Песня кукушки - Хардинг Фрэнсис - Страница 11

— Я слышал, что ты перенесла сильную лихорадку. Как ты себя чувствуешь?

— Намного лучше. — Трисс заставила свой голос звучать жизнерадостно.

— Но… но не совсем хорошо? Кое-что не в порядке, верно? — Доктор наблюдал за ней с тем же самым блеском в глазах, подушечкой пальца поглаживая уголок страницы. — Расскажешь?

И Трисс рассказала. Она поведала, что чувствует себя хорошо, но ее мучает голод сильнее обычного. Что ей кажется, будто она ходила во сне, когда семья проводила отпуск в коттедже, и немного испугалась из-за этого. Когда он спросил, беспокоит ли ее что-нибудь еще, она склонила голову набок, словно собираясь с мыслями, подумала немного, потом беспечно покачала головой.

Когда доктор Меллоуз спросил ее о вчерашнем случае, когда ей показалось, что Пен говорит по телефону, Трисс нахмурилась, изобразила уныние и нежелание говорить.

— Вы… вы же не сделаете так, что все будут сердиться на Пен, правда? Только… я думаю, может, это было что-то… вроде шутки. Думаю, она притворилась, что говорит по телефону, чтобы я всем рассказала и выглядела дурочкой. Она… иногда такое делает. Но вы же никому не скажете? У нее не будет неприятностей?

Она закусила губу и взглянула на доктора и по его лицу поняла, как она выглядит в его глазах. Храбрая, осаждаемая, давно страдающая жертва злой сестры.

— И ты боишься, что, если у нее будут неприятности, она отыграется на тебе, смею предположить. — Он вздохнул. — Да, я понимаю. Не беспокойся, я буду молчать.

Трисс медленно выдохнула, пытаясь не показать, как убыстрился ее пульс. «В эту игру могут играть двое, Пен».

— Что ж, ладненько. — Доктор Меллоуз улыбнулся Трисс, и, несмотря на его слова, ей привиделась легкая тень разочарования в его глазах.

— Вы можете сделать так, чтобы я перестала ходить во сне? — осторожно спросила она. — Все так расстраиваются по этому поводу, а я этого не хочу.

— Конечно, не хочешь. — Он ласково улыбнулся ей. — Что ж, посмотрим, что мы можем сделать. Юная Тереза, твой отец сказал мне, что, перед тем как заболеть, ты упала в мельничный пруд и не помнишь, как это было. Вообще не помнишь этот день, верно? Это правда?

Трисс кивнула.

— Позволь тебе объяснить. — Доктор продолжал тепло и ласково улыбаться ей. — Предположим, однажды ты проглотила мраморный шар. Не то чтобы я считал, что большая девочка вроде тебя может сделать такую глупость. Это только пример. Шар будет причинять тебе неприятности, пока не выйдет наружу. Ты его не видишь, возможно, ты даже не понимаешь, что является причиной твоих проблем, но у тебя ужасно болит живот. Иногда такое бывает с воспоминаниями. Если случается что-то, что нас пугает, или мы не хотим это помнить, мы проглатываем это, точно как мраморный шар. — Сейчас он говорил медленно и тщательно подбирая слова. — Мы не видим это воспоминание, но оно где-то внутри нас создает проблемы. Я думаю, именно поэтому ты ходишь во сне. Что-то вроде боли в животе, только в голове.

Эти слова казались такими безвредными в устах доктора, даже вполне обычными и домашними. Однако она услышала кое-что в его голосе. «Взрослые так говорят, только когда знают, что ты сильно расстроишься или обеспокоишься, если поймешь, что они имеют в виду».

— Значит… мне просто надо выплюнуть шар?

— Да, — с энтузиазмом кивнул доктор. — Именно. Фокус в том, чтобы вспомнить. Вынести мраморный шар на белый свет. Тогда он перестанет тебя беспокоить.

— Но это не означает, что я сумасшедшая? — Вопрос сорвался с губ до того, как она успела сдержаться.

Доктор удивленно посмотрел на нее, потом коротко рассмеялся:

— Нет, нет, нет! Множество людей ходят во сне, особенно юные особы вроде тебя. Не беспокойся. Ты же не видишь эльфов в своей каше, нет?

«Видишь что-то! Видишь что-то! Он знает! Все время знал!» Но во взгляде доктора, когда он закрыл книгу, не было ни сомнения, ни пристрастия. «Нет. Нет. Ничего он не знает. Он сказал это, чтобы я почувствовала себя лучше».

