Глухие бубенцы. Шарманка. Гонка
(Романы) - Бээкман Эмэ Артуровна - Страница 128

В тот вечер я ждала, что какой-нибудь внушавший всем нам страх дежурный снайпер — охотник на людей, вскинет винтовку с инфраприцелом и возьмет кого-то из нас на мушку. Однако вокруг стояла тишина.

Размолвка, не вылившаяся в ссору, улеглась сама собой, оставив в душе тяжелый осадок.

После полуночи, когда мы забрались в свои виварии, я услышала чьи-то шаги возле моего вагона. В эту ночь я заперлась на задвижку, и проникнуть в мое жилище можно было, лишь взломав дверь ломом. За дверью топтался Уго. Прижавшись щекой к стенке вагона, он шептал в дверную щель пылкие слова. Мне и без того было душно и жарко. Казалось, будто горячее дыхание Уго обволакивает меня, когда он, как в бреду, повторял: дорогая, не плачь. Ты прекрасна. Так прекрасна, что мне больно.

Мне хотелось дышать спокойно, но я не могла. Я свернулась на кровати, держа под мышкой бутылку виски и давая волю слезам. Время от времени я отхлебывала из бутылки. И даже у слез, которые непрестанно текли из моих глаз, был привкус спирта.

нетущая неизвестность и любопытство терзали меня, однако я сдержался и не стал во всеуслышанье требовать правды и разъяснения. Немного терпения, и Флер наверняка сама все расскажет. Разумеется, я понимал, что на полную ясность рассчитывать не приходится. Цивилизация, казалось, для того и развивалась, чтобы погрести под лавиной расплывчатых слов даже самые простые отношения и понятия. Всевозможные гипотезы, версии, концепции, теории, обвинения и оправдания — все они были не что иное, как эквиваленты хорошо замаскированной примитивной лжи. Чем глубже люди рассматривали какое-нибудь явление, тем дальше уходили от его сути. Нескончаемое барахтанье в мутных волнах. Ощущение опасности и инстинкт самосохранения невероятно переплелись. Массам, потерявшим в этой неразберихе голову, скармливались примитивнейшие истории. Тот самый фантастический фильм, главная роль в котором принесла мне известность, это тоже был просто-напросто дурацкий миф. Этически высокоразвитое общество планеты XZ самоотверженно боролось против агрессивных устремлений малоразвитой Земли. Благородные обитатели XZ уничтожали размещенное в космосе супероружие и пытались защитить мировое пространство от загрязнения. Возможно, успех фильма и был обусловлен тем, что в нем предлагалось людям утешение: где-то есть существа, которые честнее и умнее нас, они стараются предотвратить мировую катастрофу и охраняют людей-букашек от апокалипсических ужасов. Подобный миф действовал как-то успокаивающе и благотворно. Возникала иллюзия, будто здравый смысл утрачен не до конца. Земной гуманизм — это захиревший выродок, у него есть где-то большой и сильный брат, на которого можно положиться.

Я молча слушал Флер и кивал в знак согласия. Предложенная ею версия была не так уж плоха, если учесть, что ее придумала женщина. Безусловно, все наслышаны о многочисленных экспериментах, в ходе которых человек подвергает себя испытаниям в непривычных условиях. И, разумеется, тогда он открывает в себе подспудные силы. Экспедиции в одиночку на Северный полюс, кругосветные путешествия на парусной лодке или на бамбуковом судне, построенном по древним образцам; либо попытки выжить и прокормить себя в каком-нибудь уединенном месте, пользуясь примитивными орудиями труда пещерного человека. Чтобы в который раз доказать наличие новых, вернее давно позабытых, возможностей существования. Человечество подсознательно ищет альтернативу. В случае тотальной ядерно-водородно-нейтронной войны кое-кто, может, и уцелеет, дабы воссоздать популяцию на опустошенной планете. Самые светлые головы всегда старались смотреть вперед, проецировать настоящий момент в будущее и даже при самом мрачном прогнозе ловить луч надежды. Пусть в перспективе видны лишь две бесконечные глухие бетонные стены, между ними все-таки остается вертикальная светлая щель, это нож оптимизма прорезал там узенький выход в залитое светом пространство.

