Капитан Два Лица - Ригби Эл - Страница 14

«Он говорил, что такова его благодарность за мою храбрость. Моя жизнь».

Тайрэ произнес это без всякого выражения, уже когда «Ласарра» покидала заморские гавани. Пираты не взяли здесь ни самоцветов, ни пищи и воды, ни даже законную плату. Они забрали только головы союзников, чтобы похоронить на Закрайних островах. На самом краю воды, там, откуда особенно величественно и прекрасно море и где, говорят, сама Моуд, Рыжая Богиня, целует доблестно павших мертвецов в лоб и уводит за собой в странствия. А вскоре Багэрон Тайрэ сказал о том, что тоже уходит, и сказал это так, что никто не решился спорить. Те швэ Дуан тоже так и не перестал видеть во снах, каждый раз одинаково ярко.

…Они вернулись в Морской Край, где настал фиирт. Середина Полукруга, время точно между Большим Приливом и Большим Отливом, когда некоторые участки моря покрывает лед, и его же крупицы сыплет сверху Лува, чьи волосы и золотой наряд белеют до холодного слепящего блеска. Никто не любит в Морском Краю фиирт, потому что он — время голода, немощи и расставаний.

«Ласарра» зашла в порт на самом лесистом мысе — полудикий, посещаемый разве что Крысами, когда нужно подлатать свои посудины. Это не случайно любимое их гнездо: здесь тихо, даже некого и незачем грабить. Едва сводящее концы с концами маленькое королевство Нир живет только тем, что продает рыбу, пушнину и древесину. Последняя, редкая и красивая, могла бы быть ходовым товаром, но дело в том, что почти любое здешнее дерево в толщину и в высоту не уступит оборонной башне. Лес намного древнее поселившихся на мысе людей, рубить его почти невозможно, как невозможно даже жечь. Нир — страна на его корнях, в его тени. А корни эти с жадностью пьют не только подземную пресную, но и морскую воду, а порой — не брезгуют и человечьей кровью.

Дуан думал о том, что здесь, в этом холодном глухом покое, можно будет залечить многие раны. Тайрэ, видимо, думал так же.

— Что ж, парни и девчата. Надеюсь, вы пожелаете мне побольше удачи от Светлых богов и будете иногда выпивать за меня.

Он сказал это просто, ведь прежде все оговорили не раз. Но сказанное вновь пригвоздило всех к месту, потому что никто до конца не верил, что решение капитана бесповоротно. Кто-то из женщин заплакал. Дарина зашипела: на «Ласарре» не любили слез; здесь даже умирали, смеясь и сквернословя.

Принц неотрывно смотрел на стоявшую спиной к ветру, закутанную в теплый плащ фигуру. Бесцветные глаза Тайрэ не отражали ничего, а губы сжались в узкую линию. Обе отсутствующие руки были сейчас заменены протезами: правая деревянным, левая — крюком.

— Маар…

— Капитан…

— Багэрон, ты рехнулся?

Голосов было множество, они накатывали друг на друга, как волны. Дуан ничего не говорил; он стоял в стороне от окружившей Тайрэ толпы и с усилием цеплялся обеими руками за край борта. Сжимал до побеления костяшек. Упрямо наклонил голову и изредка зажмуривался.

— Не смейте!

— Мы вас не пустим!

— Да, сожри меня Джервэ, капитан!

Почти все они — эти верзилы, головорезы, воры, юркие женщины, нуц со множеством тайн в прошлом, — знали Багэрона Тайрэ дольше, чем Дуан. Но только принц понимал: никакие мольбы и божбы не помогут. Ему мучительно хотелось попытаться, но он не попытался, и единственным, что он услышал на прощание, было: «Дуан будет вашим капитаном. Я верю ему как себе. Если вы нарушите эту волю, я приведу по ваши головы всех Темных и Светлых богов». Дуан тогда почувствовал на себе разом десятки взглядов. Но, скованный горестной немотой, немотой в очередной раз брошенного, преданного ребенка, он только крепко сжимал кулаки, смотря под ноги.

— Дуан?

— Я… сделаю всё, чтобы «Ласарра» не сбилась с курса.

