Год змея - Лехчина Яна "Вересковая" - Страница 11

Княжна поднялась с пола, подобрав юбки цвета киновари. Она с раздражением заметила, что ее глаза были влажны от слез, и тут же вытерла их ладонью. Перекинула за плечо полурасплетенную косу и выпрямила спину. Малика увидела, что под самым страшным лицом появилась дверца, — обычно так Матерь-гора выводила ее в палаты, где стояли еда, сундуки с одеждой и бочка с водой. Но иногда все появлялось в чертоге, где Малика спала. И девушке по-прежнему не удавалось выяснить, кто это приносил.

Малика подошла к дверце, держась на расстоянии от стен, — будто боялась обжечься. Она оказалась в комнате, после ослепительных лалов показавшейся ей серой и тусклой, но на деле вытесанной из голубоватого апатита. И здесь, помимо звука собственных шагов, Малика услышала плач.

На бледно-зеленом со стеклянным блеском полу сидела девушка — чертог был небольшой, и Малика сразу ее разглядела. Перед ней лежал ковш и стоял распахнутый сундук, из которого тянулись дорогие платья, нити жемчугов и драгоценных камней. Сама же девушка — почти девочка, лет пятнадцати-шестнадцати, — была одета в холстину. И на пол рядом с ней стекала ее сказочно длинная светлая коса.

— Ты кто такая? — властно сказала Малика. Девушка испуганно вздрогнула и повернула к ней свое заплаканное и не слишком красивое лицо — громоздкий подбородок, растекшиеся веснушки и опухшие серо-зеленые глаза.

Пока она пыталась связать слова, Малика разглядела, что холстина на ее животе была перечерчена кровавой лентой. Сармат поцарапал, но, похоже, не слишком сильно. Крестьянские руки девушки уродовали следы от веревок. Когда Малика только попала в Матерь-гору, на ней было много ожогов. Мелкие подпалины, кажущиеся смешными по сравнению с тем, что дракон сотворил с Гурагом. От них сейчас почти ничего не осталось.

— Кригга, — выдавила девушка. Вздрогнули ее короткие бесцветные ресницы.

Стук каблучков Малики эхом разнесся по чертогу. Раздался скрип — Матерь-гора захлопнула открытую дверь.

— Значит, Кригга, — протянула княжна, подходя к девушке. На дверь она не обратила внимания — привыкла. — И откуда ты?

На коленях Кригги лежали расшитый перламутром венец и частично вытащенные из сундука одежды, к которым она и не мечтала прикоснуться. Малика хмыкнула: из всего, что предлагали ей самой, она взяла только платье, киноварно-красное с желтым — цвета Гурата. И брошь-сокола — символ рода. Но она — не девочка в холстине и привыкла к богатству.

Кригга задержалась взглядом на броши. Потом посмотрела на лицо Малики — медовые волосы, черные брови, породистый нос.

— Из Вошты, — испуганно ответила она. И тут же добавила: — Это деревня недалеко от Гурат-гра…

— Знаю, — обрубила Малика, продолжая смотреть на девушку, сидевшую у ее ног. Кригга передернула плечами. — И как же ты здесь оказалась, Кригга? Тебя украл Сармат?

Когда княжна произнесла имя, Кригга сглотнула.

— Меня отдала моя деревня.

Малика недобро сощурила глаза и чуть наклонила голову вбок.

— Как это — отдала?

— В дань.

Княжна криво, нехорошо улыбнулась.

— Отдала, — повторила она, словно пробуя это слово на вкус. — Отдала в дань. — Малика медленно наклонилась к девушке, будто змея под музыку дудки. — Стоило отвернуться, и вы, черви, к нему на поклон пошли?

От презрения, сквозившего в ее голосе, Кригга отшатнулась.

— Кто ты такая? — нахмурилась она наконец. — Назови себя.

Брошь в форме сокола, горбатый нос.

— Никакой гордости в этих людях. Никакой злобы. — Малика словно не расслышала и еще сильнее сузила глаза. — Поэтому вы и умрете, как падаль. Или уже умерли? Скажи мне, Кригга из Вошты, Сармат оценил ваши дары?

— Я… я не знаю. — Последним, что видела Кригга, был дым над родной деревней. Но ведь Сармат унес ее в гору — значит ли это, что он принял дань? — Но не тебе нас упрекать. — Голос девушки стал тверже, а Малика усмехнулась. — Ты из Гурат-града?

— Да.

— И чья ты дочь? Купеческая? Дворянская?

— Княжеская.

Кригга шумно выдохнула. Ее пальцы задрожали.

