Год змея - Лехчина Яна "Вересковая" - Страница 56

— Мокро, — заметила вёльха. — Но слезы уже ничем не помогут моей сестре. И тебе не помогут, потому что ты не станешь передавать свои колдовские знания и умрешь так же, как она. Как ведьма.

— Нет, — тихо возразила Совьон. — Я умру как воин.

Моркка Виелмо улыбнулась:

— Вряд ли.

Ее нога в башмачке наступила на засушенные лепестки. Раздался хруст.

— А хочешь, я расскажу тебе, как умрет предводитель черногородского каравана? Да, убьешь его ты, но чьими руками?

Совьон молчала, хмуро вытирая глаза тыльной стороной ладони, но Моркка продолжала.

— Пару лет назад в этих лесах свирепствовал один разбойничий атаман, гроза всех торговых караванов. Сколько голов срубил, чтобы наколоть на копья перед своим логовом, — не сосчитать. Помнишь, как его имя?

Воительница застыла.

— Его звали Шык-бет, и его утопили в здешних болотах два года назад.

— Какая же ты глупая, Совайо Йоре! Кому суждено быть зарезанным, не утонет. Много ли богатств в черногородском караване? Смогут ли Шык-бет и его разбойники не позариться на них?

Видя, как напряглась Совьон, как глаза ее помутнели от ужаса, Моркка Виелмо подцепила пальцами свои седые косы, перебросив на грудь.

— Этой ночью разбойничий атаман убьет предводителя каравана и многих его людей. Заберет все, что охранял черногородский отряд, — золото, серебро, камни. И девушку, которую везут в одной из повозок.

Больше Совьон не слушала. Только развернулась на каблуках, пересекла сени и, толкнув дверь плечом, вылетела из хижины Моркки Виелмо. И услышала, что в спину ей несся хохот ведьмы. Совьон провела в доме вёльхи не больше получаса — ей бы хватило времени вернуться к каравану еще до заката, как и обещала. И тогда она бы сумела предупредить отряд о грозном разбойничьем атамане Шык-бете и его ловушках.

Но у горизонта клубилось нежное розовое марево рассвета.

Колеса с хрустом переезжали веточки, щедро рассыпанные по тропе. Еловые лапы касались крыши повозки и царапались в оконце, оставляя на занавеске смоляные следы. Над лесом горел желтый растущий месяц, затянутый сероватым ночным туманом.

— Почему ты не спишь, драконья невеста? — Лутый ехал вровень с телегой Рацлавы и, зевая, раздвигал мешающиеся ветви свободной от поводьев рукой. — Я бы на твоем месте давно спал.

Но караван не мог разбить лагерь здесь, среди сплошных деревьев, — для ночлега нужна была хотя бы небольшая, но поляна. Так объяснил Лутый. Рацлава не решалась сильно выглядывать из окна: хвоя могла разодрать ей лицо, поэтому девушка разговаривала, осторожно прижимаясь виском к краю рамы.

— Где Совьон? — спросила в который раз. — Она еще не вернулась?

Тойву не удалось избежать расспросов. Несколько часов назад он дал понять Оркки Лису, что ждет Совьон к закату, но не пояснил, куда женщина уехала и зачем.

— Уже стемнело?

— Стемнело, — нехотя ответил Лутый, пригибаясь под особенно низкой еловой лапой. Юноша высматривал предводителя во главе каравана. Совьон не вернулась вовремя, и Тойву, хотя и старался выглядеть невозмутимым, был… разочарован? Обеспокоен? Обижен? Оркки Лис сказал, что и то, и другое, и третье.

— С ней что-то случилось, — проговорила Рацлава, сжимая в кулаке занавеску. Лунный свет отразился на яхонте ее серебряного кольца. — Возможно, Совьон заблудилась.

— Заблудилась? Совьон? — Лутый сдержанно хмыкнул. — Сомневаюсь.

— Может, она приедет завтра?

Были вещи, о которых Лутый предпочитал молчать. О рабском ошейнике, который ждал его в конце пути, о разбойниках, зверствовавших на Плато Предателя пару лет тому назад, и о тоне, каким Оркки Лис говорил об их атамане еще в Черногороде.

Также Лутому не хотелось объяснять, что если Совьон не вернулась к назначенному сроку, то, скорее всего, она не вернется уже никогда.

— Она ведь не могла просто нас бросить, — заметила Рацлава.

Похоже, могла.

