Стриптиз (СИ) - Бирюк В. - Страница 10

Доводилось тебе и останавливать кровь, перевязывая и зашивая раны. Что тебя так обескуражило? Персонаж? Место? Способ нанесения повреждений? Или ты полагаешь, что след применения штатного палаша в этой зоне — будет менее выразителен?

— Сделай всё правильно, малыш. И она останется жить. Испугаешься, сделаешь плохо — через три дня сам будешь копать ей могилу.

— Доктор, а есть ли жизнь после смерти?

— Вы думаете, мне, как проктологу, виднее?

Насчёт жизни «после» — ничего определённого сказать не могу. А на вопрос о продолжительности «до» — отвечает мальчик Алу.

Позвякивая ключиками, снял наручники и наножники. Интересная модификация с войлоком. Цыба молчит-молчит, а потом вдруг такое уелбантурит… Надо дать девочке возможность шире проявлять свой креативный подход.

Софья, хоть и была освобождена, но принять какую-либо другую позу — не хотела. Всякое шевеление вызывала у неё стон.

Приподнял ей голову, похлопал по личику, присел рядом, придерживая экс-княгиню за ошейник. И вновь принялся «прополаскивать мозги». Моралите с резюме и конклюзивом — необходимы. Для формирования «правильной жизненной позиции». А иначе — зачем я так… мучился?

— Софочка, ты — дура. Ты удивительно дремучая дура. Вот прожила ты почти всю свою жизнь. Замужем была, детей нарожала. Полюбовников… ладно. И уверовалась ты, что всё про жизнь знаешь. И это — правда. Ты знаешь много больше твоих подружек. Но я-то — не боярыня, дальше терема да церкви надворной — никогда не бывавшая. И даже — не муж вятший. Я — «Зверь Лютый». Ведь много раз слышала, разные люди сказывали, сама видела… А, бестолку. Дура.

Присутствие Алу несколько ограничивало меня в перечислении её прежних художеств. Поэтому — конкретизировал по текущей ситуации:

— Уж на что вроде бы простое да знакомое тебе занятие — с мужиком поиграться. Уж ты-то, вроде бы, всё про это — знать да уметь должна. Ты ж — и так и эдак пробовала. Ты, курва старая, опытная, искушённая, а в моих руках… снова девочка-целочка. С этой стороны, в этом месте. Кабы дитё невинное мучилось — я бы пожалел. Но ты-то, ученная-битая, в семи щёлоках варенная… У меня и ты — невинность свою потеряла. Предварительно найдя. По годам уже в бабушки пора, а в моих руках — вновь сопливкой несмышлёной обернулась.

«Дорога — это направление, по которому русские собираются проехать».

Ситуация сложилась… неожиданная. Но уж коли довелось попортить Софье Степановне задницу, то нужно этим воспользоваться. И я продолжал экспромтом свою проповедь. По фактически сложившимся обстоятельствам. В прежнем направлении. «По которому собираюсь проехать».

Вбивая в эту умную, как мне кажется, голову простую идею: не надо со мной хитрить, обманывать, пытаться переиграть. У меня есть арсенал средств, тебе неизвестный. Надо меня слушаться, надо быть честной. Иначе… нарвёшься. Не только на понятную боль, но и на пока не представимое. Даже в этом, столь привычном тебе, поле.

Софья — не малолетка из «поколения порно». Которые «делали это не потому, что хотели, и не потому, что им это нравилось, а потому что так хотели их партнеры».

«Я избавлю вас от подробностей, — сказала врач, — но эти девушки очень молоды и хрупки, и их тела просто не предназначены для этого». Они рассказывали, что чувствовали себя униженными от таких предложений, но просто не могли ответить отказом… Такие девочки пару поколений назад любили заниматься верховой ездой и балетом, и даже не целовались».

Здесь, в «Святой Руси», как и во всяком средневековом обществе, масса форм принуждения. И — в сексуальной сфере. Моральных, экономических, силовых… Если у тебя в руках кнут — можно всё. Только тот самый Исаак временами ограничивает.

Вот такая техника на «Святой Руси» не распространена. Климат, знаете ли. Низкий уровень производства прибавочного продукта заставляет ограничиваться необходимым.

У крымских татар теплее: «женщины — для продолжения рода, мальчики — для их наслаждений».