Прощаясь, он не обнял капитана только потому, что не хотел напоминать: тот не может вернуть объятие. Они взглянули друг другу в глаза в последний раз, и Тайрэ чуть склонил голову.

— Я рад, что ты вырос. И что вырос таким. Прощай.

Спрыгнув с трапа, Тайрэ пошел вперед. Он не обернулся — ни разу. И желание побежать за ним тоже застыло в холодном сне, мучительное и щемящее.

Именно тогда Дуану пришлось узнать, что значит быть капитаном. Капитаном, которого к тому же принимают со скрипом, неохотно и настороженно, пытливо оценивая каждый взгляд, шаг, поступок. Принимают, постоянно сравнивая со старым, потому что с таким невозможно не сравнивать. «Почему ты?» «Почему тебя»? Дуан читал эти вопросы у многих в глазах, но только поначалу: вскоре ответы нашлись. Ведь один из первых и самых главных уроков Багэрона Тайрэ пригодился как никогда.

Забыть о средних величинах. Стать лучшим. Быть лучшим.

День мучительно умирал в написании приглашений на Сэлту Большого Отлива. Предвкушение ее уже разлилось в окружающем воздухе; порой казалось, он даже звенел и вибрировал. Время дневных гуляний и ночных прыжков через разведенные на отмелях костры любили все: и народ, и знать. Съезжались со всех концов.

Дуан понимал, что хорошо провести празднества — еще одно испытание, которое ему предстоит. А еще он окончательно укрепился в мысли, что для осуществления нехитрого плана по собственному освобождению от титула настал лучший момент. Еще один старый совет Багэрона Тайрэ — находить дополнительную пользу во всех делах — как и всегда, пригодился Дуану.

За время своего монаршего путешествия по Альра’Илле он успел приметить много сообразительных и галантных молодых кхарров, графов и баронов, гильдийцев, военачальников и купцов, которые — по его мнению — могли бы понравиться сестре. От всех приглашенных они составляли не меньше четверти. Хоть кто-то должен был подойти.

Старший церемониймейстер Вейг уже запланировал несколько балов, морских прогулок и охот, и мысль о расходах, которые предстояло понести, угнетала. Угнетала, несмотря на то, что казна, из которой Талл Воитель почти ничего не тратил и которую регулярно пополнял, легко могла выдержать и не такое. Просто Дуан давно отвык от роскоши и не видел в ней смысла, как и во всех излишних предпраздничных телодвижениях. Поэтому само наличие старшего церемониймейстера, который при новом чрезвычайно оживился, было просто даром Светлых богов.

Дуан придумал несколько вариантов писем знатным семьям — иностранным и альраилльским. В этих вариантах можно было сочетать или менять местами слова, и Дуан старательно менял. А три периодически сменяющихся, тощих как пачки и одинаково сутулых писаря, присланных Королевской Канцелярией, записывали каждое послание под диктовку. На самом деле, когда все только началось, Дуан надеялся, что управится быстрее, чем Лува поднимется на четыре-пять ступенек. Но дело затянулось.

Язык начал заплетаться уже где-то на тридцать пятом письме. Происходящее казалось очень тоскливым. Дуан, не особенно беспокоясь о королевском достоинстве, уронил голову на скрещенные руки и позволил короне свалиться на пухлую стопку бумаг.

— Перерыв, — вяло сообщил он. — Велите кому-нибудь принести воды. А лучше чего-то покрепче.

Он почти почувствовал, как писари с сомнением переглядываются, но не стал удостаивать их взглядом. Дуан немного жалел, что не поручил составление всех приглашений тому же церемониймейстеру или еще кому-то из ответственных за мероприятия при дворе, но здесь скрывался один нюанс. В некоторых письмах требовалось аккуратно и изящно упомянуть о второй, помимо безудержно пьяного укрепления дипломатических союзов, цели приглашения. О сестре.

Писари Королевской Канцелярии славились своей немногословностью, поэтому им Дуан доверился. К тому же, обслуживая сразу три или четыре ведомства, они писали столько, что, вероятно, давно перестали вообще вникать в смысл того, что им диктуют. А если и вникали, намеки о «возможном совместном будущем» были настолько смутными, что их углядел бы только кто-то более сообразительный.