Петляя, караван полз сквозь глубинный лес. Огни факелов постреливали в воздухе, и ветерок раздувал искры. Света не хватало, и, даже сощурившись, Лутый очень плохо видел. Расплывались бесконечные очертания деревьев и горных массивов, насупившихся всадников и густых зарослей. Все — темное и молчаливое. Из звуков юноша различал лишь треск и цокот, скрип кожаных седел и шелест пышных крон. Пение цикад и далекое бульканье жаб: какое счастье, что отряд не переправлялся через топи.

Рацлава, осознав, что Лутый больше ничего не сможет ей рассказать, отодвинулась от оконца и сползла на подушки. Напротив нее, завернувшись в шерстяное покрывало, дремала Хавтора. Та Ёхо спала рядом — айха чувствовала себя гораздо лучше, хотя до сих пор была невероятно слаба. Рацлава стекла поближе к ней, так, что голова Та Ёхо оказалась на уровне ее локтя. Недавно Хавтора повесила под потолком связку стеклянных бус: рабыня верила, что это отгоняет дурные сны. Сейчас Рацлава полулежала на подушках, упершись взглядом в пустоту, и слушала, как мерно постукивали бусины и как караван переваливался по лесным тропам.

Звяк-звяк, скрип-скрип, треск-треск.

Бусины покачивались над ее головой. Отряд тянулся сквозь дремучую чащу, будто змей, и глазами его было пламя факелов, а чешуей — боевые кольчуги. Ночной ветерок шевелил волоски у лица Рацлавы, принося с собой прохладу и запахи земли и смол; девушка уже почти провалилась в сон, когда во главе каравана страшно заржали кони. Повозка неустойчиво колыхнулась — и замерла.

— Что случилось? — Рацлава резко поднялась и прильнула к окну. Не отвечая, Лутый жадно всмотрелся вдаль. — Почему мы остановились?

Тогда раздался звук десятков спущенных тетив. И весь лес утонул в огне.

И ходило ее горе у подножия гор, вдоль дремучего южного леса. Ходило ее горе, черное-черное, будто густой дым от тлеющих колес и тел. И сама она — это горе, сгорбленная и перепачканная в земле, простоволосая, исцарапанная тугими ветками. Рубаха Совьон была мокра от росы и пота, а на бледном лице не осталось ни красоты, ни спокойствия. Она вскинула голову и жадно втянула воздух сухими губами. Закашлялась, вцепилась в горло пальцами и рухнула на колени. Жених бродил около — взмыленный, одичавший. Ворон Совьон кружил вместе со своими собратьями над местом схватки: закрученные кольца смоляных перьев и голодных клювов.

Она опоздала. Солнце ползло к зениту, а тела павших успели закоченеть. Моркка Виелмо была гораздо сильнее Совьон, и ей не составило труда изменить ход времени в своей хижине. Обмануть гостью, заколдовать, одурачить. Совьон медленно подняла глаза в паутинке лопнувших сосудов. Небо было сизо-голубым, набрякшим. К дождю.

Битва началась в чаще, но позже выхлестнулась на поляну. Совьон видела деревья с обломанными ветвями и обгоревшей корой: в какую бы ловушку разбойники ни ловили караван, они поджигали лес. Охваченные пламенем стрелы, сети, копья — где-то островки ночных кострищ до сих пор выплевывали искры. Недалеко от Совьон дотлевала одна из повозок, развороченная и расколотая топорами; воительница поняла, что в ней везли провизию и богатства.

Когда Совьон попыталась подняться, то случайно дотронулась до ладони ближайшего к ней мертвеца. Их было много здесь, трупов. Переломанных туловищ, рук и ног в травинках и засохшей крови. Повсюду — порванная одежда и рассеченные кольчуги, комья алого чернозема, зола и пепел. А еще — десятки застывших лиц, бледных, грязных, опухших. Кого-то из павших Совьон узнавала легко: эти люди ехали с ней в караване, отдыхали на привалах и разговаривали у костров. Некоторые лица были ей незнакомы и принадлежали разбойникам: отряд боролся до последнего. Оставшиеся же битва измолола в неразличимое месиво.

И когда Совьон коснулась холодных пальцев мертвеца, то почувствовала запах кипящей ночи, крови и жженой кожи. Увидела мутноватую фигуру головореза на фоне росчерков пламени и дымных всполохов. Совьон смотрела, как разбойник перерубил шею Безмолвному, одному из воинов Оркки Лиса, но стоило отдернуть руку — и видение исчезло.