Трилогия о Мирьям
(Маленькие люди. Колодезное зеркало. Старые дети) - Бээкман Эмэ Артуровна - Страница 59

Миронов принес чайник, и они уселись друг против дружки за столом. Сперва шел разговор вообще, потом заговорили о последнем рейсе. Василий упомянул теплым словом прием, который им устроили работницы табачной фабрики в Аликанте. Миронов, со своей стороны, сказал, что, известное дело, международный авторитет советских моряков всегда на высоком уровне. Тут Василий перевел разговор на Эдварда и рассказал подробно о том вечере в Гулле, который они провели вместе.

Лийна потянулась, даже плосковатый лоб вдруг показался выпуклым и мягким.

— Василий уверен, — продолжала Лийна, — что у Миронова все подозрения как рукой сняло. Слава богу, Василий снова обрел душевный покой! Между прочим, Миронов спросил, как обстоят у Василия дела с женой. Видимо, он кое-что слышал. Василий ответил, что великолепно, и пусть Миронов сам догадывается, кого Василий имел в виду: свою первую жену или меня.

Лийна счастливо засмеялась.

— А теперь мы едем в Ялту. Василий получил отпуск, пароход ставят на ремонт. Василий взял путевку в санаторий, я найду себе где-нибудь поблизости комнатку, много ли нам с сынишкой надо? В основном будем болтаться у моря или лазать по горам. Василий больше ни о чем и не говорит: мол, скоро будем гулять в Ялте по кипарисовой аллее, и обязательно при луне, обнявшись, как настоящие молодые влюбленные.

И Лийна снова, как человек, который освободился от нервного напряжения, зашлась раскатистым смехом.

Я пожелала ей счастливого пути…

— Так что ты думаешь об этом? — откуда-то издалека доносится до меня вопрос Кристьяна.

— О чем ты?.. — бормочу я, словно спросонок.

— Вот так да! — удивляется он. — Я ей толкую и толкую, что жена Арнольда приходила узнавать, можно ли устроиться на фабрике на работу.

— Почему же нет?

— Я тоже думаю. Пускай приходит. Скажем, ученицей в ткацкий цех. Анкета у нее вроде в порядке.

— Анкета, — повторяю я. — Что могло у нее быть? Молоденькая, детей растила, ни побывать нигде не успела, ни принять участия…

— Никогда не следует быть чересчур уверенным, — возражает он.

Сейчас скажу, что видела Лийну, сейчас спрошу напрямик — говорил он где-нибудь о том, что произошло у Василия в Англии.

Неужели Кристьяна предупредило чутье?

Он вытащил из кармана пальто, которое висело на вешалке, газеты и побрел в заднюю комнату полежать. Ладно, оставим пока все разговоры, для Кристьяна читать газеты — святое занятие.

А мне надо вымыть посуду. Сную между столом и плитой.

— Смотри-ка, что сказал Чемберлен! — доносится в кухню голос Кристьяна.

— Ковентри сровняли с землей, — бубню я.

— Да, здорово сказал этот англичанин с зонтиком, вот только умер он.

Сдвигаю тарелки со звоном на полку и беру черный Юулин зонтик, под который натекла порядочная лужа.

Может, удастся поднять настроение?

Раскрываю зонтик и, подняв его над головой, вхожу в заднюю комнату — шаг размеренно-степенный и твердый. Покашливаю и произношу:

— Я надеюсь дожить до дня, когда Гитлеру придет конец.

— Ты как Яан-балагур, — улыбается Кристьян.

— Где он сейчас, Яан-балагур? — спрашиваю я с тревожным любопытством и складываю зонтик.

— Кто знает этих пьянчужек, где сходятся их пути- дороги? — безразлично говорит Кристьян и резко переворачивает газету.

Яан-балагур, который сморкался всегда в неимоверно мятый носовой платок.

Какие-то глупые мелочи западают в память о некоторых людях.

В коридоре раздается чье-то покашливание: кто-то вернулся с работы, слышится топот бегущих ног на крыльце, журчание воды под краном, тараторят бабы в коридоре, и в знак скорого завершения разговора они непременно держатся за ручку двери.

Собираешь со скатерки, чувствуешь тяжесть сытого желудка, и наконец все отходит в сторону. Видишь крошки и чувствуешь сытость. За окном монотонно плещется дождь…

Ха-ха, у Кристьяна выпала из рук газета. Он заснул, засопел.

Всего хорошего, земные заботы! Человек нуждается в разрядке.

