Глухие бубенцы. Шарманка. Гонка
(Романы) - Бээкман Эмэ Артуровна - Страница 105

Оскар со страхом наблюдал, как некоторые более робкие гости чуть ли не прыгали в бассейн — будь что будет. К счастью, никто не поскользнулся и не упал. В какой-то степени спасало ребристое дно бассейна, не дававшее ногам скользить.

Постепенно на лицах людей стали появляться улыбки.

Что говорить, пребывание у колыбели новой культуры поднимает тонус и рождает в душе даже самого скромного участника пьянящую смесь, главным компонентом которой является важность момента и значительность очевидца. Бойся или не бойся, но наслаждение сенсацией в итоге все равно компенсирует минутные неприятности.

Веселье нарастало. Теплая грязь, обволакивающая усталые ноги, делала тело легким. Кровообращение — оно у каждого современного человека так или иначе нарушено — достигло оптимального состояния. Не говоря уже об удовольствии, которое доставляло тепло. Во всем теле появилась восхитительная расслабленность и в то же время упругость. Люди, у которых от раздражения или ежедневных забот были сведены мускулы лица, молодели на глазах. Об этом оповещали друг друга восторженными восклицаниями. Луклоп, разбрызгивая грязь, переходил от одной группы гостей к другой. На героя дня были устремлены благодарные и почтительные взгляды.

Оскар удивлялся этой метаморфозе. Заметив, что люди стесняются своих голых ног, он усомнился было в перспективности предприятия Луклопа. Публичное оголение ног, связанное с грязевой культурой, легко могло возмутить участников. Попробуй тогда справиться с оппозицией! Достаточно одной роковой трещины, чтобы перечеркнуть хорошие намерения. И само собой разумеется, Луклоп, потерпев фиаско, не удержался бы на своем посту. Дорогостоящее переустройство подвала УУМ'а начальство могло бы с легкостью расценить как недопустимое расточительство. Тем более что то и дело проводились суровые кампании, со всей остротой осуждающие различного рода излишества, подражание плохим образцам и прочее низкопоклонство.

Как по волшебству, начали двигаться висящие на тросах столы, те самые, что напоминали по форме листья прекрасного водяного растения тропиков — Виктории Регии. Оскар помнил картинку из какой-то старой книжки, где был изображен ребенок, который сидел на корточках на листе Виктории Регии, а на пальце ребенка пристроилась крошечная птичка колибри.

В ту пору Оскару были больше знакомы вороны и кувшинки, поэтому картинка произвела на него глубокое впечатление. Очевидно, и проектировщики уумовского подвала пережили в детстве нечто подобное, иначе они едва ли придумали бы эти великолепные скользящие по всему помещению столы.

Тийна Арникас, похожая на странного полосатого жука, хлопотала у края бассейна, ставя на подъезжавшие столы разного сорта бутылки с целебной настойкой. Луклоп не выносил слова «алкоголь». Слова «целебная настойка» гораздо больше соответствовали эпохе, которой была присуща всесторонняя забота о здоровье и благосостоянии человека.

Когда столы, нагруженные бутылками с настойкой и разного размера стаканами, подъехали к гостям, стоявшим посреди бассейна, Оскар, протянувший руку за стаканом, оказался как раз напротив Пярта Тийвеля.

До этого момента Оскар всячески старался не замечать мужа Ирис. Теперь выхода не-оставалось.

Ситуации, из которых нет выхода, словно магнит притягивают к себе человека.

Накануне вечером взволнованная Агне сказала Оскару:

— Мне говорили, что Керту видели в обществе какого-то пожилого мужчины.

— Может быть, она случайно встретила кого-нибудь из своих преподавателей, — с деланной беспечностью ответил Оскар.

— Может быть, — охотно согласилась Агне. Но тут же вспомнила, что у Керту не было ни одного учителя-мужчины.

— Кто бы это мог быть? — сказала она озабоченно.

И, потрясенная вдруг страшной догадкой, взорвалась чисто по-матерински:

— Ну, погоди, старый соблазнитель! Я его задушу, если он только посмеет…

— Тогда будет поздно, — ответил Оскар со стоическим спокойствием, возникшим от употребленного Агне старомодного слова: «соблазнитель».