— А теперь становись на весы, и после этого я тебя отпущу.

Трисс повиновалась и едва заметила, что брови доктора поднялись, когда он следил за стрелкой, скользнувшей по нанесенным цифрам.

Выходя из приемной доктора следом за отцом, Трисс ощутила теплую волну облегчения, за которой последовал холодный душ глубокого беспокойства и презрения к себе. «Хорошая работа, Трисс, — пробормотал голосок в глубине ее души. — Ты его обманула. Ты обманула человека, который хотел тебе помочь. Теперь он не сможет это сделать».

ГЛАВА 6

НОЖНИЦЫ

Марли-стрит — одна из самых широких магистралей Элчестера, и теперь ее освещает электричество, а не газ. Стальные кронштейны крепились к верхушкам столбов, поддерживавших бегущие трамвайные провода, и от них исходил свет почти сверхъестественной яркости и белизны, словно дистиллированные лунные лучи. Он трансформировал улицу и делал все больше, громче, живее. Как будто все пешеходы находились на сцене и знали это. В сравнении с этим все предметы и люди на боковых улицах, освещенных мягким светом газовых ламп, казались меланхоличными и припыленными.

— Как обычно, к Ламберту? — спросил отец.

Это ее любимый магазин одежды, после секундного замешательства вспомнила Трисс. Здесь были куплены все ее самые любимые платья — после болезней: голубое шифоновое — после коклюша, хлопковое бледно-желтое — после трехдневной лихорадки.

Они остановились перед магазином. Над витриной в свете уличных фонарей светились золотые буквы: «Ламберт и дочери». Когда отец отвернулся, чтобы сложить зонт, Трисс прижалась к большому ярко освещенному окну, уклоняясь от капель воды, стекавших по навесу. За стеклом позировали пять гладких гипсовых манекенов с бледной серебристой кожей. Томные и нечеловечески стройные, они были одеты по самой последней моде и обладали абсолютно невыразительными лицами.

Трисс пришла в восхищение от их пастельных платьев с бахромой, и тут все пять фигур зашевелились. Очень медленно они повернули безглазые головы и уставились на нее, а потом повели плечами и подались вперед с выражением крайней заинтересованности.

— Нет!

Трисс отскочила назад под дождь. Она с трудом сглотнула и заставила себя отвести взгляд от витрины магазина. Если отец заметит, куда она смотрит, он может заинтересоваться, в чем дело. Что, если он тоже заметил, как они пошевелились? Или он не увидел вообще ничего странного?

— Мы можем пойти в какое-нибудь другое место? Я слышала, что на этой улице есть магазин лучше — вон там. — Чтобы придать правдоподобия своим словам, она слепо показала куда-то вдоль улицы, надеясь, что сможет найти по дороге другой магазин одежды.

— Разве? Хорошо, если хочешь. — Отец снова открыл зонт. — Как называется этот магазин?

— Я… я точно не помню, — ответила Трисс, испытав облегчение, когда они отошли от зловещих, наблюдавших за ней манекенов. Она продолжала идти, не оглядываясь, и сердце колотилось у нее в груди. — Что-то вроде… вроде… Ах вот он!

У нее от души отлегло, когда они наткнулись на магазин с большими металлическими ножницами, висящими на изящной цепи над входом, — верный знак, что это лавка портного. Большая часть одежды на проволочных подставках в окне была мужской, но женские платья тоже имелись. Глаза Трейс метнулись к небесно-голубым буквам на дверью.

— «Грейс и Скарп», точно, это он!

— Хорошо. — Отец провел ладонью по ее влажным волосам. — Давай посмотрим, что у них есть?

Но, поднимаясь по ступенькам магазина ко входной двери, Трисс ощутила укол беспокойства. Это был не страх, но тянущее неуютное ощущение, будто она забыла что-то важное. В ее мозгу промелькнула мысль, но не страшная, а какая-то странная. Воспоминание о том, как вчера утром она сражалась с мамиными ножницами, которые вели себя крайне недружелюбно.

Трисс толкнула дверь магазина, и тут раздался громкий звон. Что-то рухнуло на землю к ее ногам. Она уставилась на огромную пару ножниц, только что висевшую над дверью. Отец держал над ней зонт, и только это помешало лезвиям вонзиться ей в голову. Мир вокруг Трисс побелел, и на несколько секунд она утратила понимание происходящего. Реальными казались только гигантские ножницы у ее ног. Вокруг нее засуетились, и было такое впечатление, что больше всего суматохи производит ее отец. Остальные главным образом извинялись.