После меня - Грин Линда - Страница 68

А может, ситуация улучшится после того, как «Г» родится? Может, Ли изменится? Говорят, что отцовство меняет мужчину. Я, возможно, еще могу это все остановить. Все, что мне надо делать сейчас, — так это защищать «Г». Он — единственное, что имеет значение. Пока с ним все в порядке, все остальное тоже в порядке.

Я поднимаюсь с пола, снимаю сапоги и, достав из кармана куртки телефон, вешаю ее на крючок. Затем я иду в ванную. Меня одолевает усталость, но я ни в коем случае не лягу спать, пока не буду уверенной, что Ли уже уснул. А иначе может получиться так, что он снова на меня набросится.

Я сажусь на унитаз и писаю. Мне все еще как-то непривычно видеть при этом перед собой свой живот. Сейди говорила, что он будет небольшим и аккуратненьким, но он совсем не такой. С таким животом я со стороны кажусь очень толстой. Глядя вниз, я уже не вижу, что находится под ним. Я уже не та девушка, на которую запал Ли. Возможно, именно поэтому он ведет себя так по отношению ко мне. Я ношу специальные трусики и лифчик, предназначенные для беременных. Придя домой, я тут же надеваю лосины и просторный джемпер. Я чересчур быстро устаю, чтобы ходить куда-то развлекаться, и слишком измучена, чтобы заниматься сексом, но иногда мне кажется, что это ничуть не раздражает Ли. Мы если и занимаемся сексом, то чаще всего ночью, с выключенным светом, как будто ему уже стало невыносимо смотреть на меня такую.

Я мою и вытираю руки, опускаю крышку унитаза и тяжело сажусь на нее. Затем я беру свой телефон. Я читаю последнюю публикацию папы, и по моим щекам текут слезы. Мне очень бы хотелось позвонить ему прямо сейчас, рассказать ему все и попросить его приехать и забрать меня отсюда. Попросить его прогнать чудовищ — как он делал это в детстве, когда мне снились кошмары. Но я знаю, что не могу вернуться в родительский дом. Это ведь первое место, куда направится Ли, если станет меня искать. Кроме того, я больше не хочу травмировать папу. Он и так уже немало пережил за последние несколько лет.

Я продолжаю просматривать свою страничку в «Фейсбуке» — ее «нормальную» часть. Люди размещают публикации с соболезнованиями по поводу кончины Джорджа Майкла[35]. Я поначалу не могу понять, относится ли это к будущему или к настоящему. Зайдя на сайт новостей Би-би-си, я вижу, что это уже произошло. Он умер. Ему было всего лишь пятьдесят три. Маме он нравился. Она частенько ставила в автомобиле компакт-диск с его песнями и подпевала им. Я вроде бы тоже неплохо исполняла его песню «Разбуди меня, когда будешь уходить», сидя на заднем сиденье машины.

Я снова начинаю перемещаться по своей страничке в «Фейсбуке». Кто-то опубликовал шутку о том, что это было для Джорджа Майкла последнее Рождество. Но шутка эта совсем не смешная. Да и вообще тут нет ничего смешного. Люди мрут один за другим, и это уже начинает действовать мне на нервы. Я сижу в туалете довольно долго, щелкая по ссылкам на песни Джорджа Майкла, чтобы не уснуть. Когда я уже уверена в том, что Ли уснул, я чищу зубы, смываю макияж и иду в спальню. Я открываю дверь так тихо, как только могу, но дверь все равно при этом слегка щелкает. Ли лежит спиной ко мне. Если даже он до сих пор не спит, он явно не хочет, чтобы я это заметила.

Я раздеваюсь и аккуратно забираюсь под пуховое одеяло. Я ложусь на бок спиной к нему: это в любом случае единственное удобное для меня положение тела на кровати. Я кладу правую ладонь себе на живот и шепчу: «Спокойной ночи, “Г”, я люблю тебя». А другой рукой отчаянно цепляюсь за простыню.

Первое, что я вижу на следующее утро, — это улыбающееся мне лицо Ли. Он уже отдернул шторы, и в спальню проникает такой яркий солнечный свет, что я, чтобы разглядеть Ли, щурюсь.

— Доброе утро, — говорит он. — Я подумал, что завтрак в постели будет очень даже кстати.

