Моя светлая балерина (СИ) - Константинова Марина - Страница 5

«Дура, — девушка зажмурилась, чувствуя, как удушье схватывает горло. — Дура чертова, курица…»

На столах лежали накрытые парусиной тела. Тоня замерла, исступленно глядя на синие искореженные пятки балерин, на всхолмие коленок. Она была рада, что не может разглядеть лиц.

Только тел было не два — три. И последнее, вздрогнув, село, сдернуло с лица белую простынь и улыбнулось сползающей по косяку двери Тоне. Ле Мортье сидела на продуктовом столе, и голая грудь свисала на грязные от сырой земли простыни. Из соска, извиваясь, выползал жирный белый червь. Тоня заплакала и закрыла лицо руками.

«Слава такая изменчивая штука, детка. Но на том свете нам могут пообещать стабильность. Неужели ты не хочешь, детка?»

Тоня замотала головой, вслушиваясь в шлепающий звук шагов по каменному полу, а потом ее со спины схватили за плечи, и испуганный голос Алевтины заорал на ухо:

— Тоша! Тошенька, черт возьми, что случилось?

— Не бросай меня, — Тоня впилась в чужие руки, растрепывая ногтями замшу и задыхаясь от слез. — Только не бросай меня, умоляю тебя! Я не знаю, не знаю, не знаю, это все она…

Тоня прикусила язык. Зря она сорвалась. Сейчас ее начнут допрашивать, не выводя из склепа, в котором воспаленному мозгу так легко чудятся чудовища. Вот и сейчас, Тоня точно знала, если она поднимет голову, то увидит сползающую с гнилого мяса кожу лица, крупные тяжелые серьги в ушах, а не лицо Алевтины. Но она знала, что это только Алевтина, и потому не верила трупному гнилому запаху.

— Идем, Тошенька, нет никакой ее, — следовательница за талию прижала девушку к себе, позволяя спрятать лицо в своем плече. — Хлористого цинка надышалась, и все. Так бывает.

Тоня не понимала смысла слов, она только чувствовала, что ее вытягивают наверх, к солнцу, из стылого склепа, где в темных туннелях извивалось змеиное тело Ле Мортье, а Васька Солженина раскачивалась на висельной веревке, щеголяя шелковыми подвязками и вздувшимися от уколов венами.

— Я не могла пробыть там полутора часов, — Тоня поглубже опустилась в воду, глядя на нервно ходящую от стены к стене Алевтину. — Это же… минутное дело, ну. Я едва вошла.

Следовательница прошагала к ванной, уселась рядом на колени и погладила голое Тонино плечо. Та доверчиво прижалась щекой к чужому запястью, прижмурилась. Алевтина вздохнула.

— Тебе стало плохо, ты потеряла сознание. И не заметила, как прошло столько времени.

— Почему ты пошла за мной?

— Я… — следовательница закусила губу. — Мне стало тревожно за тебя, и я послала ординарца. Но он пришел ни с чем. Я стала искать тебя сама.

— Спасибо тебе, — Тоня не знала, как Алевтина к этому отнесется. Но она в самом деле была ей благодарна. Губы мягко прижались к бледному крепкому запястью, чуть солоноватому, теплому. — Не бросай меня…

— Не брошу. — Алевтина хмыкнула. — Ты в самом деле легко можешь стать следующей жертвой. Я не отпущу тебя.

Потом Тоня выбралась из воды, рдея щеками и прикрывая грудь рукой, а женщина закутала ее в собственный шелковый халат. Тоня, шлепая босыми стопами, подошла к креслу и с ногами забралась в него. Стесняясь покалеченных балетом стоп, она накрыла их краем халата.

Тоня чувствовала, что после ванны и чужой заботы ей стало лучше. Халат был мягок, Алевтина — участлива и добра. Глаза понемногу слипались от усталости, и девушка стала проваливаться в дрему. Перо в руках Алевтины скрипело, шелестели бумаги, и горячий оранжевый закат пылал в окне. «Как только закончится это дело, я никогда больше не пойду в кабак. Никогда не вдохну ни грамма. И все будет хорошо. Я еще стану знаменитой примой, и Аля будет встречать меня у выхода из театра с большой охапкой роз…»

Потом Тоню разбудил стук в дверь, и ей стало смешно и горько. Кого она обманывала? Даже мадам Сигрякова, хоть и отпирается, в молодости принимала немного, чтобы держаться в тонусе. Куда до ее выдержки и чистоты самой Тоне?..