— Да вы мне, псы, ноги целовать должны, — мягко произнесла Малика, — а ты говоришь, что я не могу вас упрекать.

На опухших щеках Кригги выступили пятна.

— Вы обещали защищать нас, но не сумели спасти даже себя. — Она сжала в руках расшитый венец. — У вас были каменные стены и дружина, но вы все равно сгорели. Как ты можешь требовать что-то от маленькой деревни там, где пал Гурат?

На мгновение Кригге показалось, что Малика ее ударит. Но вместо этого княжна выпрямилась — и гортанно расхохоталась.

— Дважды умирать не придется, Кригга из Вошты. Можно погибнуть страшной смертью — но героем. А можно ползать на коленях в надежде вымолить еще несколько лет. Каково это — пресмыкаться перед Сарматом? — Она прикрыла глаза. — Зачем же вас защищать? Сегодня — дракон, завтра — тукерские ханы. Вы все равно предадите и будете трястись за свои шкуры.

Тут не выдержала даже спокойная, пугливая Кригга.

— Нет для вас никакого «завтра», — шепотом произнесла она. — Гурат-град сожжен. Его жители мертвы. Все кончено.

Стоило ли оно того, Малика Горбовна?

В чертоге повисла леденящая, густая тишина. Кригга почувствовала, как покрывается гусиной кожей. Красивая молодая женщина смотрела на нее страшными черными глазами.

— Нет, — отчеканила она. — Не кончено. Сколько лет твоему дракону? Тысяча? Гурат-граду больше двух тысяч лет, и за это время он не преклонялся ни перед кем. Он несколько раз был сожжен. В нем пировали ханы. Над ним поднимались алые стяги князей. Мы убивали царей Пустоши, разбойников, степных людоедок — убьем и крылатую тварь. Когда мой брат вернется из изгнания, он…

Горные недра содрогнулись. От чудовищного подземного толчка задрожали стены, и Малика не удержалась на ногах. Она упала на пол, а жемчуга посыпались с коленей Кригги.

— Замолчи! — закричала девушка и, отшвырнув венец, закрыла голову руками.

Апатитовые плиты продолжали трепетать. Волосы Малики окончательно расплелись и накрыли ее лицо душной волной. Княжна случайно прокусила язык и почувствовала, как ее рот наполнился кровью. Кригга же билась в истерике — она ждала, что гора обрушится на них.

Дрожь прекратилась так же резко, как и началась.

Кригга, уткнувшись в колени, разрыдалась. Под ее кожей выступили позвонки.

— Никогда, — всхлипнула она, — никогда больше не смей так говорить!

Малика не привыкла, когда ей указывают. Откинув копну волос, она привстала на локтях и вытолкнула изо рта кровавый сгусток.

— Что ты несешь? — сказала княжна и поморщилась, а Кригга отняла лицо от коленей.

— Это Матерь-гора, — прошептала девушка. — Матерь, понимаешь? Здесь нельзя так говорить о… о Сармате.

— О да. — Малика утирала окровавленные губы. Язык саднил. — Княгиня стала горой и заключила в себя своего любимого сына. Глупейшая сказка.

Но даже Малика не могла спорить с тем, что недра жили своей жизнью.

— Это не сказка, — прохрипела Кригга, закрывая глаза ладонями.

Над Матерь-горой висела красная оборотничья луна.

Первый рев, вырвавшийся из его глотки, рассыпался ошметками звука. Эхо разнесло их по чертогу, оставив таять в полумгле. Второй рев накрыл дребезжащий воздух, будто волна, а третий нахлынул — и заполнил все без остатка. Дрожали стены и пол, о которые билась медно-красная чешуя, и от ударов чешуйки смещались. Выворачивались с кровью.

Его крылья неестественно выгнулись, и кости прорвались наружу. Сошлись под неправильным углом — будто человек свел лопатки. Обе лапы содрогнулись, а когти оставили на камне глубокие борозды. Стальные драконьи мышцы начали расплетаться, как ленты, и расползаться в появляющиеся прорехи. Зубы старались закусить собственную морду — от нечеловеческой, бездонной боли.

Он смахнул лампаду, горящую ниже всех остальных, и желтый огонек растекся по его ломающемуся хребту. Пламя лампады было похоже на кляксу меда, на каплю жидкого воска, и не обожгло его. Даже не сумело отвлечь. Золото расплылось по меди, вспыхнуло в наступающей темноте — и погасло. А драконьи кости продолжали выбиваться из суставов и рвать толстые слои чешуи и кожи.