Дар Леса (СИ) - Зиненко Ирина - Страница 3

  - А упредить нельзя было? - поинтересовалась женщина. - Рожать как свекровь скажет, а не как сама захочет? Неужто когда брали не дом не поняли что она дура?

  - Бабы, - процедил старик не понятно что имея в виду - толи вопросы знахарки, толи невестку, жену и тещу сына вместе взятых.

  Раненный лежал на лавке не радуя цветом лица... Белый как снег с яркими пятнами нездорового румянца. Жалость шевелилась все сильнее. "Ладо мой, любимый, единственный..." память подкидывала и жаркий шепот, и первые робкие поцелуи, и запах смятой травы, и стоны нарушающие тишину одинокой ее избушки... Жалко... Добила ее фраза матери Сазана "Дубом и рябиной венчанные ведь...".

  - Прядь волос срежь и за сыночком моим присмотри, - не выдержала она и смахнув слезы с щек встала.

  - Приглядим, ой приглядим! - закивал старик принимая у нее внука и укачивая. - Ой сильный какой, не то что эта сдыхоть... Лис, да? Хорошее имя, вольное. А сейчас все больше новые имена жрецы велят давать. Без значения... Помоги ему, Заря... помоги... прости его, прости меня, дурака старого.

  Уже одевая в сенях полушубок и заматывая платок, услышала она разговор стариков.

  - Как есть дурень, - сварливо говорила мать. - Сильная девка, знающая. Видал как одной рукой ухват с горшком подняла? А младенчик какой хороший? Утю, маленький! Сына бы первого родила Сазану, счастье в дом приманила! И за благо бы считала, что в дом привели ее, рыжую! И жрецы бы волками не смотрели за то, что в Храме клялся, да не взял за себя. А с Белянки только корова, да коз пяток, большой тебе прок с них если дети плохие от нее?

  - Цыть, старая! - вякнул отец. - Даст Боги, клуша наша очередными родами помрет, вдругорядь эту за себя возьмет.

  Хлопнув от души дверью, она вдохнула морозный воздух. Нет... кажется не хочет она желать зла и скорой смерти глупой, рыдающей в коровнике жене своего суженого. Хотел бы сразу взять - взял бы. Хозяин леса так просто не отмечает зимой. Знак это. Но... может все же он счастье ее был? Пусть недолгое, но счастье, в сыне отразившееся и согревающее в оставшиеся годы? Суженый ее, Богами ненадолго ссуженный.

  - Эй, Белянка? Как там тебя? - окликнула она. - Не бойся, не желаю я зла ему и счастью вашему. В дом иди.

  - Уйди, ведьма! Старая, старая ведьма! Двадцать шесть уже, а все на чужих мужей смотрит! - злобно отлаялась та и опять глухо завыла.

  Лес, темные вечерние тени, ломкий наст хрустящий под ногами... Хворост собирала уже в темноте почти. Показался ей в одном месте запах крови, но все забил страх не суметь исполнить задуманное. Первый раз ворожить по настоящему будет.

  "От души говори" - учила старая Ворожея. "Сердцем верь, слова с кровью из себя выдирай. Заговор сильнее будет".

  Разгорелся костер, затрещали сучья, вспыхнули от древнего слова высоким пламенем. Полился наговор, слова простые мешались со странным певучим наречием, вязью выбитом на старых камнях куда ее девчонкой еще водила старая Ворожея, уча дивным, не похожим ни на что звукам. Полетели на снег полушубок, платок и варежки. Выплелась из волос лента и разлетелись по плечам длинные рыжие, неправильные волосы. "На суженого пою, на счастье и любовь мою, покой и доброту призываю вашу, Боги" выпевало ее сердце и сами складывались слова в песню гулко отдаваясь вибрирующими нотками в каждой клетке тела. Гудел костер и летели над темным лесом слова наговора, и уже не сдержать ей было силы своей рвущейся прочь и срывающейся искрами с раскинутых ладоней. Огонь, разгоревшийся внутри, и сила ее таяли как снег вокруг костра. Образы теснились перед глазами, вот потянулись от костра к ней будто огненные ладони и полетела туда прядь волос бывшего жениха, отмечая путь для силы Леса и ее жалости. "Теки как река, наполни его силой моей, любовью моей, жалостью моей" просила она. Но пламя мигнуло и взметнувшись напоследок ввысь, чуть не опалив ее, упало растекшись по серому пеплу горкой остывающих углей. Только явился во взметнувшемся огне ей насмешливый желтый звериный глаз, да будто мелькнул в дыму серый волчий хвост. "Не получилось".

  Вернулась она недоумевающая, но попала в вихрь благодарностей от матери Сазана. Тот на удивление спокойно спал, без жара и вскриков, а рана стала выглядеть будто уже пара недель прошло.

