Клятва графа Калиостро (СИ) - Крылатова Екатерина Александровна - Страница 15

«Не смешно! Марш в кровать, или я…»

- Поставишь носом в угол? Отшлепаешь?

«Наивный! – устроила на столе поднос, аккуратно поправила сдвинувшуюся чашку. Стол по мановению руки прошествовал к дивану. – Я просто-напросто позвоню Славе с Толяном и вызову их сюда. Пускай они тебя лечат, а я полюбуюсь. Может, даже на видео сниму, в назидание. И в Интернет выложу».

- Ты этого не сделаешь! – испугался Воропаев.

«Сделаю, если не прекратишь геройствовать, - мрачно пообещала я. – Ничего не знаю, но чтоб хотя бы половину съел».

Он покорно придвинул к себе поднос, зачерпнул ложкой бульону. Энтузиазма ноль.

– Ты сама-то хоть ела?

Я кивнула, ставя мысленный блок. Воротит меня от еды, видеть её не могу. Пила, как ненормальная, литрами, но от одного запаха съестного становилось тошно.

- Не умеешь ты врать, Вера Сергеевна. Пока себе не нальешь, даже не притронусь, - Воропаев демонстративно отставил тарелку. На принцип идем?

«Тём, я, правда, не хочу, а тебе надо».

- То же самое могу сказать я. Давай-давай.

Одну пиалу в общей сумме мы одолели, затем я буквально залила в него чай с малиной и медом и накормила пилюлями. Тут требовалось внимательно следить, чтобы чай случайно не испарили заклинанием. Знаем, плавали. Артемий мог вытерпеть почти всё, но древний индийский напиток, по собственному признанию, будил в нем четкий рвотный рефлекс. Не зажимать же ему нос, в самом-то деле! В итоге сошлись на трети кружки.

Ликование от того, что мужу стало лучше, компенсировало и подколы, и капризы. Ртуть в термометре опустилась до отметки «тридцать семь и три», озноб прекратился, а кашлял Воропаев уже не так сильно, как сегодня утром. Голова немного побаливала и ломота в костях никуда не делась, но по сравнению с тем, что было… «Чудеса!» - сказала Люба.

Из своих норок повыползали Арчибальд и домовые. Люсьена на радостях замесила тесто для пирога, Никанорыч объявил внеплановый День трезвенника, а пес приволок нам свой поводок. Опять «Веру-два» на помощь звать?

Строго наказав домашним духам следить за хозяином, я спустилась во двор. Арчи мигом обнюхался со знакомыми собаками, шугнул кошку с мусорных баков и потрусил в кустики. Культурный он у нас, свою детскую привычку «на всё, что вижу» давно бросил.

Той четверти часа, что меня не было, Артемию хватило за глаза. Успел и помыться, и побриться, и переодеться, и пару сигарет выкурить. Нет, пора вешать на грудь табличку: «Замужем за камикадзе. Горжусь!» Или футболку в интернет-магазине заказать?

- Теперь я понимаю, что чувствуют больные, - поделился Воропаев, щедро отрезая мне пирога. – Честь им за это и хвала! Я б давно сбрендил, каждый год так болеть.

На первый взгляд, болезнь безоговорочно капитулировала, но я продолжала кормить Артемия лекарствами, заставляла полоскать горло через каждые полчаса, а вечером от души растерла водочкой. Бедный Никанорыч чуть не расплакался: так бездарно переводить продукты! Горчичники поставила, держала до красноты. Терпи, казак, по-другому никак. Завтра продолжим, послезавтра посмотрим.

Спать легли вместе. Я собиралась трусливо улизнуть на диван, но совесть не позволила. Нужно поговорить, извиниться. Откуда бы ни взялась странная болячка, мое поведение ей поспособствовало, ведь это из-за меня Артемий не спал ночами и практически не ел, из-за меня извелся. Только что ему сказать? Может, лучше не лезть пока? Он же прекрасно понимает, что я чувствую. Кому станет легче от моих оправданий?

- Я всё понимаю, Вер, только не пугай меня так больше, - попросил он.

«А ты – меня. Чуть не умер с этой температурой. Как представлю, что ты умереть мог...».

Слезинка сползла вниз по щеке и запуталась в волосах, вторую впитала ткань свежей наволочки. Повезло, что в комнате темно, а носового хлюпанья в мысле-речи не слышно.

- Да я тоже хорош, - вздохнул Артемий. – Крышу сносит, когда дело касается тебя. Нас.

