеянного. Чудовище плясало на этой могиле, громыхая костями и оглушительно хохоча потрескавшимися губами. Оно впитывало в себя мою агонию, услужливо помогая переворачивать лист за листом и истерически подпрыгивая на месте в эйфории, пока меня скручивало на полу так же, как и её в постели после других мужчин. Вереница тусклых серых дней, наполненных редкими проблесками сознания. Так жила моя Девочка без меня. Игра в счастливую жизнь, наполненная обречённостью и периодами забытья в красном дыме долбанного порошка. И буквы перед глазами складывались чёткие картины с её участием. Моя талантливая актриса. Сыграла свои роли настолько хорошо, что все безоговорочно верили ей. И даже я. Поверил, чёрт подери, поверил в предательство. Поверил в ложь, придуманную самому себе. Что может быть легче, чем отвернуться от правды и рисовать собственный мир в своём воображении? И каким он будет, зависит только от тебя. А с моей исковерканной психикой этот мир оказался слишком уродливым, настолько не притягательным, что чистая душа Викки никак не вписывалась в него. И тогда я начал уродовать и её, нанося мазок за мазком самых тёмных, неприглядных оттенков. Создавая новый образ, в который был готов поверить и скормить Чудовищу порцию моей боли. Я мастерски калечил сознание жертвы, ее тело, ее душу, отказываясь дать ей шанс.

— Твою мать, Викки. Почему ты не рассказала? Почему позволила себя убить? — я орал это в темноту, разбивая кулаки о бетонные стены. Она приняла свою смерть, как избавление. Избавилась от меня, да, Девочка? Только ты забыла, что самоубийцы не попадают в Рай. Ты — самоубийца, потому что убила себя моими руками. Мы с тобой будем корчиться на соседних столбах, любимая, извиваясь на железных цепях в Преисподней. Но знай, моя Девочка, даже там я буду удерживать твой взгляд. Как и здесь. Никогда не отпущу тебя. Эти серые глаза будут видеть только меня. Я не позволю тебе уйти, я держу тебя даже после того, как сам уничтожил…чувствуешь, как я держу тебя? Ты моя. Я не отдам даже частички тебя демонам Ада.

Листы бумаги жгли руки, причиняя невыносимые страдания, и я отбросил их в сторону, глядя, как они опадают, словно осенние листья. Наша осень закончилась, Викки. Мы навсегда застыли в царстве льда и холода. Того холода, что проник внутрь, отняв способность верить. Мы так много прошли, Викки, чтобы вернуться, но не к началу, а к концу. Он был предопределён с самого начала, маленькая. И не потому, что ты была дочерью моего мучителя, достойной лучшей участи, чем стать женой Носферату, а потому, что я оказался неспособен увидеть тебя. Твою душу. Ты ведь всегда была на ладони. Моя открытая книга. Только со мной ты была настоящей. Только со мной ты дышала жизнью. И чувствовала только со мной. А я…я оказался настолько искусственным, что не почувствовал тебя. Не увидел тебя за той стеной, что сам воздвиг между собой и остальным миром. А ты знаешь, Девочка, как легко поверить, что по ту сторону одни враги, если тебя предавали не раз?

Ты умирала по моей вине…Дьявол. Викки, сколько раз ты умерла по моей вине? Кто — нибудь вёл этому счёт? Сколько жизней я у тебя отнял? Начиная с того дня, когда этот подонок вырезал из тебя нашего ребенка, и до сих пор…Хотя, нет. Подонком был не он. Он, бл**ь, спасал тебя. Каждый раз он спасал тебя, девочка. От меня. Это из — за меня ты корчилась без наркоза, по мне ты пролила все свои слёзы, из — за меня ты стала мёртвой куклой в живой оболочке. «И ты убил… она любила…а ты убил». Да. Убил. Убил вместе с собой. То лезвие вошло в её грудь и пронзило моё сердце. Я думал, что не смогу ненавидеть больше, чем в тот момент, Викки. Но я ошибался. Я чертовски ошибался, Девочка. Потому что никто и никогда не испытывал той ненависти, которую я чувствовал сейчас всем телом. Каждой клеткой. Ненависть к себе. И ярость. Ярость на тебя, Виктория. В который раз я кричу, срывая голос, задавая этот вопрос в пустоту и не находя ответа на него. Хотя, я слышу твой тихий шёпот, любимая. Он оглушительней любых звуков. И я вижу, как ты улыбаешься потрескавшимися губами: «Потому что ты бы не поверил, Рино… мой Рино».