У нас изыски и вариации… А не пошёл бы ты… за едой?

Разнообразие «Камасутры» естественно для тропиков. Для элит всяких римско-персидских или буддо-суньских империй. Жратвы — хоть обожрись, можно и по-выёживаться. А у нас даже Мономах с голоду пух. Тут уж — необходимый минимум. Разгрузил быстренько «чресла молодеческие» и за пропитанием. «Секс в обмен на еду» — стержень эволюции хомнутых сапиенсов. Что радует — в наших краях ещё продолжается.

Я про эволюцию. А вы про что?

Попандопуло, выросшее в условиях «золотого миллиарда», в условиях центрального отопления и продуктовой обеспеченности, может понимать в этих… греко-суньских техниках. И применять их, поражая аборигенов голодного средневековья — новизной, изысканностью… Ну, или — извращённостью. Добиваясь главного — потрясения души вразумляемого субьекта.

Софочка — взрослая женщина, должна понимать последствия своих действий. Вот в таком обществе, с психом лысым — «Зверем Лютым» во главе. А она — «краёв не видит».

Ну не забивать же её кнутом до смерти! Хотя… если не поможет…

Немного боли, немного неожиданности в, вроде бы, хорошо знакомом поле… удивительные новости про саму себя… Испугается? Станет адекватной здешней ситуации? Начнёт, наконец, слышать мои слова?

Надо продолжать. Развивая если не саму ситуацию, то, хотя бы её восприятие — в нужную мне сторону, в предчувствие возможности непредставимых, невообразимых обычно, катастрофических последствий.

Чуть наклонился к её уху:

— А ведь я и вправду могу. Могу сделать тебя дитём малым. Будешь над цветочком полевым — любоваться-гугукать, кашке — радоваться. А то могу и вовсе младенцем обратить. Под себя гадить будешь, титьку просить, погремушкой греметь.

Ещё ближе, ещё интимнее. Шёпотом:

— Хочешь? А? Младенчиком бессмысленным? И никаких забот. Блаженны убогие и сущеглупые. И ты в том сонме? А?

Несмотря на общую измученность, слова мои до неё доходили. Боль, непривычность — заставляли поверить в мои неординарные возможности.

Мысль о том, что могу довести до сумасшествия, лишить разума, превратить в младенца… Пусть и не телесно, но духовно… потрясла её. Не с первой попытки, но она разомкнула зубы:

— Не… не надо.

Хриплый, прерывающийся голос был плохо различим.

Я сунул ей под нос миску с холодной водой. Выслушал эпикриз в исполнении Алу:

— Тут посильнее кого надо. Из Мараниных лекариц бы.

Махнул рукой, отправив парня за санитарами с носилками. И, глядя, как она в очередной, уже в третий, заход жадно лакает холодную воду, вспомнил о своём давнем вопросе:

— Слышь, Софочка. Давно спросить хотел. Изяслав у тебя от брата Петеньки. А остальные от кого?

Она чуть не захлебнулась в миске. Пришлось умыть и вытереть личико. И, снова вздёрнув за ошейник, ласково улыбаясь ей прямо в глаза, повторить:

— Не ври. Мне врать нельзя. Ну. Мстислав — чей?

Была попытка. Отвести глаза, уйти от ответа. Но вот так, на десяти сантиметрах между нашими лицами… у неё не было сил придумывать.

— Мстислав… От… от одного. Ты его не знаешь. Хороший был мальчик. Добрый, ласковый. Смелый. Меня в Кидекшах… едва жива осталась. Он спас. Отблагодарила. Чем… смогла. Убили его. Тогда же.

Мда… кому — за дело доброе в благодарность воздаяние, кому — божьих заповедей премерзкое порушение.

«Да не оскудеет рука дающего».

А если — не рука?

Как-то этот аспект… у Христа не проработан.

То десятилетие, когда она жила в Кидекшах, в замке Долгорукого под Суздалем. Жила в роли младшей невестки, дочери казнённого вора-изменника, жены презираемого и ненавидимого третьего сына. Который превратился в сына старшего. В наследника. Которому наследовать — ни в коем случае…

Надо расспросить при случае детально. То, что она рассказывала о некоторых сподвижниках Бешеного Феди, относилось и к этому периоду. И вызывало у меня не только исторически-познавательный интерес.