Год змея - Лехчина Яна "Вересковая" - Страница 48

Муж при смерти, но, видят боги, с его кончиной падут мучающие ее оковы. У Ингерды теплело в груди, хотя зимний каменный сад был суров и холоден и мерзлая рябина алела в руках. Который день в чертогах Халлегата было тоскливо и пугающе тихо, но теперь к княгине приехал ее любимый сын.

— Он совсем плох, — кивнула женщина и шагнула к Сармату. Так хотелось прильнуть к нему, запустить в косы тонкие пальцы, упросить остаться как можно дольше. Но Ингерда сдержалась и лишь провела ладонью по его чуть шершавой щеке.

— Хьялме уже готовят миро для вокняжения? — Слова будто обожгли юноше рот.

Ингерда вздохнула и отступила назад.

— Тогволод говорит, он будет хорошим правителем, — осторожно сказала она. Это было правдой лишь наполовину: и брат ее мужа, и дружинники, и родовитые придворные знали, что Хьялма станет великим. — Незачем переживать.

Криница. Когда старый князь еще был в сознании, то разделил земли между сыновьями, и Сармату досталась Криница. Маленький пыльно-южный город. Несколько десятков деревянных дворов, повсюду — пахари и скотоводы. Халлегатское княжество огромно, и Криница ютилась на его отшибе.

Сказать, что Сармат был зол, — ничего не сказать.

— Не уезжай. — Ингерда не выдержала и коснулась его руки. — Пусть Криницей дальше правит посадник. Никто не посмеет выгнать тебя из дома.

Сын посмотрел на нее с нежностью и сожалением и накрыл пальцы своими, но ответил:

— Нет, матушка.

Ингерда не ожидала другого. Сармат не сможет жить под крылом Хьялмы. Он приехал, только когда мать написала, что братья покинули княжеские чертоги. Хьялма отправился в Рваный лог, Ярхо с дядькой Тогволодом — в леса на западе, забрав с собой Рагне и Ингола, — на последних слишком давила приближающаяся смерть отца. Никто не оставлял старого князя надолго, и поэтому Сармат знал, что у него очень мало времени. Когда еще удастся повидаться с матерью? Да и…

— Я пойду к нему.

— Он уже не просыпается, Сармат. — Одна из ягод рябины лопнула в пальцах Ингерды, окрасив кожу в красный. — Но ступай, раз считаешь нужным.

…Сармат не понимал, почему для него было важным застать отца живым. Старый князь жаловал его даже меньше, чем слабоумного Ингола, и всегда твердил, что из Сармата не выйдет ничего путного. Позже уязвил грошовым наследством: мол, не мешай братьям и мыкайся в одиночестве посреди глухой степи, раз так любишь обряды кочевий.

В его палатах пахло травяными настоями и болезнью. Окна занавешивали длинные плотные покрывала коричного цвета — они едва трепыхались на слабом сквозняке. Отец выглядел на ложе грузной восковой фигурой. Сармат, устроившись рядом, рассматривал его застывшее лицо, впалые глаза и медленно поднимавшуюся грудь. Темные, не до конца поседевшие волосы и жесткую бороду — и этот человек когда-то был великим. С этим человеком мать была несчастна.

Слуги, пустившие Сармата к отцу, выглядели пораженными и напуганными. Юноша почти слышал, как спустя несколько дней и они, и управляющие княжьего терема будут рассказывать Хьялме о его приезде. Во рту стало горько — не то от вязких запахов, не то от осознания, что в собственный дом Сармат приходит, словно вор, и тут же спешит убраться прочь, боясь оказаться застигнутым.

— Батюшка. — Сармат склонил голову вбок. — Добрых снов.

Старый князь лежал, напоминая скульптуру на надгробной плите. Разве что стоило скрестить ему руки и вложить в них верный меч. Только Сармат поднялся, как ощутил кожей, что в болезненно-жарких отцовских палатах стало холодно. Звуки сюда долетали слабо, но юноше показалось, что за окнами ржали кони. Как давно они шумели? Почему ожил двор?

Липкий ужас стек вдоль позвоночника. Если кто-то приехал, пожалуйста, пусть это будут Ярхо с Тогволодом. Пожалуйста, пожалуйста — Сармат вытерпит и дядьку, и заносчивого Рагне, даже обнимет Ингола, который единственный обрадуется ему. Только бы не…

— Не знал, что ты приедешь.

Щеки Сармата вспыхнули, а сердце ушло в пятки. Он даже не отдернул покрывало, чтобы взглянуть в окно, — так и замер, касаясь ткани кончиками пальцев. Оборачивался медленно, словно его мышцы сковало.

