Глухие бубенцы. Шарманка. Гонка
(Романы) - Бээкман Эмэ Артуровна - Страница 50

— Глупый шантаж, — пробормотал Рикс и постучал ногтем по крышке пустого портсигара.

— Тебя не посадили? — спросил Йоссь.

— Хе-хе! — рассмеялась Трехдюймовка. — Письма-то я не подписала! Булавку сразу продала. Однажды явился ко мне полицейский, перевернул весь комод, а что он мог найти там. Без конца носился по моей комнате, так ведь ему и без того все мои тряпки и украшения давно были известны. Он вообще любил прогуливаться по нашему тупичку.

— Сколько тебе дали за булавку? — поинтересовался Парабеллум.

— Да разве запомнишь! — воскликнула Трехдюймовка. — Деньги приходили и уходили, из одного кармана брала, в другой складывала. Я такой человек — мне сразу подавай вещь, которая мне понравилась. Я никогда не считала сенты. Тоже мне дело! — расхвасталась старуха. — Погоди, погоди, — Трехдюймовка еще больше сморщила свое маленькое личико. — Я, помнится, даже подарила эту булавку.

— Кому? — удивился Йоссь.

— Был один такой высокий парень, светловолосый, глаза голубые. Ну прямо молодой чистопородный бог. Он мне ужас как нравился. Я ему говорю — приходи, я с тебя денег не возьму. А он говорит — не хочу. Я выдрала из головы клок волос и молю его — бери булавку, но только приходи.

— И что же — пришел? — спросил хозяин Рихвы.

— Пришел, — кивнула Трехдюймовка и рассмеялась. — Куда он денется? Драгоценные камни так просто на улице не валяются! Я денег на него не жалела, щедрой рукой тратила, купила флакон французских духов и полила простыни, чтоб приятнее было.

— Он и потом приходил? — не отставал Йоссь.

Рикс с безразличным видом смотрел в сторону, продолжая постукивать ногтем по крышке пустого портсигара.

— Нет, не приходил, — вздохнула Трехдюймовка. — Он был дорогой парень.

Немного подумав и взглянув в сторону колодца, Трехдюймовка шепотом спросила:

— Не хотят ли господа дать мне немножко заработать?

Рикс сплюнул и опустил глаза.

Солдатик, который не мог оторвать взгляда от старухи, задумчиво почесывал ляжку. Парабеллум зевнул и пощупал рукой кадык, словно он у него сдвинулся с места.

Йоссь смотрел на мужчин, те даже и не старались скрыть отвращения, которое вызвало у них предложение Трехдюймовки. Йоссь понял, усмехнулся.

— Да вы же не знаете, о каком заработке идет речь!

— Где им знать? Они и не предполагают! — с блаженной улыбкой сказала Трехдюймовка и покачала бедрами.

Мужчины старались не смотреть на Трехдюймовку.

Женщины, закончив дойку, возвращались с берега реки, неся в руках полные до краев ведра с молоком.

— Некуда девать, — посетовала Леа Молларт и развела руками.

— Останется свиньям, — решили женщины и тут же, у колодца, поставили ведра на скамью. Освободив руки, они подошли поближе к амбару. Их тянуло взглянуть на маленькую старушонку в блестящем лиловом платье, с тоненькими косичками, торчащими над большими ушами.

Йоссь как будто позабыл о Трехдюймовке, которая, стоя перед мужчинами, все еще покачивала бедрами. Вытянув шею, он пристально следил за Бенитой — отстав от других, она разговаривала с Моллартом. Они никак не могли наговориться. Их не тянуло к остальным. Йоссь увидел, как Молларт мимолетно коснулся руки Бениты, и она засмеялась. Он заметил, как Бенита показала ели, что росли на пастбище, и Молларт, взглянув в ту сторону, еще раз коснулся руки Бениты.

— Дайте немного заработать! — клянчила Трехдюймовка.

— Ладно, — согласился Йоссь. — На, Трехдюймовка, деньги. — Он пошарил в карманах брюк и рассеянно протянул старухе монету. Старуха схватила деньги, но спустя мгновение разочарованно сказала:

— Пятнадцати мало.

Йоссь, отыскав в кармане еще одну монету, добавил. Ему некогда было разглядывать пфенниги, его внимание все еще было сосредоточено на Бените и Молларте.

— А теперь много, — пропищала женщина. — Моя такса — двадцать.