Опустив взгляд, я вижу, что он держит поднос с кофейником, кружками и горкой рогаликов. Я тру себе глаза и сажусь в постели, начиная сомневаться, что я и в самом деле проснулась. Он все еще с выжидающим видом улыбается мне — так, как будто вчера вечером ничего не происходило.

— Вот, — говорит он, ставя поднос на мой прикроватный столик, потом берет подушку и пристраивает ее у меня за спиной.

После этого он берет с подноса тарелку.

— С шоколадом или обычный? — спрашивает он.

— Э-э… Обычный, пожалуйста.

Он кладет рогалик на тарелку и передает ее мне, а затем относит поднос на свой прикроватный столик и, вернувшись к моей стороне кровати, садится рядом со мной и улыбается мне.

Я не знаю, что мне говорить и что делать. Я опасаюсь, что, если упомяну о том, что произошло, он снова вспылит. Он поднимает на меня взгляд и видит, что я все еще пристально смотрю на него.

— Послушай, давай просто забудем о вчерашнем вечере, — говорит он. — Я думаю, мы оба были уставшими, и я знаю, что у тебя был нелегкий день. А может, начнем отмечать Рождество заново? Отметим его только вдвоем… Точнее говоря, втроем, — поправляет он себя.

— Но…

Он прислоняет к моим губам палец, как бы замыкая их:

— Ни единого слова. Я не хочу, чтобы ты о чем-то переживала. Ты просто расслабься. Я буду ухаживать за тобой весь день. Можешь даже не вставать с постели, если не хочешь этого делать.

Он берет свой рогалик и откусывает от него кусочек. Я слишком удивлена для того, чтобы что-то сказать, поэтому я просто отвожу взгляд в сторону и смотрю в окно.

Мы собрались отмечать наступление Нового года не у себя дома. Пойдем в какой-то местный бар, где соберутся коллеги Ли и их партнеры. По правде говоря, я не могу себе даже представить, что может быть хуже. Я никогда не любила канун Нового года. Помнится, еще ребенком я долго упрашивала маму разрешить мне не ложиться спать, чтобы я могла дождаться момента наступления Нового года. Она в конце концов согласилась. И я сидела, смотрела и слушала по телевизору бой часов Биг-Бен, ожидая, что затем произойдет нечто необыкновенное. Когда этого не произошло, когда на экране телевизора несколько человек — один из них в шотландской мужской юбке — всего лишь стали обниматься, я повернулась к маме и спросила:

— Что, вот это и все?

Она кивнула.

— Боюсь, что все, — сказала она. — Ты разочарована, да?

После этого наступление Нового года меня уже никогда не интересовало. В последние несколько лет мы с Сейди в новогоднюю ночь просто смотрели фильмы. И если честно, именно этим мне хотелось бы заняться и в эту новогоднюю ночь. Но сказать об этом Ли я, конечно же, не смогла.

Он заходит в спальню — выглядит, как всегда, великолепно даже в мелких деталях.

— Нам уже пора идти, — говорит он, видя, что я все еще сижу на кровати в лосинах и джемпере, в которых я ходила с самого утра.

— Мне, если честно, туда идти не хочется, — говорю я.

— Почему? Что случилось?

— Ничего. Я просто очень устала, и если я туда пойду, то к десяти часам буду уже засыпать на ходу, а мне не хочется заставлять тебя уходить оттуда так рано.

— Хорошо, — говорит он таким неприятным тоном, по которому однозначно понятно, что ничего хорошего он в этом не видит. — Мы не пойдем.

— Нет, ты сходи сам. Я не хочу портить тебе праздник.

— Ты уверена?

— Да. Со мной все будет в порядке. Я лягу спать пораньше.

— Я постараюсь не задерживаться там надолго после полуночи.

— Находись там столько, сколько захочешь.

— Хорошо. Тогда я, пожалуй, пойду — раз уж я готов.

— Да-да, иди. Желаю хорошо повеселиться. Передай там всем от меня привет.

Последнюю фразу я сказала совсем не искренне. Никто из его друзей для меня не друг. Они — люди не моего сорта. Сейди была права: они все самодовольные и заносчивые рекламщики. Никто из них никогда не говорит мне ничего, кроме как «Привет» и «Пока». Они относятся ко мне так, как будто я хуже их, причем только потому, что работаю за стойкой дежурного администратора.

— Договорились. Ну что же, с Новым годом!