— Алевтина Витальевна, — мадам Сигрякова маячила в дверном проеме с примусом в руке. — Еще две девушки пропали. Тоня и…

— Тоша у меня, здесь, — лицо мадам Сигряковой недоуменно вытянулось, но в глазах мелькнуло облегчение. — Вторая девушка?

— Елизавета Скворцова, она не из нашего пансиона, из смежного, но…

— Мне надо выйти. Присмотрите за Тошенькой, если она разволнуется — в столе лекарство.

— Конечно, но…

— Благодарю за понимание.

Мадам Сигрякова вошла в комнату и замерла над Тоней, устало глядя на съежившуюся девушку.

— Ради Бога, скажи, что ты ни в чем не замешана, Тоня.

— Нет-нет, — девушка замотала головой. — Просто я… Мы с Алевтиной в детстве дружили.

— Ты и сейчас в детстве, — устало вздохнула мадам, опускаясь в кресло напротив.

— Я… я пропустила завтрак, мне было голодно, и я спустилась в кладовую, — Тоня твердо решила быть честной. Чтобы все вышло просто. Чтобы все вышло правильно. — Там надышалась той штукой, которой обрабатывают трупы, и потеряла сознание. Аля… Алевтина Витальевна нашла меня. И вот, я здесь. Валентина Альбертовна?

— Да, Тонечка? — утомленно спросила мадам.

Не дожидаясь ответа, она прошла к столу Алевтины, достала бутылочку с лекарством. Из серванта у дальней стены женщина вынула рюмку, бутылку ликера и, смешав с янтарной жидкостью пару капель успокоительного, опрокинула в себя.

— Что за дело-то, Валентина Альбертовна? Как так… Что Вася, и эта девушка, Жанна…

— Вы… вы все сбегаете, — мадам Сигрякова нахмурилась, опускаясь в кресло. — Так всегда было. Мы с Аллой сдерживаем вас изо всех сил, но разве можно?.. Оказывается, в заборе в дальней оконечности сада не достает прута. Кто-то просто выпилил его, и таким тоненьким девочкам, как вы, легко было проскользнуть в образовавшийся зазор… Разве ты сама не?..

— Не-а, — Тоня грустно мотнула головой. — Аля меня уже спрашивала, рассердилась, когда я ничего не смогла сказать.

— Госпожа следовательница, — мадам Сигрякова сморщилась, — вырыла все скелеты на заднем дворе — я образно, Бога ради не подумай чего дурного… — допросила меня о всех девушках, их друзьях, пристрастиях и отдыхе. Мне кажется попросту некультурным так лезть в личные дела. Тем более покойной Васеньки…

— Этого требует следствие, — заметила Тоня.

— Я понимаю, но все же… — женщина устало махнула рукой. — Госпожа следовательница пришла в выводу, что если преступление и совершенно кем-то, то женщиной. А сама вместо того, чтобы искать убийцу, ищет доказательства суицида. Мне кажется, что это нелепо, но я не в силах ничего предпринять. Она утверждает, будто щель в заборе слишком узка для мужчины, а на пороге кладовой найдены волокна шелковой ткани.

— Кто-то покидал подвал в спешке? — предположила Тоня.

— Да, и Алевтина уверена, что это была легкая девушка. Я… я не знаю, что и думать, но неужели это не мог быть забредший сюда пьяница? Негодяй?

В голосе мадам Сигряковой звучала смертная усталость.

— Но пуль не найдено, хотя след явно от пули, и края раны холодные. Почему я должна знать эти подробности?.. — мадам тяжело вздохнула. — И все так запутано, так сложно, и во все свои изыскания госпожа следовательница посвящает меня, общественность и жандармерию. Зачем, спрашивается?..

— Вы сказали, пули не было?.. — Тоня ощутила, как внутри все обрывается и холодеет. — Как у Ле Мортье?

— Кто это?

— Неважно, — Тоня откинула голову.

Ей было страшно. «Молодые талантливые девушки». И стылый труп Ле Мортье, кольцами обвивающий ящики с продуктами, сочащийся, как жидкость, наверх, к ней. Тоня обхватила горло руками, чувствуя, как начинает задыхаться. Она боялась. Ей казалось, что за ней следят. Что тянут руки, клыки, когти, хвосты. Ей хотелось плакать.

— Тоня!.. — мадам Сигрякова подскочила с места.

Распахнулась дверь. Тоня, уворачиваясь из-под рук мадам, кинулась на грудь к Алевтине. Она сама толком не знала, зачем, почему — надежнее. Только под руками Али в самом деле стало спокойнее. Уютнее. И слезы снова поползли по щекам, и ломко подогнулись ноги.