Калинка-малинка для Кощея (СИ) - Комарова Марина - Страница 22

— Ну, выйди, хозяюшка, — обратился я в пустоту. — Покажи, какова ты есть. А то как-то неприлично гостю стоять на пороге.

Меня что-то ударило под колени сзади. Я, не удержавшись, рухнул в возникшее из ниоткуда кресло тончайшей работы. Будто мастер взял тонкие веточки неведомого мне белого дерева, сплёл между собой причудливым узором и залил лунным серебром.

Передо мной оказался стол, на котором замерцала звёздная пыль, обращаясь во всевозможные яства. Только вот напоминали они зеленовато-белые агаты: неживые, неправильные. Словно кто-то взял и додумался из громадного камня нарезать фрукты и овощи.

Высокими свечками взметнулись вытянутые кувшины, прозрачные, стеклянные. И через стекло сияло-переливалось золотом и ярким рубином вино.

— Угощайся, гость мой долгожданный, — прозвучал женский голос.

Такой же, как и эти фрукты, холодный и прозрачный. Но в то же время чарующе сладкий.

— В одиночку пить да есть, хозяюшка, — дурной тон, — заметил я. — Знаешь ли, не воспитывали меня так. Так что уж сделай милость, покажись пред ясны очи.

Ни пить, ни есть я тут, разумеется, не собирался. К тому же ноющая рука здорово отвлекала от всяких лишних желаний. В том числе заслушаться прекрасным голосом.

Не успел я как следует даже разглядеть, что передо мной находится, как вдруг на глаза легли прохладные ладони. Разум задурманил аромат летней ночи, ледяного ручья и скошенной травы. Я тут же вздрогнул. Что за чушь? Откуда в этом ледяном склепе такие запахи?

— Ну, так можешь не в одиночку, молодец славный, — рассмеялась она мне на ухо.

И пусть тихо и звонко, но по спине пробежали мурашки. Голос-то у тебя недобрый, красавица. Даже мне, из кощеева рода, не по себе делается. А от ладоней в тело прямо вливается холод.

— Вот и чудненько, — сказал я, виду не подав, что хотелось бы сломать хрупкую ручку, только бы не прикасалась больше. — Только что ж ты, хозяюшка, очи мне ладошками закрываешь? Стесняешься показаться-то?

Она снова рассмеялась. Прохладные губы скользнули по шее. Я невольно сделал рваный вдох, а потом змеей вывернулся из её рук. И встретился взглядом…

Хозяйка горы, Ткачиха. Черты лица впору назвать острыми, что клинки. Глаза — серебряный лёд. Губы тонкие, тронутые улыбкой. Но улыбкой этой можно разрезать надвое. Совсем не такая, как в видении. Там была величественная красавица, пусть и суровая. Тут же… Чудовище холодное. Разве что косы роскошные, молочно-белые, так и струятся вниз.

Украшенное драгоценными каменьями платье, прозрачными да серыми, больше напоминает доспехи воительницы зимы, чем женский наряд. А меховая накидка и не мех вовсе — снег на вершине горы, который никогда не видит солнца из-за свинцовых туч.

Она смотрела прямо, будто что-то пыталась прочесть в моих глазах. Нагло так смотрела, была уверена, что я никуда не денусь.

— Ну как? — проворковала она. — Нравлюсь ли я тебе? Скажешь ли, что я хороша, а? Останешься со мной, молодец?

Сдурела, что ль?

Но вслух, разумеется, этого не сказал. Ибо кто ее знает, еще разобидится и сделает что-то нехорошее. А я и так после мертвянки еще не слишком бодр да шустер. Поэтому, пустив тонкую нить силы, быстро и аккуратно прощупывал все стены на предмет выхода. Вряд ли это каменный мешок. Магия плохо работает в замкнутых местах. Конечно, чары там могут скапливаться, но… действуют всё равно в разы слабее, чем могли бы.

— А тебя как звать-то? — с глупой улыбкой спросил, стараясь смотреть как можно влюбленнее.

По идее, раз она уводит мужчин, то не силком же!

— Что тебе в имени моём? — ухмыльнулась она.

А зубки-то, что у тех бедняг, обращённых в волков. Такими прихватит ласково ушко, останешься без ушка вообще.

— В имени — много, — невинно заверил я. — Вот с матушкой хочу посоветоваться. Стоит ли мне брать в жёны вас, али рановато ещё? Молод я ещё, наверное…

Жизни не знаю, что с женой молодой делать — ума не приложу.