  - Ай, спасибо, Ворожеюшка, - прыгала вокруг старуха и пытаясь всунуть ей в руку деньги. - Оздоровеет он, вот уж мы благодарны будем!

  Отмахнувшись от надоеды, она попыталась понять вся ли сила пришла. Прислушалась... малая часть лишь плескалась в жилах, но и этого было видно довольно. На лавке гулил в пеленках сын, и от него тянуло силой Леса, но и там было мало. "На суженого просила, на любовь и на жалость" вспоминала она свои же слова. "Жалость он моя, а не суженый, любовь моя нынешняя это сын... а суженый тогда кто?".

  Тогда поправился Сазан быстро, а через пару дней после того как он на ноги встал, отец его привел к ней в домишко козу и помог подновить хозяйство. А выздоровевший Сазан завел привычку напиваясь приходить к ней и стенать под окнами.

  - Зорюшка... открой... родная, единственная... Одна ты меня поймешь.

  Держалась она долго... а как то раз защемило сердце и пустила. Не чужой же... и пусто, как же пусто. Сынок опять же... Но счастье не получилось. Украдкой и втихаря не радовали редкие ночи, а виноватые его глаза только рвали сердце. Лис с отцом не сошелся. Нет, он радовался конечно, что играют с ним, что игрушку какую принесут, но кинувшись к нему однажды на деревенской улочке, малыш получил хлесткий подзатыльник и напутствие не лезть к чужим. Будто звереныш он после этого недоверчиво смотрел на Сазана, и знахарка перестала того пускать как последний не винился перед ней. Не последнюю роль и жрец сыграл. Марий пришел однажды вечером и что есть силы ударил в дверь.

  - Ведьма! - рявкнул он во весь голос. - Открывай, ведьма проклятая!

  Испуганная знахарка заметалась не зная, открывать дверь или прятаться с сыном в подпол, больно страшно звучал голос жреца. Двухлетний Лис заревел, чувствуя испуг матери и это притушило немного накал страстей сжигающих Мария.

  - Заря, открой, - как то устало попросил он, садясь на землю у дверей. Бледная знахарка с держащимся за юбку сыном приоткрыла створку и жрец поднял на нее больные и усталые глаза. Тут лекарка испугалась уже не за себя, опускаясь на колени рядом с мужчиной и прижимая к себе замолкшего Лиса.

  - Марий, случилось что? Болит где?

  - Душа болит, - проговорил с трудом жрец отталкивая ее руку. - Зачем, Заря? Зачем не оттолкнешь его?

  - Узнал... - опустила голову женщина. - Слабая я... Тяжело мне одной, Марий. Хотела тепла и любви, пусть ненадолго. Пусть и в ложь.

  - Тяжело ей... - так же с трудом протолкнул в горло слова жрец. - А мне легко?! - внезапно крикнул он. - Я тебя старше на год, на два? Я же терплю? Глаза твои болотный мох, волосы твои силки и руки твои ловушка, - горячечно зашептал он, краснея и будто проговаривая слова молитвы.

  - О чем ты, - не поняла лекарка пытаясь хотя бы поймать кисть его руки пощупать пульс. - Пойдем в дом, Марий, ты горишь, я твой жар уйму.

  - Тебе мой жар не унять, - усмехнулся жрец и поднялся схватив ее за руку. Ворожея только вскрикнула от боли в цепко схваченных пальцах. - Заря, не привечай его. Не надо. Прошу тебя. Замуж тебя отдать, отдал бы. Сан приняла бы - я сам бы отвез. А так... не надо. Прокляну ведь. На костер отправлю... своими руками понимаешь? Не надо...

  Лис вырвался от нее, подбежал по руке его похлопал и убежал в дом сам смелостью своей испуганный. А она... смотрела вслед уходящему жрецу не понимая, почему так тяжело на душе. И не страшно было от угрозы, а жалко за что-то непонятное ссутулившегося мужчину бредущего по тропинке к селению.

  ..............

  Года мелькали быстро. Сын рос. Почти пять весен прошло как родила, а такой уже человек большой стал, рано выросший, рано повзрослевший. Сазан захаживал, но редко и больше пожаловаться на жизнь и пяток своих дочерей. В постель его она не пускала, а разговоры... нужны они ей. Тут отдохнуть бы лишний часок. Но помощь в хозяйстве была нужна, вот и терпела и разговоры, и глухую ненависть его жены, и сплетни ходящие по селению. Бабы правда ее больше жалели - одна все сидит, других, хвала Богам всем и старым и новым, не привечает, значит любит все эти годы. Не повезло бабоньке. А Белянку за длинный язык и вздорный нрав все равно не шибко любили. Вроде и хорошо все, а тоска иногда грызет хоть волком вой. Не старая же еще... Других с пятерых, шестерых детей разносит, а она и в тридцать хороша. Так и цвела себе пустоцветом. Ни тепла, ни ласки, одна радость Лис подрастал.