Прилягу-ка я возле Кристьяна. Потом как-нибудь решу, сказать ему, что видела Лийну, или нет.

Сквозь полуоткрытые веки вижу яркий треугольник на потолке. Да, порядком продрыхли. Кристьян дышит глубоко и спокойно. Боюсь пошевельнуться, чтобы не разбудить его. По правде сказать, и торопиться некуда. За стеной громыхают посудой, откуда-то снизу раздается приглушенная игра на скрипке.

Мое пристанище, Кристьян, лежит тут же рядом. На столе белеют листы бумаги и открытая книга.

Перед отсвечивающим окном стоит пустая ваза, которая напоминает чем-то крутобедрую женщину.

Единственное, по чему я очень скучаю, — по лету.

Что это мне вздумалось, когда я решила купить черные бумажные розы?

Снова гляжу в потолок, где слегка качается светящийся треугольник уличного фонаря под окном.

Треугольное солнышко во дворе предварилки.

Лийна, Лийна. Никак не выходишь ты из головы.

Черпаю из колодца воспоминаний, куда очень редко достает свет.

В Ленинграде Лийна пришла ко мне в последний раз. Я все еще собиралась в Петергоф.

Она стояла в дверях с ребенком на руках. Нижняя губа дрожала, под глазами — синие круги, совсем как У Веры Холодной в немых фильмах.

— Лийна! Что случилось? Входи!

Предчувствовала недоброе.

Я поспешила к ней, взяла ребенка. Положила его на кровать, где он сразу же уснул. Лийна добрела до стола, мешком плюхнулась на стул, подперла подбородок ладонями и в упор уставилась на меня.

Есть люди, которые умеют все округлить легкой болтовней. А мне так трудно даются слова!

Отчужденный блеск Лийниного взгляда стал удручающим. Я поднялась, взяла бутылку, налила в стакан вина. Лийна даже не дотронулась до него.

— Говори же наконец, — попросила я.

Лийна вздохнула и прошептала:

— Мы были в Ялте.

Это прозвучало так, словно она произнесла, что ходила на похороны.

Оставила ее в покое, принесла кое-что поесть. Лийна против воли стала жевать и прихлебывать из стакана.

— Что случилось, Лийна? — посмела я спросить, когда щеки у нее приняли прежний цвет.

— Пять дней назад Василию вручили телеграмму. Со строгим предписанием прервать отпуск и срочно вернуться в Ленинград. Он обещал мне позвонить через день, вечером. Я целую ночь прождала разговора в комнате у хозяйки, и ничего. Наутро собрала вещички, взяла сына на руки и поехала в Симферополь, на поезд. И дома никакой записки. Помчалась в порт. С большим трудом удалось попасть на прием к начальнику порта. Сама понимаешь, положение у меня глупое. Ну, объяснила, что я хорошая знакомая Василия и что он обещал мне занять денег, но куда этот человек делся, никак не могу найти. Предлог дурацкий, конечно. Начальник порта внимательно разглядывал меня. Возбуждение мое заметить было нетрудно. А когда я взяла сынишку на руки и повернула его лицом к начальнику, тот, наверное, все понял. «Василий Сергеевич… у него выясняют кой-какие детали», — сказал он. И тут же поднялся со стула. Я тоже поднялась, была ошеломлена. Ноги не держали, стали ватными. Начальник порта взял меня за плечи, вывел в секретарскую и приказал, чтобы мне дали машину: мол, человеку стало плохо. Отвезите ее домой. Я приехала сюда.

— Лийночка, золотце успокойся! Это недоразумение! Потерпи немножко, все быстро выяснится, и Василий твой вернется. Подождем…

Лийна нервно засмеялась, и отчужденный блеск в ее глазах перерос в целенаправленное презрение.

— Успокойся ты.

Лийна смолкла. Смерила меня прищуренным взглядом, втянула подбородок, подалась вперед своим бычьим лбом и выдавила:

— Куры мы, куры! Успокойся! — передразнила она. — Подождем! — иронизировала Лийна. — А где твое многообещанное чувство локтя? И кто ты такая? Какого черта я тогда вступилась за тебя? Меня из-за тебя выкинули из партии! И кто этот твой Кристьян? Чем он вообще занимается?..

— С ума сошла, Лийна! — Рука у меня поднялась, хотелось ударить ее, чтобы она пришла в сознание. Только никогда в жизни я не могла ударить человека. Может, Лийна решила, что моя опустившаяся рука означает, что во мне пробудилось чувство вины?