— Да ладно, оставь себе, — не глядя на старуху, отмахнулся Йоссь.

— Я люблю точность, — провозгласила старуха. Она поискала в складках своего лилового платья и в каких-то ее тайниках нашла нужную монету, которую тотчас же протянула Йоссю. — Полчаса и двадцать — такова моя такса, — громко подтвердила Трехдюймовка, чтобы все, кто был заинтересован, услышали.

— Валяй, — мрачно пробормотал Йоссь.

— Кого? — спросила Трехдюймовка и огляделась вокруг.

— Вон ту женщину, — Йоссь показал пальцем на Бениту.

— Бениту? — удивилась Трехдюймовка.

— Да.

— Моя такса двадцать, — перебирая в кармане монеты, нерешительно повторила Трехдюймовка.

— Начинай, — приказал Йоссь.

— Сейчас, — послушно ответила Трехдюймовка и сделала книксен.

Трехдюймовка выудила из-под выреза платья часы-медальон на позеленевшей медной цепочке и, щелкнув крышкой, перевела одну-единственную стрелку на полный час.

Люди за спиной Трехдюймовки расступились, освобождая дорогу маленькой старушонке, которая взяла разгон и подбежала к Бените.

— Здравствуй, Трехдюймовка, — заметив старуху, сказала Бенита.

Трехдюймовка не ответила на приветствие. Она несколько раз облизнула губы, словно для того, чтобы разогреть рот, и затем принялась на чем свет стоит поносить Бениту.

Язык старухи двигался с такой быстротой, что на ее отвисших губах то и дело выступала пена.

Рот Трехдюймовки исторгал отборную брань. Покончив с бранью, старуха перешла к следующей части своего спектакля. Она перебрала богатый ряд названий половых органов мужчин и женщин, упоминая в промежутках имя Бениты. Затем перечислила всех известных ей в округе мужчин, объявив, что Бенита спала с ними. Но и этого ей показалось мало. Старуха во всех подробностях сообщила оторопевшим слушателям, какими дурными болезнями болеет хозяйка Рихвы. Переведя дух, она взялась за Бенитино тело. Самые страшные уродства и изъяны, какие только могут встретиться у человека, она приписала Бените. С пеной у рта Трехдюймовка лила на хозяйку Рихвы потоки словесных помоев.

Старуха, еще больше взвинтив свой голос, принялась обнажать нутро Бениты. Она проклинала похоть молодой женщины, ее обманчивую сущность, коварство, злобу, ничтожество, скупость и жадность. Она назвала молодую хозяйку Рихвы самым гнусным человеческим отребьем, когда-либо существовавшим под солнцем. Трехдюймовка разошлась, ее рот походил на пушечное жерло.

Наглость Трехдюймовки парализовала людей, стоявших во дворе. Раскрыв рты, вытаращив глаза и опустив руки, они словно утратили способность двигаться. Очевидно, они никогда не слышали сразу столько мерзостей.

Со свистом вобрав в легкие воздух, Трехдюймовка снова стала перебирать части человеческого тела, употребляя ошеломляющие сравнения.

Войдя в раж, Трехдюймовка брызгала слюной и щелкала костлявыми пальцами.

Молларт, бледный как полотно, с медлительностью лунатика вытянул вперед руку и ударил Трехдюймовку по лицу.

Старуха умолкла. Беспомощно захихикав, скосила глаза, ища Йосся. Но хозяин Рихвы исчез.

Трехдюймовка глубоко вздохнула, выудила из-под выреза своего лилового платья часы-медальон, переставила стрелку на прежнее место и, кивнув головой, сказала:

— Все.

С бровей Трехдюймовки вместе с молоком потекла черная краска. Мокрое лиловое платье прилипло к худому телу старухи.

Разгневанная Армильда потянулась за новым ведром, но кулливайнуская Меэта удержала ее.

— Прочь отсюда! — топнула ногой Меэта и стала размахивать перед Трехдюймовкой руками, словно отгоняя бешеную собаку.

Трехдюймовка показала женщинам длинный нос, сложила рот трубочкой и направилась к калитке. Вид у нее, когда она шла, был весьма жизнерадостный. Старуху словно не смущало, что она была мокрая и грязная. Тщательно притворив за собой калитку, Трехдюймовка крикнула через плечо:

— Завистливые душонки! Завистливые душонки! — и хрипло рассмеялась.