В поисках Беловодья
(Приключенческий роман, повесть и рассказы) - Белослюдов Алексей Николаевич - Страница 17

Она наконец замолчала, исчерпав короб припасенных к свиданию слов.

Тогда Тит улыбнулся и спросил:

— Кончила? Ну, так дай мне теперь рассказать, что случилось.

— Случилось? — переспросила она. — Или что случилось там у вас? Ничего Катюшка ваша не сказывала.

— Не у нас, а у меня случилось… — поправил он.

Девушка молча, но не отказываясь нисколько от права, своего на гнев, села возле Тита на дубовый сруб. В зеленой ветхости его, оплесканной ледяною водою, струилась успокаивающая радость. Девушка улыбнулась своему отражению, перекинувшемуся через край на воду, и напомнила парню о том, что ждет его объяснений.

Тит молчал. Он не знал, как начать рассказ, как свести в нем концы с концами, да и трудно было отделить нужное от пустого и вынуть из всего самое главное. Он оглянулся на девушку; ей и в голову не приходило ему помочь. Наоборот, издеваясь над его растерянностью, она крикнула:

— Ну, ты что же? Если что сказать, так говори, а нет, так прощай: того и гляди, сейчас наберется у нас в дому народ, меня хватятся…

И, опершись на сруб, она, привстала, точно намеревалась идти.

— Моленную нонче у нас сносить будут, — добавила она, видя его пустые глаза.

Тогда вдруг, точно ключ, из-под земли долго выбивавшийся незаметной струйкой, наконец размывшим преграду и ринувшийся наверх все побеждающим потоком, выбилась из казацкой души наружу самая главная мысль и потопила все остальное.

— Таня, — резко спросил Тит, — Таня, хочешь со мной уйти?

Она отодвинулась. Вопрос был как-то уж очень бестолков и неожидан. Тит на одно мгновение почудился ей сумасшедшим.

— Куда это? — строго спросила она, настораживаясь и плохо веря в вопрос, как в результат какого-то твердого решения. — Куда это, а? — несколько мягче повторила она.

— Ах, куда! — воскликнул он, наливаясь при одной мысли о бегстве удалью свободолюбивых предков своих. — Не все равно нам, куда? Куда! Да вот на восток, за киргизскую степь, в Беловодье! Есть же вольные белые земли на свете, где за веру не гонят, в остроги не сажают, моленных не печатают, не ломают, живут без запоров, все — братья.

— И господа к делу, не к делу не путают, — усмехаясь, перебила мечтательную речь парня рассудительная дочь казака-перекупщика… — Так, что ли?

Тита нельзя было смутить и более злой насмешкой.

Он широко раскрытыми глазами своими взглянул на Таню и спокойно повторил:

— Да, не путают! Это на нашей святой русской земле казаки в городах мнут конями девчонок, состреливают с дерев ребяток, как галок, по царскому приказу… А там вот войн не ведут, царя не знают, бумажек с печатями не ведают… Ах. Таня, да неужто же я за всю свою жизнь так счастья своего и не возьму. Нет, не может того быть, не может.

Таня улыбнулась. С этой невольной улыбкой, как с солнцем туман, сошла с лица ее серая тень гнева. Ее сражала мечтательная страсть казака.

— Разве такие земли есть? — спросила она.

— Ну да, есть же, есть! — стал уверять он, почти смеясь над наивным вопросом девушки. — Как же нет? Разве бы стал тебя звать я туда, если нет? Вчера живые люди к нам пришли прямым путем из тех самых Вольных земель. Слышала, чан?

— Ну да, слышала! — отвечала она, вспоминая, что, точно, много уж успела за утро услышать о странных прохожих, остановившихся переночевать у Кафтанникова.

— Так значит правда ведь!

— Ну и что ж, что правда?

Она посмотрела на парня так, как смотрят на человека, с которым сталкивает судьба, чтобы уж никогда не разлучать. Но она еще медлила с ответом. Тогда Тит спросил ее с горькой усмешкой:

— Ну, что же, Таня, или и сказать уж в ответ ничего не можешь? Или благословишь меня в полк осенью отправляться, девчат мять, ребят на деревах стрелять, как в Петербурге?.. А сама у отца за писаря выпросишься, а? Слышал ведь, знаю. Меня с тобой не повенчают, отец за голоштанника не отдаст… Да и не ждать же тебе, когда я вернусь из полка!.. Али подождешь, девушка? За сражения-то с саратовскими мужиками, слышь, Георгия раздают почем зря, вернусь с наградами. Может, тогда и отец твой уступит…

Она заглянула ему в лицо, посмотреть, не плачет ли он, отравленный ядом собственных своих слов. Синее небо тогда отразилось в ее голубых глазах, и они стали темными; в глубине их, как в колодце днем, сверкнули высокие звезды чужого неба. Он вздрогнул, схватил ее руки и жалобно сказал:

— Ах. Таня, Таня! Но так-то я о тебе думал!