Муж вдруг оказался совсем близко, развернул лицом к себе и обнял, смахивая поцелуями соленые капли. Я не противилась. Пальцы зарылись в волосы, губы нашли мои. Он целовал меня, сначала нежно, затем прерывисто и жадно. Лямки моей ночнушки поползли вниз, заставляя поежиться от предвкушения. Но когда его губы коснулись груди в такой трогательной и желанной ласке, я отстранилась. Вспомнила.

«Подожди... не надо».

- Почему? Ты не хочешь?

«Очень хочу, но не надо. Ты еще не здоров, вдруг сделаем хуже...»

Воропаев застонал.

- Женщина, твоя логика однажды вгонит меня в могилу!

Давая понять, что он думает о внесезонных обострениях щепетильности, Артемий отпустил ровно настолько, чтобы получить возможность снять с меня ночную рубашку. Вроде как ни надобности в ней, ни пользы. Сердце ухало не в горле даже – в животе, если подобное анатомически возможно. Я была взбудоражена, буквально пьяна, напряжение минувших дней настойчиво требовало выхода. Ни о чем не думать, обо всем забыть. Мы обязательно поговорим, но потом, потом...

Никаких роковых откровений в этом раз не пришло. Я просто забылась, с головой погрузившись в пучину, отдавая себя без остатка. Горячее тело мужа, как натянутая струна; знакомый запах шампуня, мыла и самого Воропаева, совсем немного – спирта и лекарств. Ласки становились всё более осязаемыми. Никто не знал моего тела лучше, чем он. Ни одной неверной ноты: когда не надо, Артемий прекрасно себя контролирует. Ему и в голову не придет забыться во мне.

«Ошибаешься, - муж уложил меня на спину, ухватил за запястья, прижимая их к постели, - я забываюсь в тебе всякий раз, и хваленый самоконтроль летит в тартарары. Ты необыкновенная, - его губы гладят мои, чуть прикусывают и отпускают, - волшебная, - долгий, очень долгий поцелуй в шею, - прекрасная…»

Я не знала, о чем он думает, слыша лишь то, что мне соизволили сказать. Прикрыв глаза, позволила делать всё, что заблагорассудится, тихонько постанывая, когда не оставалось сил сдержать стоны. Пришлось отбросить мысль, что мой любимый изменит своему извечному «не идти на поводу» и сделает всё быстро, резко, даже больно. Это меньшее, чего я заслуживала, и морально была к этому готова. Однако нет, меня лишили такого искупления грехов: он действовал очень бережно, страшась причинить хоть малейшее неудобство, не говоря уже о боли. Впервые в жизни меня так самоотверженно любил кто-то, кроме родителей. Любил, ничего не требуя взамен. Любил за то, что я есть.

«Ты для меня – всё. Моя семья, моя жизнь. Так будет всегда».

Перед глазами полыхнуло, и я вскрикнула. Сердце колотилось не только в животе – повсюду, дыхание срывалось, было удивительно хорошо, но сегодня к наслаждению примешивалось острое чувство вины.

«Я так скучал по тебе…» - даже мысли, и те усталые.

Перебралась к нему на грудь, оплела руками и ногами. Я тоже скучала, хороший мой.

Артемий уснул, прислонившись лбом к моему плечу, очень быстро, как добрая фея палочкой махнула. Дар ему какой-то дан, счастливый. А я не разрешила себе спать, охраняя его сон, изредка целуя, вдыхая запах. Кожа под пальцами была мягкой, теплой и немного влажной. Как хрупки и уязвимы те, кого мы любим! Как легко оступиться, всего единожды, и пасть. Четыре дня назад я чуть тебя не потеряла. Любимый мой, родной, прости меня... Пока ты в одиночку тащил нас обоих, я облачилась в рубище и посыпала голову пеплом. Любой бы сорвался. Никогда больше тебя не оставлю. Хватит с нас страхов и потерь, довольно! Люди не зайцы, чтобы отсиживаться в кустах, и я не буду.

Воропаев утомленно вздохнул во сне и прошептал моё имя. Со шкафа негромко запел Никанорыч, что-то грустное, лирическое, тягучее. Пьяно икнул, выругался и захрапел. Внеплановый День трезвенника можно считать официально закрытым.

***

«Везучий ты всё-таки человек, Артемий Петрович. На работу как на праздник: хочешь – иди, не хочешь – не иди, и хоть бы кто слово сказал», - с улыбкой подумал Воропаев, ковыряя ключом в замке. Захватить кое-какие документы и бегом марш на пятиминутку к Крамоловой. Целый час бесплатного цирка с Машкой в главной (каламбур, однако) роли, а в десять начинается обход.