Дневник помощника Президента СССР. 1991 год - Черняев Анатолий - Страница 1

• 1/83
• Следующая

Кончив вторую книгу, которую назвал «Моя жизнь и мое время», я еще раз перелистал свои дневники. И вновь увидел, что из них «пошло в дело» едва ли 10 процентов. А это двадцать четыре «тома» толстых годовых блокнотов за четверть века. Опубликовать их все не нужно и невозможно — по многим причинам. Но кое-что очень просится наружу по соображениям больше общественным, чем личным.

Выбирая, на чем остановиться, я предпочел то, что и дало название книге: «1991 год». Этот выбор связан с неисчерпанностью роли Горбачева в моей жизни.

Феномен Горбачева не перестает будоражить общественное сознание, как бы ни старались заказные и добровольные «интеллектуальные киллеры» покончить с ним или, по крайней мере, изувечить. В связи с заведомо неудачной попыткой Горбачева вернуться в Кремль оживились спекуляции вокруг тех качеств его личности, которыми воспользовались, чтобы оборвать на полдороге его исторический подвиг.

Кроме того, в последние годы появился ряд серьезных книг (на Западе, конечно). Авторы дают свою трактовку перестройки, анализируют внешнюю политику Горбачева, делают попытки объяснить мотивы его решений и поступков, вникнуть в «психологию» этого человека. Но именно в этом последнем, судя по откликам на вышедшие книги, они меньше всего преуспели. Не дают об этой стороне «проблемы Горбачева» полного представления, по мнению рецензентов, и его собственные мемуары.

На протяжении пяти лет после ухода Горбачева из Кремля написано немало статей в российских газетах и даже книжки о нем. Пошлое ерничество и сведение счетов не в счет: недостойно даже презрения. Безусловным вкладом в осмысление политики и личности Горбачева стали мемуарные книги Георгия Шахназарова и Вадима Медведева. Не раз предпринимались попытки философского или публицистического анализа феномена Горбачева и сути «перестройки». Особенно часто — в связи с пятилетием путча и распада Советского Союза. Калибр их очень разный: от блестящих, талантливых эссе В. Третьякова и Д. Фурмана до претенциозных, кишащих жалким нарциссизмом газетных «простынь» А. Ципко. Встречались и просто спекулятивные упражнения, лишенные элементарного знания о предмете, как правило, нахальные и лживые, не поднимающиеся по «умозаключениям» над уровнем толпы или интеллигентской черни. К этому разряду относятся и «заметки» по поводу мемуаров Горбачева, которые даже рецензиями назвать нельзя — настолько очевидно, что их авторы самих мемуаров не читали.

Должен признаться: что бы ни попадалось мне на глаза из сочинений о Горбачеве — доброжелательное или подлое, серьезное или поверхностное, — не могу побороть в себе странное чувство вины, сверлит мысль: кто же, как не ты, обязан опровергнуть, оспорить, показать, как было на самом деле, пригвоздить, уличить в преднамеренном вранье и т. п.?!

Увы! Для этого надо быть, как минимум, Ключевским, а заодно и Достоевским. За мной ничего подобного, понятно, не водится.

Единственно, что я могу, это рассказать, как виделся мне Горбачев с очень близкого расстояния. Я написал книгу «Шесть лет с Горбачевым». Но на нее обратили внимание только на Западе, у нас — приговорили к замалчиванию. Совесть побуждает меня не отступаться. Огрызаться на каждую ложь и клевету — недостойно и бессмысленно. Да и кто будет публиковать? Понимаю, что в наше время никого переубедить в сложившемся отношении к Горбачеву невозможно. Но есть ведь история и, дай Бог, будет. А она склонна считаться преимущественно с документами, хотя и подвергает их суровой и в конце концов честной проверке. Сам начинавший свой поиск профессии с занятия историей, я поступил бы неблагородно по отношению к ней, если бы «унес с собой» свидетельства «с близкого расстояния» о великом деятеле, изменившем ход этой истории. Поскольку «рукописи не горят», хотелось бы положить на «стол истории» такое, что ни в каких других источниках не найдешь. И сделать это пораньше: может, какую-то пользу (или хотя бы удовлетворение интереса) это принесет.