— А что это ты слова вымолвить не дашь, — вскрикнула она, — и уж казнишь. А вот не угададал Тит пойду с тобой, куда хочешь. В степь, к киргизам, в юртах жить, да с милым…

— Пойдешь?

— Пойду, милый!

— Я клятвы с тебя не беру, Таня…

— А я и без клятвы не обману!

Он не понимал, каким теплом было опалено лицо его, и посмотрел на небо. Солнце круглое, как золотая пробоина в голубой цели, Стояло высоко. Над оврагом звякали ведра. Кому-то понадобилась уже ключевая вода.

Тит встал. Таня, схватив его руку, повела за собою овражком, вдоль бережка ручья, не смея подняться, пока там звякали ведра. И трудно было всерьез отнестись к ее словам. Тит положил на плечи ее руки и с жестокостью остановил девушку. Она. смеясь, запрокинула голову, чтобы взглянуть на него. Он почти крикнул:

— Вправду со мной? Вправду не обманешь?

— Вправду, вправду, вправду! — повторила она.

В словах ее могло быть постоянства не больше, чем в летнем дне. Он встает с намерением выжечь поля зноем, а к полудню разражается ливнем; потоков и луж как-будто не высушить и в неделю, ан смотришь — уже вечером снова пылят дороги и молит прохожий о дожде.

Тит вдруг покорился земному непостоянству. Не думая о полудне, забывши о вечере, он глянул в лицо розовому утру и поцеловал девушку.

Они притихли. Тогда вдруг стало заметно, что докучливые ведра не скрипят. Таня подняла голову. С края овражка, прикрываясь щитками корявых ладоней от солнца, разглядывала их какая-то женщина.

Коромысло покоилось у ней на плечах, ведра не шевелились. Увлеченная зрелищем, она стояла недвижно, как каменная баба на кургане.

Таня охнула и побежала вперед. Тит поспешил за нею. Они быстро скрылись за желтыми скалами глинистых круч, меж которыми с величайшей прихотливостью извивался ручей. Сзади послышался неохотливый железный вой ведер. Водоноска не показывалась больше. Таня вздохнула.

— Ну вот, будет беда!

— Видела она?

— Еще бы!

— Может, не узнала?

— Пожалуй что…

Таня улыбнулась, но, уже чувствуя надвигающийся изнутри ужас ожидания, сказала:

— Да ладно!

— Расскажет?

— А то нет.

— Боишься отца?

Девушка выпрямилась и подняла голову. Такою вот, немножко лукавой, немножко задорной и не по обычному озорной, и нравилась она Титу. Бог весть в кого она выдалась, но не было ей равной среди казачек и в хороводе, и у колодца, и на кухне, и на празднике, когда верхом на калмыцком жеребце, состязаясь в скачках, забивала она всех девок и домогалась равняться с парнями.

— Боюсь? — усмехаясь, переспросила она. — Ой. нет! Меня отец своими делами бога научил не бояться, не то что его! Вот себя самой немножко побаиваюсь. Я не российская, я над собой измываться-то еще, может, и не дозволю! Я намедни отцу наказала, как он к волосам моим руки протянул, что коль хоть раз он меня еще тронет, так не видать ему меня больше в косах! Отрежу! Истинный бог, отрежу, чтобы в другой-то случай не за что было ему меня схватить…

Она рассмеялась. Тит поверил.

— Ой, Таня! — тихонько пожалел он. Гляди…

— Она взяла его за руки и потянула к себе.

— Вот только ты… — прошептала она. — Только ты, может, бескосую меня разлюбишь, а?

Трудно было понять, спрашивала она смеясь или со страхом. Тит ответил сурово:

— Я не за косы тебя полюбил…

— За что ж?

Он подумал, потом сказал неловко:

— Не знаю. Да, может, за то как-раз, что наоборот…

Но она поняла его, кажется, лучше даже, чем если бы стал он длинно и понятно перечислять ей все по порядку.