Ткачиха рассмеялась. Да уж, забавляется, зараза. Кажется, посчитала, что забрёл к ней красивый, но глупый молодец. Что ж, мне того и надо. Нечего производить на врага благоприятное впечатление, а то он ещё, поди, осторожничать начнет и ожидать подвоха.

А тем временем вдруг потянуло потусторонним ветерком. Ага, есть проход. Я еле сдержал улыбку. Ткачиха хоть и обратила внимание, но еще не сообразила, что привело к такой радости.

— Мы и без матушки обойдёмся, — проворковала она и вдруг оказалась очень близко.

Только вот кроме холода — ничего. Ни запаха желанного женского тела, ни пушистых волос, ни страсти. Ледышка с жуткими глазами и зубами. Как на такую только молодцы ведутся? Эх, чары…

Сверкнули серебряные когти, но в лицо Ткачихе ринулся черный туман. Она зарычала и заметалась в поисках ускользнувшей добычи.

— Извини, милая, не могу задерживаться. Матушка зовёт, — попрощался я, послав воздушный поцелуй, и скрылся в проходе.

B ответ донесся разгневанный рык, но напущенного мной тумана ей хватит надолго. Скрывает он кощеевы следы так, что искать несколько дней будешь.

Только вот выход оказался не в пещерный коридор, как я наивно полагал, а… По глазам вдруг ударила яркая вспышка. Зажмурился, земля из-под ног исчезла, и я на огромной скорости полетел вниз.

«Не суйся в воду, не зная броду», — философски подумал я, понимая, что сглупил.

Сильный удар, от которого захотелось взвыть, дал понять, что на место я прибыл. Запах травы, хвои и мокрой земли. Так, чудесно.

Я открыл глаза и попытался определить, куда меня занесло. Ночь, лес, тишина. Я медленно сел, ощупал себя на предмет серьезных повреждений. Нет, всё в порядке, только синякам быть да голова раскалывается. Но это ничего, пройдёт.

Кощеевский организм — вещь в быту очень прочная и полезная. Учитывая нашу близость к мертвому миру и постоянное обновление энергии, мы и живем дольше, и хворями разными страдаем редко. А если уж чего и получим, так это не беда, быстро заживает.

Только вот надо бы еще понять, где я. Я поднялся, стараясь не совершать резких движений. По виду лес как лес, ничего подозрительного не чувствую. Задрав голову, увидел полную луну, щедро освещавшую острые верхушки елей и землю, укрытую опавшей листвой. B темноте у меня зрение получше человеческого, что есть, то есть. Но всё равно не отказался бы от дневного света.

Огляделся. Так, стоять всё равно нет смысла. Подать бы своим весточку, только вот сам же не знаю, где нахожусь. А растратить всю силу — неразумно. Вдруг придётся еще от кого-то ноги делать или по морде давать (это по обстоятельствам)? Да и вряд ли я далеко улетел от Ткачихи, значит, не лишним будет предположить, что лес этот где-то возле Горе-горы. А если тут она потрудилась волшбы всякой натворить, то тем более надо силу беречь.

Сплетя пальцы и затаив дыхание, снова пустил в ход истинное зрение. Перед глазами тут же заискрило так, будто решил посмотреть на реку под яркими лучами солнца. И тут же чуть справа и прямо-прямо-прямо потянулась тёплая алая ниточка, стремящаяся к огромному костру. И если рукой прикоснуться, то сразу станет хорошо и уютно. И никакой тебе гадкой волшбы и чар. Так бьются людские сердца и горят очаги в домах.

Я тряхнул головой. Понял, неподалёку деревенька. До неё бы добраться без приключений, и тогда уже можно подумать, как добраться к своим. Интересно, сколько я тут прохлаждаюсь? Вдруг у Ткачихи время как-то иначе течет?

B общем, пока я шагал по лесной тропинке, мысли были и вовсе невесёлые. Не то чтобы я считал себя виноватым, что вляпался в неприятности, но осадок, конечно, оставался. Мог и подумать всё же. Если в умрунской деревушке никогда ничего не случалось, то это не значит, что не случится.

По левую руку бежала узенькая речушка. Тихонько журчала, блестела в свете луны, шептала голосами водяниц какие-то местные сказки. Если прислушаться, то и не так на душе погано. Лес и лес, вон, водяницы уже выпрыгнули на бережок, хихикают и плещутся в своё удовольствие. Старая ель перебирает игольчатыми лапами и вздыхает. Лесовик с ворчанием выбирается из-под них и пересчитывает коричневые шляпки грибов — хозяйство-то немалое, за таким глаз да глаз нужен.