Я сижу на полу в своем виварии. У них оставались про запас пустые вагоны. Значит, в последнюю минуту число участников намеченного эксперимента сократилось, часть людей заколебалась и не воспользовалась отведенным им кровом. Флер дала мне несколько банок консервов и показала сильно проржавевшую двухдюймовую трубу, свисавшую со стены каньона и кончавшуюся громоздким вентилем. У меня было все, что требовалось для жизни: воздух, пища, вода, крыша над головой, — Флер велела мне обживаться. И все-таки внутренне я как будто нахожусь в состоянии невесомости, словно нет у меня ни прошлого, ни будущего, ни памяти, ни представлений, ни обязанностей, ни забот. Я могу существовать, то есть функционировать физически. Я ничем не обременен. У меня пустой, чуть погромыхивающий вагон, старый пульман, где я мог бы пройтись колесом, возникни у меня такое желание. Но в данный момент у меня нет никаких желаний. Я сижу на полу, прислонясь спиной к стене, и тупо гляжу в полупустую консервную банку. Я просто существую и перевариваю пищу. Еда точь-в-точь такая, какая берется с собой в экспедицию, даже хлеб в металлической банке с крышкой.

Я почти ощущаю, как после долгого голодания сахар в крови снова приближается к норме и сердце начинает биться спокойно и ровно. Расслабляюсь и даю себе передышку, я словно перестаю быть самим собой и накапливаю силы, чтобы осмыслить увиденное.

Я вроде бы независим, но я-то знаю, что эти чужие мне люди там, в других вивариях, могут сделать со мной что им заблагорассудится. Ничто не помешает им совершить глупость или жестокость, они не обязаны мотивировать свои поступки. Дверь у меня не запирается, не говоря уже о возможности прибегнуть к защите общественных инстанций; вчера они разломали мой планер, сегодня им может не понравиться, что я все еще не отдал концы.

В своей беззащитности я похож на ту старую виллу, где я жил ребенком. Кажется, еще и теперь цел тот построенный когда-то в лесопарке дом. Там сделали капитальный ремонт, но судьбу здания это не изменило. Убогое, оно притулилось между выросших словно по волшебству высотных домов-башен и с непреодолимой силой притягивает к себе поселившихся в этих новых домах детей асфальта. Проказниками движет любопытство: вилла — чужеродное тело в современном районе новостроек. Отличающийся от всех остальных дом, стоящий среди покореженных, наполовину высохших деревьев, кажется обманом зрения. Необычный, он, очевидно, таит в себе незнакомый и таинственный уклад жизни. И это обстоятельство не дает покоя, выводит из равновесия, раздражает. Причину душевного смятения надо ликвидировать, и на это боевого духа хватит у каждого.

Таким образом, старая вилла стала жертвой непрекращающихся набегов. В заваленном мусором бассейне вечно дымится костер. Стоит кому-то залить его водой, как за завесой едкого и смрадного дыма костер снова возрождают к жизни с помощью фляжки с бензином.

Дети высотных домов забираются в подвал виллы и залезают на чердак. Они пробираются через люк на крышу и разгуливают там, громыхая жестью. Жертвой их агрессивного любопытства стали круглые чердачные окна, которые в прежние времена поблескивали из-под края карниза, как стекла очков, и глядели во все стороны света. Обновленные в ходе ремонта водосточные трубы тотчас сделались добычей неугомонных детей: куски труб из оцинкованной жести, подобно расчлененным конечностям огромного насекомого, так и валяются до сих пор в кустах сирени.

А может, и я уподобился агрессивному детищу асфальта, которого раздражает не поддающийся объяснению уклад жизни? Чем больше я прихожу в себя после пережитого и изнуряющей усталости, тем беспокойнее становлюсь. Увы, я уже давно взрослый и знаю, что неистовая деятельность, по сути, не что иное, как переливание из пустого в порожнее. Это не невинное приключение, которым наслаждаешься, зная, что скоро все будет позади…

Не крылось ли в зове покойной Урсулы какое-то предостережение? Хоть я и не фаталист, однако…

Когда Флер закончила обихаживать Бесси, я отправился следом за ней.