И ты снова права, Девочка. Я бы не поверил. Ты знаешь, как больно терять крылья тому, кто никогда даже не смел смотреть в небо? Ты знаешь, каково это, когда падаешь камнем вниз, потому что их вырвали из спины с мясом? Когда видишь, что до столкновения с дном всего лишь мгновения? Знаешь, единственное, что помогает не сдохнуть, вынырнуть из толщи воды — это желание отомстить тому, кто посмел сначала подарить надежду, а после безжалостно отнять? Но и в этом я ошибся, маленькая. Это не ты отняла у меня надежду. Я разбил нашу надежду вдребезги. Сначала свою, а потом и твою.

Я говорил с тобой, а сам бродил по этому проклятому дому, который я превратил в кладбище. Говорят, убийцу тянет на место преступления, а меня повело туда, где я впервые увидел тебя…туда, где провел чертову сотню лет. Возможно, никто бы не заметил, но я видел…ты оставила для меня следы везде. На стенах, на подоконниках. Весь дом был исписан твоей тоской по мне. «Мой Рино»…Твой, Девочка. Настолько твой, что ненавидел тебя за это лютой ненавистью.

Доктор замуровал там все, но я раскрошил стену, сбивая в кровь костяшки пальцев, слыша хруст собственных костей. Я взломал к дьяволу клетку. Меня сжирали демоны Ада, потому что я видел тебя. Да, я видел… Я возвращался к тебе, маленькая. В каждый угол дьявольского дома, который таил в себе воспоминания о нас. Проклятье. Закрывал уши руками и слышал твой голос, падал на колени, впиваясь в волосы, и снова выл, бился головой о стены, чтобы физической болью немного облегчить ту, что сжигала изнутри. Теперь я понимал, почему ты смотрела на меня с таким сожалением. Моя умная, маленькая Девочка, ты знала, что это будет, и даже в этот момент думала не о себе, а обо мне.

Бл**ь, каким же слепым я был. Ревность и злоба затмевают разум. Нет ничего страшнее этой проклятой твари — ревности, Викки. Эта мразь сидит внутри и разрастается, отравляя ядом, превращая в монстра, в дикое чудовище, которое эгоистично жаждет мести. Для меня слишком много значило слово «МОЯ». Нё в том понимании, в каком его воспринимают другие. Потому что у меня не было ничего моего, кроме тебя, Девочка. И я ревностно хотел, чтобы ты была моей настолько, насколько это возможно. Я убивал их всех…тех, кому ты предлагала себя за дозу забвения. Я лишал их жизни за то, что прикасались к тебе, а я не мог. Викки, ты не знаешь, какой мучительной смертью они умирали, а я подыхал живьём и проклинал тебя. Дьявол. Мне всего лишь стоило протянуть к тебе руку, и я бы спас нас обоих от этого кровавого безумия. Я никогда не задумывался, что вся та дикая боль, которую я так сильно чувствовал, которая раздирала меня годами, была нашей общей. И я, бл**ь, не знаю, чья в конечном итоге оказалась сильнее.

Я нашел долбанные записи Доктора. Твоего отца. Те самые, где он описывал, как извлек из тебя нашего ребенка, и как наблюдал за его агонией, записывая все изменения в его состоянии. Не забыл указать, где похоронил останки. Гребаный педант. Описывал смерть ребенка с таким равнодушием, с каким не смотрят даже на гибель растения.

Ты писала, что хотела оплакать малыша, придумать ему имя…но отец не позволил… а я нашел это место. Я это сделал за тебя.

Я не знаю, сколько длился наш разговор. Я не слышал её голоса. Но он отдавался в моём сердце. Я видел её перед глазами. И я рассказывал ей. Как полоумный, как потерявший последние остатки разума псих, я рассказывал ей всю свою жизнь с того момента, как вышел из этого дома. И она слушала меня… то с грустной улыбкой, то хмурясь, то плача вместе со мной. Понимающе опуская глаза и сжимая руки, слушала обо всех моих женщинах, которые значили не больше завтрака или обеда. О том, как искал в них забвение, насыщения, и так и не находил. Я рассказывал ей о моих войнах и победах. Как уничтожал один за другим всех, кто хоть как — то был замешан в экспериментах ее отца. Рассказывал, как следил за каждым её шагом и преследовал тенью везде, не оставлял ни на секунду. Я продолжал жить ею даже тогда, когда нас разделяла та самая пропасть.