Читавшие рукопись друзья усомнились: такое — излишне откровенное о себе и о других — обычно издают посмертно. Некоторые советовали просто написать еще одну книгу о Горбачеве. Но при всей «документальности» это все-таки — литература. А я хочу оставить «зеркало» — со всеми собственными противоречиями и даже нелепостями, когда само непонимание мною многих вещей позволяет лучше видеть, что происходило на самом деле.

Да, текст в таком жанре теряет стройность. Единственное, что связывает описываемые события и переживания, — хронология, календарь. Но зато это больше отвечает современному восприятию жизни, где все калейдоскопично, разорвано, несовместимо.

Зачем же все-таки так откровенно?

Во-первых, я ощущаю себя уже «по ту сторону добра и зла». Замечаю, что и многие, кому я известен, воспринимают меня примерно так же. Наверное, мне уже позволено то, что для не переступивших возрастную грань считается неприличным. Впрочем, понятия о приличиях сейчас сильно попорчены. Если кто будет читать, то уже не так, как прочел бы лет 5 назад.

Во-вторых, есть довольно естественная у пишущих всю жизнь людей потребность выговориться. Тяжело носить в себе до конца жизни то, что в общем-то принадлежит не только тебе. И не только ты несешь ответственность за сделанное тобой.

В-третьих, просто эгоистическое желание: пережить, работая над записями, еще раз свою собственную жизнь — пусть на малом отрезке.

Почему я выбрал только 1991 год? Он — переломный в истории страны, самый тяжелый для перестройки и Горбачева и последний в моей жизни «при политике».

Были сомнения. Я ведь сильно подставляюсь… со всех сторон: политикам и моралистам, «патриотам» и «демократам», дорогим мне людям и недоброжелателям, циникам и порядочным, кому угодно. Только любящие меня поймут. Но таких единицы.

Главная тут проблема… Мне говорили, кто читал рукопись: что ж ты так — в первой книжке — в основном апологетика, а теперь, отсылая к тем же событиям, так его «подставляешь»?!

Но это с какой точки зрения подходить: если по клише, к которым нас долго приучали и по которым выстраивались наши представления о государственном интересе, о том, что стране нужно и что для нее гибельно, тогда действительно охотников поиграться найдется много.

Если же по логике здравого смысла, по критериям нормального, человеческого понимания интересов государства и народа на рубеже таких двух веков, если судить не по канонам обанкротившейся идеологии и не считать, что достойно России снова строить свое величие на нищете народа и насилии над ним, то это — материал для размышлений, для проникновения в «нервные клетки» политика, пошедшего на подвиг ради блага страны.

Кроме того, читатель вправе отнестись к материалам книги не как к фактам, а как к моим суждениям о них. Я не настаиваю на том, что был прав, иногда, а бывало и часто, не соглашаясь с Горбачевым. И отнюдь не уверен в том, что если бы он действовал согласно «моим советам» и по моим невысказанным оценкам, то было бы достигнуто хотя бы то, что благодаря Горбачеву достигнуто. А это — величайшие, исторического значения вещи.

Не претендую я на истинность своих суждений и выводов, на оправданность своих разочарований, огорчений и т. п. Должен сказать при этом, что не заметил в Горбачеве — политике и человеке — недобрых мотивов и намерений по отношению к стране, к людям, даже враждебным ему… Хотя так уж совсем никого не обидеть просто невозможно, делая политику. В идее перестройки не было корыстных мотивов — ни личных, ни «ради спасения системы», дававшей привилегии, в чем его не раз обвиняли.

• 1/83
• Следующая