— Братец. — От широкой улыбки заболели губы. Сармат выдохнул: — Здравствуй.

Хьялма стоял в дверях и небрежно поглаживал треугольную бородку. Его волосы, обрезанные у середины шеи, еще были каштановыми — в них серебрилась только пара нитей. Сармат не считал себя трусом и давно не боялся ни отца, ни чужого меча или языка, но знал: если бы боги позволили ему заглянуть в лицо главному страху, он бы увидел эти глаза — холодно-синие, словно лед в северных морях.

А Хьялма всегда, и в четырнадцать лет, и в двадцать четыре, как сейчас, смотрел на Сармата так, будто перед ним до сих пор был мальчишка, стремящийся ему подражать.

— Что же, — просто сказал Хьялма, указав на отца подбородком, — попрощался?

Сармат кивнул, и брат добавил — сухо, но без злости или недовольства:

— Тогда идем поговорим.

Хьялма привел его в дубовый чертог, самый старый во всем Халлегате. На стене напротив пиршественной залы багровел герб их рода: красный крылатый змей, свернувшийся кольцом. И когда Сармат шел по родным коридорам, когда видел челядь, торопливо убиравшуюся с их пути, и рассматривал рябины за окнами в узорных ставнях, то чувствовал себя узником, которому впервые за долгое время позволили увидеть свет. Халлегат — это слава и древность, и его княжий терем — величие, заклятое на крови. У вина, подаваемого дома, даже вкус был другой: терпкий и жалящий. Сармат думал об этом, сжимая в пальцах чарку. К своей брат притронулся не раньше, чем вино смешали с водой.

Сармат понимал, что это значит.

— Снова кашляешь?

Порой болезнь давала Хьялме короткие передышки, но неизменно возвращалась, распаляясь страшнее прежнего. Хьялма не ответил, лишь постучал о чарку костяшкой пальца, хотя Сармат сделал все, чтобы в его голосе звучала не тайная радость, а искренняя забота.

— Рагне сказал, что видел твоих людей в своих землях.

— Сосунок, — фыркнул Сармат. — Отец бы еще Инголу княжество отмерил.

Рагне ушли маленькие, но плодородные земли к западу от самого Халлегата. Щедрое подношение — отец сделал это, прекрасно понимая, что Рагне не станет править сам. Хьялма был достаточно мудр, чтобы вспыльчивый и гордый брат, которому к тому времени едва исполнилось семнадцать, прислушивался к каждому его слову, не ощущая собственной несвободы.

— И все же, — произнес Хьялма и мягко, и холодно. — Видеть тебя и твоих людей в Халлегате — совсем не то, что за его пределами. Отныне это чужие владения, Сармат. Постарайся не заявляться к Рагне без приглашения.

На что тот ему сдался? Сармата не было в угодьях Рагне — только часть его малой дружины. И юноша надеялся, что ее появление довело младшего брата до бешенства.

— Теперь буду внимателен. — Сармат улыбнулся, но тут же недобро сверкнул глазами. — И обещаю: перестану дразнить Рагне. Скоро опять уеду, братец, ведь меня ждет очаровательная Криница.

Хьялма смотрел, не мигая. Он никогда не говорил так много и горячо, как Сармат, но его присутствие — спокойное лицо и ждущие ледяные глаза — многим развязывало языки.

— Избы, скотные дворы и мухи над глушью. — Сармат почти плюнул и, запрокинув голову назад, рассмеялся. — Спасибо, отец, удружил.

— Не рассказывай мне о Кринице. — Хьялма сплел пальцы. — Я сам княжил там, когда был моложе. Упражнялся. Учился.

Сармат тут же стал серьезнее, но на губах не угасла усмешка. Хьялма было побледнел, но сумел сдавить кашель в горле и, погладив переносицу, продолжил:

— Так зачем тебе земли, Сармат?

Тот удивленно приподнял бровь.

— Править.

— Нет. — Хьялма покачал головой. — Играться. — Улыбка Сармата напомнила оскал, а на скулах выступили пятна. — Что ты дашь людям, которые присягнут тебе?

— Славу. Золото. Величие. — Каждое слово — лезвие, обернутое в шелк.

— А им нужны спокойные дороги и пашни, ломящиеся от хлеба. Разве ты этого не знаешь? Люди хотят, чтобы их дочери не надевали вдовьи платки, а сыновья вырастали и умирали седыми. Ты сулишь народу войну, Сармат, и не для того, чтобы восславить его или защитить. Ты мечтаешь о битвах в честь единственного божества — тебя самого.