Но здесь, в грязевом бассейне, лицом к лицу с Пяртом Тийвелем, у Оскара не осталось и следа того стоического спокойствия. Его мучил страх. Долго ли еще удастся держать Агне в неведении? Ни он не отступится от Ирис, ни Пярт Тийвель — от Керту. По всем правилам цепной реакции скоро должна вмешаться Агне. Город слишком мал. В этом Оскар, да и не только он, не раз мог убедиться. Как говорят в детективных романах: ловушка неминуемо захлопнется.

Пярт Тийвель облокотился о стол, имитирующий лист Виктории Регии, и взглянул Оскару прямо в глаза.

— Ирис? — спросил он.

— Керту?

Пярт Тийвель медленно покачал головой. Объяснять что-то друг другу было излишним.

Грязевой сеанс перестал занимать Оскара. Он сгорбился, все тяжелые заботы снова легли на его плечи.

В этот момент грязь в бассейне забулькала и пошла пузырями. Гости радовались новому сюрпризу. Воздух, который накачали в бассейн, привел в движение серое мутное вещество — получался как бы массаж ног. Это должно было оказать еще более оздоровительное действие, чем стоячая грязь. Шепотом сообщали, что в числе прочего это лечит и от импотенции.

Оскар опрокинул подряд три полных стаканчика целебной настойки. Пищевод обожгло, но спустя мгновение появилось ощущение необыкновенной легкости во всем теле — хотелось взлететь в воздух.

— Нервничаешь? — с усмешкой спросил Тийвель.

Почему бы ему и не поиздеваться, с досадой подумал Оскар. Не мог же он, Оскар, признаться Ирис, что Пярт с Керту организовали против них заговор. Что Керту его единственная дочь и вообще… он все же отец. Эти трезвые, пахнущие сделкой комбинации ни в коем случае не должны были опошлять и принижать его отношений с Ирис. С Ирис, которая была единственной. Оскар чувствовал, как становится все более сентиментальным, старомодное умиление, подобно сиропу, затопляло его мозг. Ему хотелось крикнуть:

— Не мешайте! Дайте человеку один-единственный раз в жизни любить!

Но Оскар стоял, как воды в рот набрав. Между пальцами его ног пульсировала грязь. Изнеможение овладело им. Оскар оперся локтями о стол, теперь они с Пяртом Тийвелем стояли настолько близко друг к другу, что их лбы почти соприкасались.

Оскар и Ирис стояли на берегу озера. Оно было знакомо ему с детства. Вода здесь раньше была удивительно чистой и прозрачной. Теперь же поверхность озера густым зеленым слоем покрывали водоросли, и только местами виднелись как бы оконца. Ирис наклонилась. Прежде чем зачерпнуть ладонями воду, она спросила Оскара:

— Вода здесь чистая?

— Можешь смело черпать.

Вода струилась у Ирис между пальцами. Она вымыла лицо и попила.

В просвете между облаками сверкнуло солнце.

Оскар взглянул в водяное оконце и замер от ужаса.

Сквозь толщу воды просвечивало песчаное дно.

Там, внизу, тихо покачивались трупы, застывшие в разных позах — скрючившись, на корточках, полулежа. Было такое впечатление, будто это не мертвые тела, а до неестественности правдоподобные скульптуры людей в одежде. Сквозь прозрачную воду они были видны до мельчайших подробностей. Ближе всех находился человек с монгольским лицом в позе дискобола. Позади него — женщина с закрытыми глазами и задранной кверху головой.

Больше Оскар не мог смотреть. Он оттащил Ирис в сторону, чтобы она меж водорослей не увидела дна. Оскар тянул ее дальше от берега. Ирис не должна была знать, что пила отравленную воду.

Жуткий сон много дней не давал покоя Оскару. Он пробовал смеяться над собой, но из этого ничего не вышло. Наоборот, с ясностью, будто все это происходило наяву, перед глазами Оскара вновь и вновь возникали эти люди в прозрачной воде, под крышей из водорослей.

И позже, когда Оскар встретился с Ирис, сон этот стоял между ними. Смутное чувство вины заставило Оскара пуститься в пространные разговоры, чтобы окольными путями выяснить, не возникло ли вдруг у Ирис какого-то недовольства им. Оскар начал издалека.